Свет принялся вспоминать, что ему известно об этой Вере от других людей. Известно было немного, и это немногое ясно говорило, что никаких чудес она не совершала. Все чудеса начались после того, как она попала в дом чародея Смороды. Именно здесь у нее начала пропадать и появляться аура, именно тут она начала оказывать влияние на людей. Более того, если взглянуть на ее поведение в доме с точки зрения логики, то получается, что она делала все от нее зависящее, лишь бы подольше поддерживать интерес к себе со стороны хозяина дома. А если сделать очередной логический вывод, то получается, что чародей Сморода и является главной целью этой девицы. Впрочем, постойте… Кажется, Репня Бондарь утверждал, что она — женщина…

Свет помотал головой: верить Бондарю в этой ситуации все равно что слушать упившегося медовухой. Бондарь ведь на эту девицу явно глаз положил, а когда Бондарь на кого-либо глаз кладет, его душу осеняет одна-единственная забота — заглянуть в додолин колодец приглянувшейся ему бабы. Так что верить мы Репне не будем. А будем верить имеющимся у нас фактам. А по имеющимся у нас фактам получается, что Вера-Додола проявляла свою колдовскую силу, лишь находясь в непосредственной близости от чародея Смороды. И если поразмыслить дальше, то получается, что оная Вера-Додола очень смахивает на явление, известное в теоретической магии под названием «колдун-наездник». Кажется, еще в середине семьдесят второго века тогдашний Кудесник… Бронислав, что ли?.. вывел теоретическое обоснование возможности существования такого типа Талантов. Во всяком случае, в отличие от Таланта матери Ясны, такие Таланты основам теоретической магии не противоречат.

Свет достал с полки справочник по истории развития волшебства, полистал страницы.

Где тут у нас семьдесят второй век?.. Так, Кудесника, оказывается, звали вовсе не Бронислав, а Вышеслав… Бронислав был чуть ранее… Ага, вот оно!.. «Ментальные характеристики Таланта гипотетического колдуна-наездника, не позволяя ему творить заклинания собственноручно, обеспечивают усиление и преобразование заклинаний, творимых Талантом, на котором паразитирует колдун-наездник. На практике посейчас не встречались…»

Свет хмыкнул. И посейчас — тоже. Но мать Ясна, кстати, вообще не должна была существовать. И тем не менее существовала…

Так-так, сама по себе затея была бы весьма неглупой. Оседлать кандидата в новые Кудесники и втихаря работать на свои собственные цели. Да, тут любая сказка оправдана, даже сказка про богиню. Посмотрим-ка дальше. Ага, теоретически подобный тип Таланта ничем не отличается от прочих типов и представляет собой использование преобразованной энергии либидо. Вот и отлично! Значит, способы борьбы с такими колдунами существуют и не должны отличаться от существующих методов.

Свет поставил справочник назад, на полку, и еще некоторое время поразмышлял. А потом обнаружил, что его душа вновь готова сопереживать душе Кристы, продирающейся сквозь злоключения в мире без волшебников. И хотя агрессивностью сегодня и не пахло, он вновь взялся за перо: привычки в жизни для того и существуют, чтобы их без особой необходимости не нарушать.

И во середу утром Репня пребывал как во сне. Токмо если раньше это был сон грусти и тоски, то ныне — сон ревности.

Репня не находил себе места. Ревность сжигала Репню. Перед ним снова и снова оживала эта картина: Вера в красивом облегающем платье плывет по набережной Волхова, а рядом с ней вышагивает этот долговязый кастрат. И она опирается на его десницу, смеющаяся, веселая, радующаяся. Как невеста опосля венчания… А вот они оба в голубом — на площади перед Святилищем. И вновь она опирается на десницу этого… Сучка синеглазая!

Упиваясь сном ревности, Репня поставил на газ чайник, открыл банку подаренного последней любовницей прошлогоднего варенья, нарезал белого хлеба, взялся за сыр. И тут звякнул колокольчик у входной двери.

Репня замер: ему показалось, что перед закрытой дверью стоит она, равнодушно посматривает по сторонам, дергает ручку звонка, удивляется, что никто не открывает долгожданной гостье.

Колокольчик звякал и звякал, а Репня сидел ни жив ни мертв. Наконец до него дошло, что он ведет себя по-детски, глупо и недостойно врача-щупача. Там, за этой дверью, мог быть кто угодно — от Вадима Конопли до старой стервы, хозяйки дома.

Репня шумно вздохнул, положил на стол нож и подошел к двери.

— Кто там?

— Я.

Репня похолодел: это и в самом деле был ее голос.

— Откройте, Репня! Нам нужно поговорить.

По-прежнему все было как во сне. Как во сне Репня отпер замок и распахнул дверь, как во сне посторонился, пропуская гостью в комнату.

Она была в том же самом платье, что было на ней позавчера. Сняла шляпку, повесила ее на вешалку.

— Может, чаю? — Репня вдруг страшно засуетился, подскочил к газовой плите. — Ой, да он же еще не вскипел… Но это быстро. Присаживайтесь к столу.

К столу она подошла. Но не присела. И на хлеб с сыром не посмотрела.

— Я пришла сказать вам, чтобы вы перестали себя мучить. Между нами ничего не может быть. Ни-че-го! — Она произнесла последнее слово по слогам, словно тремя ударами разрубила связывавший их узел. — Забудьте меня.

— Забыть вас, — пролепетал Репня. — Но… — Он задохнулся.

Она смотрела на него спокойно и равнодушно. Словно на ненужную вещь… И не собиралась не то что задыхаться, а даже вздыхать.

— Я… не… могу, — произнес наконец Репня. — Это… выше… моих… сил.

Она кивала в такт каждому произнесенному им слову. Как будто не понимала смысла этих слов. Но нет, где там — не понимала!

— Сможете! Вы не похожи на слабого… А ваша любовь мне не нужна!

Она произнесла это таким тоном, что Репня сразу понял: все, чем он грезил в последние дни, ввек не будет реализовано. Так, пустые мечты зеленого юнца, еще не успевшего столкнуться с правдой жизни, еще не наученного Мокошью ничему. Он вспомнил свой воскресный сон и пролепетал:

— Вам нужна не моя любовь, Додола, а кое-что совсем другое…

— Я не Додола, — сказала она. — А вы не Перун. И ваши оскорбления ничего не могут изменить. Я по горло насытилась вами в тот, первый день.

— Простите меня! — пролепетал он. — Я не знал… — Он не договорил, испугавшись едва не прозвучавшей правды.

Но ее, судя по всему, и не интересовало, что он хотел сказать.

— Надеюсь, вы меня поняли. Не забудьте, что я колдунья. Прощайте! — Она повернулась к двери.

— Подождите!!! — взмолился Репня. — Дайте мне хотя бы разочек поцеловать вас. Напоследок…

Что-то в его голосе остановило ее. Она обернулась к Репне, посмотрела ему в глаза. Лицо ее дернулось: наверное, она хотела скривиться от отвращения, но сумела справиться с собой.

— Хорошо, — сказала она.

Репня приблизился к ней, наклонился. Она оперлась руками о стол, закрыла глаза. Репня коснулся ее губ, положил ей на плечи шуйцу, прижал к своей груди, ощутив восхитительную упругость ее персей. Но губы ее были мягкими и бесчувственными. И вся она была словно тряпичная кукла в руках кукольника. Наверное, с кастратом — если бы тому потребовались ее поцелуи

— она бы целовалась совсем не так.

Репне захотелось еще крепче прижать ее к своей груди, и он попытался поднять десницу. Веру передернуло. Десница Репни остановилась, легла на стол, обо что-то укололась.

Вера выставила перед собой обе руки, уперлась в грудь Репни, оттолкнула его:

— Ну хватит, хватит! Дорвались до бесплатного…

Он понял, что все кончилось, сейчас она уйдет. И больше уже ничего не будет… Он встрепенулся — так пусть же прикосновение к ней станет последним, что он получит от жизни. Пусть его повенчает с нею собственная смерть. Пусть эта дева пронесет через всю свою жизнь вечную вину перед любившим ее человеком.

Он прикусил нижнюю губу, размахнулся, ожидая пагубного магического ответа, и изо всей силы ударил ее ножом в спину.

Ответа не последовало.

Она вытаращила глаза, вцепилась скрюченными перстами в отвороты его халата и страшно заверещала. Так верещал подстреленный когда-то Репней на охоте заяц. И чтобы прекратить эти жуткие звуки и погасить этот жуткий взгляд, Репня замахнулся ножом еще раз. А потом еще… И еще… А потом нож сломался.