– Да-а… Пожалуй, вы правы: после распоряжения мистера Экройда вряд ли кто-нибудь вошел бы в кабинет до утра.

– Tres bien.[47] Дело продвигается. Но многое еще остается неясным. Зачем понадобилось, чтобы убийство было открыто вечером? Вот единственный ответ, который я нашел на этот вопрос: убийце надо было оказаться на месте, когда взломают двери, или хотя бы проникнуть в кабинет тотчас после этого. И тут мы подходим ко второму факту – к креслу, отодвинутому от стены. Инспектор Рэглан отмахнулся от него как от пустяка, я же считал это фактом первостепенного значения. Будь у нас сейчас план кабинета, так точно воспроизведенный вами в рукописи, вы бы увидели, что кресло, будучи поставлено в положение, указанное Паркером, оказалось бы на прямой линии между дверью и окном.

– Окном? – невольно переспросил я.

– Да, мне тоже сперва пришла в голову эта мысль, но я быстро отбросил ее: ведь хотя у этого кресла и высокая спинка, оно заслоняет лишь нижнюю часть окна. Однако вспомните, mon ami, что как раз перед окном стоит круглый столик с журналами и книгами. Вот этот столик действительно был скрыт креслом, и тут я впервые заподозрил истину.

Предположим, что на этом столике было что-то, не предназначенное для всеобщего обозрения. Что-то, оставленное там убийцей. Я еще не догадывался, что это могло быть, но уже знал об этом предмете много интересного. Например: убийца не мог унести его сразу после совершения преступления, и в то же время ему было совершенно необходимо убрать это «что-то», как только преступление будет открыто. И вот – телефонный звонок, дающий убийце возможность оказаться на месте вовремя.

Идем дальше. До прибытия полиции на месте преступления были четверо: вы сами, Паркер, майор Блент и мистер Реймонд. Паркера я отбросил сразу, так как он наверняка мог рассчитывать и без звонка оказаться на месте в нужный момент. Кроме того, именно он рассказал мне об отодвинутом кресле. Паркер, таким образом, очищался от подозрений в убийстве, но не в шантаже – я все еще считал возможным, что он шантажировал миссис Феррар. Реймонд и Блент оставались под подозрением, так как, если бы прислуга нашла труп рано утром, и тот и другой могли бы не успеть скрыть предмет, находившийся там на круглом столе. Так что же это был за предмет? Вы слышали, какое я дал объяснение обрывку разговора, долетевшему на террасу? Лишь только я узнал, что в доме побывал представитель некой фирмы, мысль о диктофоне прочно вошла в мое сознание. Вы слышали, что я сказал здесь полчаса назад? Вы помните, все, казалось, согласились с моими выводами, но никто, по-видимому, не осознал одного важного факта: если мистер Экройд в этот вечер диктовал в диктофон, почему диктофон не был найден?

– Об этом я не подумал! – сказал я.

– Мы теперь знаем, что мистером Экройдом был приобретен диктофон, но среди его вещей диктофона обнаружено не было. Следовательно, если что-то было взято со столика, скорее всего, это был диктофон. Но тут возникает новая сложность. Взять диктофон, когда внимание всех присутствующих занято убитым, не столь уж трудно, но диктофон не носовой платок – его не сунешь в карман. Следовательно, его куда-то спрятали.

Вы видите, куда я клоню? Фигура убийцы начинает обретать форму. Лицо, одним из первых попавшее на место преступления, но которое могло и не попасть туда, если бы преступление было обнаружено только утром, лицо, имевшее возможность спрятать куда-то диктофон.

– Но зачем, – перебил я его, – надо было убирать диктофон? С какой стати?

– Вы вроде мистера Реймонда. Вы считаете, что в девять тридцать мистер Экройд говорил в диктофон. Но вспомните, в чем заключается смысл этого полезного изобретения? В него диктуют, не так ли? А позже секретарь или машинистка включают его, и голос звучит снова.

– Вы думаете?… – ахнул я.

Пуаро кивнул:

– Да. В девять тридцать мистера Экройда уже не было в живых. Говорил диктофон, а не человек.

– Который включил убийца? Но, значит, он был там в этот момент?

– Возможно. Но не следует исключать применение какого-нибудь приспособления – вроде часового механизма. Однако в этом случае у нас к воображаемому портрету убийцы прибавляются еще две черты: это человек, знавший о приобретении диктофона мистером Экройдом и обладавший необходимыми познаниями в механике. Вся эта картина уже сложилась у меня в уме, когда возник вопрос о следах на подоконнике. Здесь открывались три возможности. Во-первых, следы могли действительно принадлежать Ральфу Пейтену. Он в этот вечер был в «Папоротниках», мог влезть в кабинет через окно и найти своего отчима мертвым. Это одна гипотеза.

Во-вторых, была не исключена возможность, что следы оставил кто-то, у кого на ботинках такие же подметки, как у Ральфа Пейтена. Но ни у кого из обитателей дома таких ботинок не было, а у Чарлза Кента, как мы узнали от официантки в «Собаке и свистке», на ногах были стоптанные сапоги.

В-третьих, эти следы могли быть оставлены со специальной целью бросить подозрение на Ральфа Пейтена. Чтобы проверить это последнее заключение, необходимо было удостовериться в существовании некоторых фактов. Одна пара ботинок, принадлежащих капитану Пейтену, была изъята полицией из его номера в «Трех кабанах». Ни сам капитан Пейтен, ни кто-либо еще не мог носить эту пару в тот вечер, потому что она находилась у коридорного. Согласно теории, выдвинутой полицией, Ральф надел вторую идентичную пару. Я узнал, что у него действительно было две пары ботинок. Если мое третье предположение было правильным, то убийца в этот вечер носил ботинки Ральфа, откуда следует, что у Ральфа была с собой еще какая-нибудь обувь. Трудно предположить, чтобы он привез с собой три одинаковые пары ботинок – третья пара, скорее всего, должна была оказаться сапогами. Я попросил вашу сестру навести для меня справки – выяснить цвет сапог. Откровенно признаюсь, что вопрос о цвете был поставлен лишь для того, чтобы скрыть цель моих расспросов.

Вы знаете, какие результаты дали наведенные ею справки. Выяснилось, что у Ральфа Пейтена действительно были с собой сапоги. Поэтому вот первый вопрос, который я ему задал, когда он приехал ко мне вчера утром: во что он был обут в тот роковой вечер? Капитан Пейтен без замедления ответил, что на нем были сапоги, и указал на свои ноги – на них были эти самые сапоги, поскольку с тех пор у него не было возможности сменить обувь.

Таким образом, мы получаем еще одно слагаемое для определения убийцы: это должен быть человек, имевший возможность унести ботинки Ральфа Пейтена из «Трех кабанов» в тот день.

Он умолк, затем продолжал, слегка повысив голос:

– И, наконец, последнее. Это должен был быть человек, имевший возможность взять кинжал из витрины. Вы скажете, что такая возможность была у любого из живущих в доме, но я хочу обратить ваше особое внимание на тот факт, что мисс Флора Экройд была абсолютно уверена, что кинжала уже не было в витрине, когда она ее рассматривала. – Он снова немного помолчал. – Давайте же теперь, когда все, в общем, ясно, подведем итог. Это был человек, который заходил в «Три кабана» в тот роковой день; человек, настолько близкий к мистеру Экройду, что знал о приобретении им диктофона; человек, обладавший некоторыми познаниями в механике; человек, имевший возможность взять кинжал из витрины до прихода мисс Флоры; человек, у которого было куда спрятать диктофон – чемоданчик, например, – и, наконец, человек, остававшийся на несколько минут один в кабинете, пока Паркер вызывал полицию, после того как преступление было открыто. Короче говоря – доктор Шеппард.

На несколько мгновений воцарилась мертвая тишина. Затем я рассмеялся.

– Вы сошли с ума! – сказал я.

– Нет, – уверенно произнес Пуаро, – я не сошел с ума. Маленькое несоответствие во времени с самого начала обратило мое внимание на вас.

– Несоответствие во времени? – переспросил я, не понимая.