Продолжения я уже не видел, выхватив из кобуры тяжёлый револьвер. Первый выстрел пришёлся в грудь лошади самого ближнего ко мне зуава, я даже не поднял оружие от бедра. Та дёрнулась от тяжёлой пули, вспышки и грохота выстрела, отскочила всеми четырьмя копытами назад, натолкнувшись на гнедую, стоявшую за ней, и кавалерист, сидящий на ней, качнулся, вцепился в поводья, чтобы не упасть. Я поймал в прицел третьего, выстрелил ему в середину груди, выбив из седла, «поймал» подскочившее вверх оружие, навёл на того, которого толкнули, на второго, снова нажал на спуск. Гулко грохнуло, удар пули в плечо завертел кавалериста вокруг своей оси, сбросил на землю.

Справа от меня тоже часто хлопали выстрелы. Громко и сухо треснул СКС-М из второй машины, спрыгивавший с падающей лошади кавалерист вдруг свалился, запутавшись в стремени, упал в пыль, под наваливающуюся лошадиную тушу. Затем карабин урядника захлопал с частотой маятника.

Кто-то сильно дёрнул меня за капюшон пыльника, я оглянулся направо, увидел, что двое, оставшиеся с заводными лошадьми, привстав на стременах, стреляют в нас из карабинов, увидел, что один из двоих, сидевших на лошадях справа, уже лежит на земле с залитой кровью грудью, а Лари стреляет из своего короткого массивного «аспида» во второго, на пятящейся лошади и прикрывающегося лошадиной шеей. Затем в лобовом стекле появилась маленькая круглая дырочка, а за спиной у меня из деревянного щита, прикрывающего бочки с бензином, брызнула щепа.

Лошадь того, в которого стреляла Лари, была уже ранена, кровь брызгала из двух ран в её мускулистой шее. Она крутилась, храпела и пятилась боком, мешая седоку прицелиться. Всадник вскинул карабин, выстрелил, никуда не попав, бросил его и схватился за револьвер, который удобней в такой драке, но в этот момент согнулся и выпал из седла головой вперёд в пыльную дорожную колею, застряв ногой в стремени.

Винтовочная пуля ударила в стальную дугу у меня за спиной, зазвенев металлом и с визгом уйдя в рикошет, вторая с гулким железным звуком врезалась в капот машины. Я вскинул револьвер двумя руками, три раза подряд выстрелил во всадников с заводными лошадьми, до которых было далековато. Обернулся назад, хватая карабин и выпрыгивая из машины.

Маша уже опомнилась, вскинула «маузер», прижав приклад к плечу, тоже открыла частый огонь, с перепугу немилосердно промахиваясь, задирая ствол, но при этом пугая противника, который тоже мазал, нервничая.

Огонь кого-то из урядников достиг цели, один из лжезуавов дёрнулся, схватился за плечо, выронив оружие, после чего резко повернул коня, хлестнул его наотмашь плетью. Тот присел на задние ноги, заржал дико и взял с места в карьер.

Второй повернул следом, но я уже встал на колено, уложил карабин на крыло машины, поймал его в перекрестье оптики-двукратки, взял упреждение, потянул спуск СВТ-К. Бабахнуло, толкнуло в плечо, вылетела кувыркающаяся гильза. Родившаяся из облачка прозрачного дыма и тусклой вспышки остроконечная пуля рассекла пространство между нами, ударила противника в середину головы, выбив фонтан костей и крови, выронила из седла мгновенно обмякшее тело. И освобождённый от груза конь поскакал следом за напарником, уносящим раненого в чашу леса.

Я выстрелил следом раз, другой, третий, но толстые стволы деревьев закрыли спину уходящего, приняли на себя пули, спасли его. Всё. Отстрелялись. Я поднялся, огляделся.

Маша, Лари — целы. Как урядники во второй машине? Стрелок, сидевший справа, цел, а водитель свалился грудью и лицом на кольцо руля, и кровь из выбитой глазницы стекает ему же на колени. Погиб. Холодный груз. Его товарищ пытается аккуратно переложить тело на сиденье. Я потом посмотрю, что с ними, сначала проверю тех, в кого стреляли мы. И кто стрелял в нас.

С моей стороны на земле валялись три человека. Лошадь, которой в грудь попала пуля сорок четвёртого калибра, была ещё жива, но лежала тихо, лишь косила большим глазом на меня. В глазу застыли боль и тоска. Время от времени она пыталась поднять голову, но опять роняла её в пыль. Лежащий под ней человек в форме зуава не шевелился. Пуля из карабина урядника угодила ему в шею, пробив артерию. Он лежал в луже крови, пропитавшей дорожную пыль вокруг него. Выглядело так, будто кто-то ведро красной краски расплескал.

Тот, в которого я выстрелил первым, тоже был мёртв. Ему хватило пули в грудь — пробило сердце, скорее всего. А тот, которому я стрелял в плечо, был ещё жив, хоть и в шоке. Лежал на спине, зажимая ладонью рану, смотрел на меня, как будто не понимая, что происходит. Не жилец. Я стрелял раскрывающейся пулей своей собственной конструкции и отливки, трудоёмкой в изготовлении, но оставляющей страшные раны[65]. Такой его рана и была — вздутой и рваной. Кровь из неё выплёскивалась толчками, ещё минута — и начнётся агония, никакая перевязка такого потока не удержит. В качестве пленного не подходит — не довезём.

— Ну извини, — сказал я, приподнял ствол карабина и выстрелил ему в висок.

Голова раненого дёрнулась, рука отвалилась от раны, он затих. Песок начал промокать кровью. Затем я добил раненую лошадь. А потом пошёл на противоположную сторону.

Там было почти то же самое. Раненую лошадь добили без меня. Уронив всадника, она отбежала всего на десяток шагов, после чего свалилась, забившись в агонии. Её седок лежал в траве лицом вниз, в спине два рваных выходных отверстия. Его тоже урядник свалил, стрелявший сзади. Хороший стрелок.

Ещё один лежал, глядя в высокое голубое небо над вершинами сосен, уставившись в вечность остекленевшими глазами. Пулевая рана была у него точно посреди лба. Это уже Лари. Быстро она успела.

А человек в форме младшего унтер-офицера был жив. В него даже не стреляли. Он лежал на земле, зажимая руками лицо, рассечённое ударом двухвостого латига, но умирать не собирался. Лари, сбившая его с седла неожиданным ударом, стояла над ним и время от времени пинала его ногой, стараясь угодить под рёбра. Развлекалась, кажется. Тот охал и корчился. Кнут вился змеёй в пыли рядом, свисая из её руки. А что поделаешь? Тифлинги всё же полудемоны, а не полуангелы. В списки «Существ добра» их никто и никогда не вносил, и нет ни малейшей надежды, что внесут в будущем.

Как бы то ни было, но спасла нас демонесса. Запудрила мозги противнику, отвлекла, сбила с седла их командира, застрелила ещё одного. Нам всем впору в попу её целовать по очереди, невзирая на то, в каких она списках числится, а в каких — нет. Подходить по одному, нагибаться — и целовать. Если бы не она, то эти самые лжезуавы ходили бы между нашими телами, выбирая, кого добить, а кто за пленного сойдёт. Не успели бы мы огонь открыть без её помощи, свалили бы всех нас.

Потом я выяснил, что за капюшон и воротник меня никто не дергал. Винтовочная пуля прошла в сантиметре от моей сонной артерии и застряла в передней стенке кузова машины. Повезло. А ещё повезло в том, что я догадался соорудить этот щит из бруса со стальным листом массой почти в центнер. А то сейчас бы струйки бензина из бочек пальцами затыкали, ожидая, когда рванёт.

Я подошёл к валяющемуся в пыли пленному, присел возле него. Кровь сквозь пальцы текла не сильно, но досталось ему здорово. Страшная штука этот тифлинговский латиг со своими концами, подобными сужающимся к концам цепочкам с плотно входящими друг в друга звеньями, да ещё и с острыми гранями. Особенно если им вот так, умеючи, наподдать кому-то.

— Извини, — сказал я, отстранив Лари от её жертвы.

Перевернул человека в форме младшего унтера на живот, связал ему руки его же брючным ремнём. Затем перевязал ему лицо, насыпав на повязку порошка целебника. Досталось ему неслабо, два пожизненных шрама поперёк морды, как след от когтей, ему обеспечено, но жить будет. Наверняка. Если у контрразведки на этот счёт другое мнение не появится.

Я подхватил пленного под локти, потянул вверх, пытаясь поставить его на ноги. Он было обвис, но немедленно получил пинок в рёбра от Лари, решившей мне помочь. Ну надо же, вот тебе и «суперлюбовница».