— Подумайте о последствиях… На карту поставлена честь нашей Академии. Вы представляете себе — убийца получает Гонкуровскую премию! Мы ведь думали, что поощряем молодой талант, неведомого гения, а выясняется, что он убийца.

Преступник! Литература поощряет преступление!

Симони говорил медленно, делая паузы между словами. Репортёр вежливо кивал головой.

— Мы живём в чудовищное время, — продолжал Симони. — Наш век — век грабежей и преступлений, век гангстеров…

Он потряс указательным пальцем, словно его внезапно охватил ужас.

— Наша роль плачевна… Я только сейчас это понял. Мы присудили премию преступнику! Это символично. Вы меня понимаете?

— Понимаю, — ответил Жозэ. — Но боюсь, что сейчас, уже невозможно замять дело.

Я журналист. Это моё ремесло. Я обязан информировать своих читателей. Кроме того, мы должны считаться с коммерческой стороной. Предположим, мы промолчим, но другие наверняка проявят меньше такта. Да и вообще, все равно уже поздно… Вы слышите шум?

Человек в зеленой накидке прислушался.

— Это машины печатают последний выпуск, — пояснил Жозэ.

От глухого гула содрогалось все здание. Маленькая стеклянная пепельница на столе Жозэ дребезжала. Журналист переставил её на другое место.

— А я-то надеялся, что ещё не поздно, — упавшим голосом проговорил Симони.

— В котором часу вам позвонили? — спросил Жозэ.

— Точно не могу сказать, наверное, около двенадцати ночи… Это же чудовищно!

— Вы говорите о телефонном звонке?

— Нет, вообще обо всем… Ну и время!

Симони опустил голову и прошептал, словно обращаясь к себе самому:

— Но это шедевр… Настоящий шедевр…

— Простите? — переспросил репортёр.

— Это я о рукописи… Настоящий шедевр.

В коридоре послышались торопливые шаги, и оттуда донёсся голос д'Аржана:

— Робен, Робен, вы у себя? Вас ждёт Бари.

Дверь открылась, в кабинет вошёл литературный обозреватель. Он сразу же узнал Симони по его зеленой накидке.

— Прошу извинения…

— Наш друг Жак д'Аржан, литературный обозреватель Пари-Нувель, — представил Жозэ. — Мосье Гастон Симони, член Гонкуровской академии.

Д'Аржан почтительно поклонился, Симони протянул ему руку.

— Мосье д'Аржан, я часто читаю ваши статьи. В них есть чувство меры и здравый смысл.

— Благодарю вас, мэтр, — сказал в ответ д'Аржан. — K сожалению, нам дают так мало места и литература настолько не в чести у широкой публики, что…

Жозэ скорчил гримасу. Симони кивал головой.

— Боюсь, что завтра литература, как вы соизволили сказать, будет в большой чести у широкой публики, хотя мы охотно без этого обошлись бы.

— Все это очень прискорбно, — вежливо поддержал д'Аржан.

Симони запахнул накидку и спрятал в неё руки.

— Да, сейчас уже невозможно замолчать сегодняшние события. Однако, господа, я вас прошу об одном: все-таки подумайте о нас, вернее о престиже, который ещё сохранила наша Академия и который кое-кто с удовольствием втоптал бы в грязь.

Предполагаю, что наш президент соберёт представителей прессы и обратится к ним с просьбой проявить в освещении дела сдержанность и такт. Кто-то решил сыграть с нами шутку, кровавую шутку…

— Сделаем все, чтобы разоблачить его, обещаем вам, — убеждённо сказал Жозэ.

— О, если бы! — вздохнул поэт и встал. Он поднял руку, опустил её и добавил:

— Самое ужасное, что, когда я познакомлюсь с этим омерзительным существом, я не в силах буду подавить в себе восхищение им.

И, понизив голос, он заключил:

— Это ужасно, но его роман — действительно выдающееся произведение. Что поделаешь!

Он пожал руку Жозэ, потом д'Аржану и толкнул приоткрытую дверь.

— Да, ещё одна просьба. Я буду вам очень благодарен, если вы сообщите мне, как будет двигаться ваше расследование. Я знаю, мосье Робен — знаток своего дела…

— Обязательно, — пообещал Жозэ.

— Не хотите ли поговорить с нашим главным редактором, мэтр? — предложил д'Аржан.

— Нет, не стоит. Сейчас уже поздно. Я целиком полагаюсь на вас и надеюсь, что у нас ещё будет случай встретиться. Вам надо ведь работать, да? Не буду больше вас задерживать. До свидания, мосье.

Симони решительным жестом надел на свою лысую голову чёрную фетровую шляпу и вышел. Оба журналиста, стоя в дверях, смотрели вслед поэту: он, сгорбившись, удалялся по коридору. Полы его зеленой накидки развевались. Поравнявшись с отделом информации, Симони обернулся. Секунды три он, казалось, рассматривал обоих журналистов, столь непохожих друг на друга: Робен — коренастый розовощёкий блондин с ясными голубыми глазами, д'Аржан — худой брюнет с длинным овалом лица и взглядом, скрытым очками в тяжёлой роговой оправе.

Но не внешность журналистов вызвала интерес у Симони. Он сделал несколько шагов назад и, приподняв шляпу, сказал:

— Простите, чуть не забыл. Вы не могли бы мне достать вечерний выпуск вашей газеты? Вернее, утренний.

Он робко улыбнулся и смущённо потеребил свои седые усы.

— Конечно, — ответил д'Аржан. — Минутку…

Жозэ остался вдвоём с поэтом.

В огромном здании сейчас было относительно тихо. Стук телетайпов наконец прекратился. Ротационные машины перестали сотрясать стены. Из всех дверей доносились голоса — ночные редакторы расходились по домам.

Гастон Симони насторожённо огляделся и, подойдя вплотную к Жозэ, тихо сказал ему:

— Мосье Робен, я должен… я должен признаться, что…

Жозэ, почтительно склонив голову, слушал поэта.

— Я плохо себя чувствую, — продолжал поэт, тяжело дыша. — Этот телефонный звонок невероятно меня разволновал. У меня больное сердце, а день был такой беспокойный…

— Может, вы посидите в кресле? Или что-нибудь примете?

— Нет, нет. Просто я бы хотел поехать домой.

Человек в зеленой накидке явно трусил. Он нервно теребил полы своей накидки и все время оглядывался. Лицо его было мертвенно-бледно.

— Я живу довольно далеко… Набережная Анжу, на острове Сен-Луи.

— Хотите, мы попросим, чтобы вас проводили?

— Я буду очень признателен.

Вернулся д'Аржан с газетой.

На первой полосе, над шестью колонками, чернела жирная шапка: Такое не пришло бы в голову ни одному писателю.

Убийце — Гонкуровская премия!

Действительно ли неизвестный автор Молчания Гарпократа, которому десять академиков присудили Гонкуровскую премию, — убийца букиниста в Муассаке?

Полная тайна. (От наших специальных корреспондентов Жозэ Робена и Жака д'Аржана).

— Вот этого-то я и хотел избежать, — прошептал Симони, внимательно прочитав заголовок.

Жозэ развёл руками, словно говоря: мы ничего не можем поделать… Все кончено…

Симони медленно сложил газету и сунул её под накидку. Репортёр облегчённо вздохнул. Поэт не увидел фотографии, помещённой д'Аржаном внизу шестой колонки.

Жозэ обрадовался. Слава богу, хоть этого не заметил. Фотомонтаж сделан был довольно ловко и зло: Симони, задрапированный в свою знаменитую накидку, на фоне чёрного силуэта. Кто же автор Молчания Гарпократа? — гласила подпись.

— Этот вопрос задаёт себе вместе со всеми Гастон Симони, поэт, известный своим сборником стихов Цветы тени, один из самых уважаемых членов Гонкуровской академии''.

— Я позвоню в гараж, — предложил Жозэ. — А вы, д'Аржан, проводите мосье Симони, хорошо?

— Ещё раз заранее благодарю вас за все, что вы сможете сделать для нас! — и поэт пожал руку репортёру.

Симони с д'Аржаном направились к лифту. В слабо освещённом коридоре несколько секунд развевалась зелёная накидка, потом она исчезла за поворотом.

Наступил час, когда типография погружается в непродолжительный сон. Тюки газет готовились для отправки в экспедиции. Линотипы замолкли, слышалось только шлёпанье фальцовочных машин. С рассветом начиналась короткая жизнь листков, покрытых жирной типографской краской.

В наборных цехах несколько рабочих ходили вдоль столов, которые по старинке называются талерами, и, сгребая металлические строки, кидали их в маленькие скрипучие вагонетки, чтоб отвезти в переплавку. Завтра все эти мёртвые столбики оживут. Металл выплеснется на матрицы, и новые строки встанут в формы, зажужжат прессы, оттискивая полосы газеты, которые потом поступят на вращающийся барабан ротационной машины. Одним больше, одним меньше, — стандартная фраза, которую говорит каждый, уходя из цеха.