— Он просит, чтобы вы отошли назад.

Все отодвинулись.

Фризу расстелил накидку на полу, выпрямился, с большим трудом — это было видно — напряг свои мысли, опять замычал и протянул руки к золотым монетам.

— Не мешайте ему, — сказал комиссар.

Глухонемой взял монеты, сел на корточки и разложил монеты на зеленой материи.

После этого он поднялся и отступил, как художник, который удовлетворён своей работой и хочет полюбоваться ею издали. Странная это была картина: в глубине коридора стояли Жино и инспектор, у выхода — Жозэ и комиссар, а между ними на полу лежала зелёная — при электрическом свете она казалась особенно яркой — накидка, на которой сверкали монеты. Старик в лохмотьях стоял, слегка склонив туловище вперёд, и глаза его бегали от одной монеты к другой. Казалось, он впитывал в себя тёплый блеск драгоценного металла.

— Что это означает? — негромко спросил комиссар. — Я ничего не понимаю.

Попросите его объяснить.

Жино принялся жестикулировать.

— Фризу, что ты хочешь сказать? Что ты хочешь сказать?

Старик опять замычал и вытянул раскрытые ладони к этой необычной выставке.

Потом он неожиданно шагнул к выходу, намереваясь уйти. Комиссар задержал его.

— Бесполезно настаивать, — сказал инспектор. — Мы ничего из него не вытянем.

Что нам с ним делать, господин комиссар?

— Отведём его все-таки в участок.

Комиссар вышел на улицу, Жозэ — вслед за ним. Жино стоял у лестницы. Он был поражён, что не смог добиться от глухонемого никакого объяснения. С верхней ступеньки лестницы женщина с увядшим лицом меланхолично смотрела на происходящее.

Она появилась бесшумно и за все это время не раскрыла рта.

Комиссар и Жозэ подождали, пока выйдут инспектор с Фризу. В коридоре погас свет.

Комиссар направился было к центру города, но Жозэ остановил его:

— Погодите, давайте поведём Фризу на улицу Кабретт. Может быть, он что-нибудь вспомнит.

— Правильно.

Они миновали монастырь и дошли до перекрёстка. Тут старик замычал. Он хотел идти в сторону железной дороги, проходившей за церковью.

— Он хочет домой, — объяснил инспектор. — Он живёт вон там, на холме, в деревянном сарае.

Комиссар взял Фризу под руку и потащил его налево, но старик сопротивлялся. Было свежо, и ему набросили на плечи накидку.

На углу улицы Кабретт глухонемой опять замычал и остановился. Сколько его не тянули вперёд, он не двигался с места. Он явно боялся идти в тёмную улочку, словно мог там кого-нибудь встретить.

— Не надо настаивать, — сказал Жозэ, глядя, как старик мечется в темноте. Полы его накидки взлетали, и это делало его похожим на привидение, на какое-то таинственное, непонятное существо, которое возникло в ночи и стремилось вновь в ней раствориться, существо, у которого никогда ничего нельзя будет узнать.

Точно так же, как у покалеченных, неподвижных статуй, которые украшали вход в монастырь в пятидесяти метрах отсюда.

Да и в самом деле, разве статуи могут что-нибудь сказать?

Старая тётка Бари, несмотря на свои семьдесят лет, была ещё очень проворна. Она приняла Жозэ в гостиной, расположенной рядом с прихожей. Комната была заставлена мебелью — глубокие кресла, пуфы, мягкие стулья, столики с выгнутыми ножками, и на них разнообразные безделушки. На стенах висело множество картин в позолоченных рамах. Жозэ с первого взгляда понял, что все это мазня, собранная каким— нибудь родственником, увлекавшимся живописью.

От гостиной веяло уютом прошлого столетия. Здесь было очень чисто. Нигде ни пылинки, и все же казалось, что гостиная покрыта пылью, которая легла ещё в 1895 году.

Взгляд репортёра шарил по комнате — пожелтевшие от времени фотографии в рамках, коробки из ракушек, гипсовые и глиняные статуэтки, ларчики с разной мелочью, старинные коробки из-под конфет, на некоторых из них ещё сохранились выгоревшие от времени ленточки.

Мадам Лорис была полной, розовощёкой дамой небольшого роста. Её поразительно молодые для её возраста руки при каждом слове взлетали в воздух. На ней был чёрный жакет с фиолетовой отделкой. Тяжёлое агатовое ожерелье глухо постукивало на её груди.

— Да, бедный мальчик нечасто навещает меня, — говорила она, — я знаю, в Париже у него очень много работы. Париж, Париж… Да и вообще, это такая профессия! Он подписал меня на свою газету, и я, знаете ли, читаю её с интересом.

Вас я тоже знаю по вашим репортажам. Ведь в провинции так скучно… Ах, как, должно быть, интересно жить в Париже! Вам повезло, мосье Робен, я вам завидую…

Мадам Лорис говорила очень быстро, с южным акцентом, как все местные жители. Она даже не пыталась связно излагать свои мысли и лишь вздыхала да улыбалась между фразами.

— Этот дом, естественно, достанется ему. Ведь у меня, кроме него, никого нет.

Кстати, его комната вон там, по ту сторону прихожей. Она всегда готова его принять… А я сплю на втором этаже. Дом-то не очень большой… Шесть комнат и фруктовый сад… Здесь очень мило. Макс обожает сад. Ему следовало бы приезжать сюда почаще, чтобы отдохнуть от суматошной парижской жизни. Не правда ли, мосье?

Выпейте ещё немного малаги. В самом деле, не хотите? Выпейте… Это очень старая бутылка. Когда-то у нас был прекрасный винный погреб. Мой муж очень дорожил им.

Да, все это так печально. Вся страна взбудоражена… Да и я сама, как я вам уже говорила, очень неспокойна.

— Мне думается, что нет причины волноваться.

— Вам легко так говорить, вы ведь молоды и такие вещи на вас не производят впечатления.

— А вы уверены, что прежде, чем лечь спать, вы задвинули засов?

— Ох, теперь я уже ничего не знаю…

Старушка тяжело вздохнула.

— Я ведь так рассеянна. Подумать только, воры проникли ко мне в ту самую ночь, когда был убит этот несчастный старик.

Какая доля правды была в том, что поведала эта розовощёкая дама? В самом ли деле в её дом забрались воры?

В её рассказе была одна тайна. В тот день она, как обычно, часов в пять вышла за покупками. Вернулась уже в темноте, съела свой лёгкий ужин и пошла спать. До этого она заперла входную дверь и задвинула засов. Ночью дул сильный ветер.

— Да, я отлично помню. Мне казалось, что дом вот-вот обрушится. Я вообще-то не трусиха, но в тот вечер, признаюсь, меня то и дело охватывала мелкая дрожь. Я не люблю, когда бушует ветер. И вот, представьте себе, как я удивилась, когда утром увидела, что входная дверь открыта, то есть не настежь, вы меня понимаете, но засов не был задвинут и замок оказался не заперт. Вот как. Неужели я забыла повернуть ключ и задвинуть засов? Никак не могу вспомнить.

— Но у вас ничего не похитили?

— Нет, у меня ничего не пропало. Деньги я дома не храню. Да и вообще я небогата.

Все осталось на месте. Поначалу эта история с засовом немножко растревожила меня, не сказать, чтобы я очень перепугалась… Просто я упрекнула себя: ты стала рассеянна, впредь постарайся быть повнимательнее. Но когда утром я раскрыла газету и узнала об убийстве букиниста, да ещё в его собственной лавке, тут, признаться, меня охватил страх…

Понизив голос, старушка добавила:

— И до сих пор я боюсь…

— Для этого нет никаких оснований, — успокоил её Жозэ. — Дверь у вас крепкая.

Только не забывайте запирать её на ключ. А сейчас тем более можете быть спокойны, город наводнён жандармами, полицейскими инспекторами…

— Ну и времена, — вздохнула старушка.

Репортёр поднял стоявшую перед ним на столике рюмку с малагой и, вертя её, любовался игрой вина.

— Я думаю, это все ваша рассеянность. Трудно поверить, чтобы к вам мог проникнуть грабитель, если дверь была наглухо заперта. Ведь снаружи засов нельзя отодвинуть?