Лал Оберой облокотился на подоконник, обратив в бегство огромного таракана. Из окон отеля «Тэмпл Вью» открывался вид на весь ансамбль Золотого Храма. Квадратный бассейн, каждая сторона которого имела более ста метров в длину, был окружен, словно двор монастыря, белыми строениями. В центре бассейна возвышался Харимандир, главное святилище, небольшое кубическое здание с золоченым куполом. Бассейн окружала широкая мраморная дорожка, от нее к храму вел мостик из того же белого мрамора.

Сейчас по нему величественно и неторопливо двигалась небольшая процессия, только что покинувшая Харимандир.

Впереди шел бородатый, весь одетый в белое, за исключением черного тюрбана, жрец. За ним на золоченых носилках несли священную книгу сикхов «Ади-Грантх». Следом шли другие жрецы — храмовые музыканты. Пройдя под Даршни Дарваза — аркой, которой заканчивался мостик, процессия направилась к другому маленькому храму — Акал Тахкату, где Святая Книга должна пребывать до восхода солнца.

Золотой купол и стены Харимандира волшебно светились в лунном свете, но Лал Оберой, человек весьма далекий от всякой поэзии, думал только о том, что близится час назначенной встречи.

Ровно в десять часов, как и каждый вечер, мелодичная и заунывная музыка, льющаяся из десятков установленных на территории храма репродукторов, умолкла. Она опять зазвучит в четыре часа утра, когда Священная Книга вернется в Харимандир, и жрецы снова начнут ее чтение вслух для молящихся, а пока они будут всю ночь читать ее в запирающемся с вечера Акал Тахкате. Но мраморная дорожка, окружающая бассейн, как и различные пристройки, остаются открытыми для паломников круглые сутки.

И это вполне устраивало Лала Обероя.

Обернувшись, он посмотрел на совсем юную девушку, одетую в бледно-зеленое сари и спавшую на чарпаи — широкой лежанке в виде деревянной рамы с натянутыми веревками на ножках. Ее полные, обтянутые шелком груди вздымались при каждом вздохе и, казалось, манили его призывно и сладострастно.

В горле у Лала Обероя внезапно пересохло и, подойдя к лежанке, он погладил грудь девушки кончиками пальцев. Приоткрыв глаза, она сонно и покорно посмотрела на него. Со вчерашнего дня она принадлежала ему. Ведла была младшей из трех дочерей бедного торговца «кирпанами»[1] с которым Лал Оберой вел некоторые дела. Печальная судьба девушки была предрешена, так как отец никогда не смог бы собрать денег, нужных для ее приданого, и путь к замужеству был для нее закрыт. Поэтому торговец с радостью принял предложение Лала Обероя забрать Ведлу в Дели, где она будет работать в принадлежащей ему сувенирной лавке. У нее будет еда и крыша над головой, кроме того, она будет получать пятьдесят рупии в месяц. И Оберой тут же вручил отцу полагающееся ей жалованье за два месяца вперед.

Склонившись над девушкой, он положил руку на ее обтянутую тканью грудь. Полные губы Ведлы приоткрылись, и в ее черных глазах внезапно появилось выражение животной чувственности. Лал Оберой ощутил, как у него что-то вспыхнуло внутри. Лежанка заскрипела под его весом. Встав на одно колено, он порылся в складках зеленого шелка, обнажая стройные ноги и округлые бедра, и, не дав девушке даже сменить позу, овладел ею. Продолжая лежать на боку, подогнув одно колено, Ведла лишь слегка приподняла бедра, чтобы помочь ему. Для утоления своей страсти ему понадобилось всего несколько движений. На мгновение он замер с коротким довольным урчанием, растворившись в ней, но тут же быстро встал, умиротворенный и думая уже только о предстоящих ему серьезных делах. Приведя в порядок одежду, он повязал вокруг своей длинной, с разрезом на боку рубахи широкий пояс, чтобы скрыть выпиравший из-под нее однозарядный пакистанский пистолет кустарного производства, с которым никогда не расставался, и снова подошел к окну.

В водной глади бассейна отражалась луна. Мраморная дорожка, которая на рассвете заполняется паломниками, медленно двигающимися по ней по направлению часовой стрелки, сейчас была пуста, а окружающие ее с четырех сторон строения погружены во тьму. Только в Акал Тахкате, где священники читали Священную Книгу, еще виден был свет.

На востоке, почти напротив отеля «Тэмпл Вью», высились, словно застывшие черные призраки, две большие башни, сильно пострадавшие от пуль в июне 1984 года, когда Золотой Храм подвергся осаде индийских правительственных войск.

Какое-то неестественное спокойствие царило здесь. Над пустынной площадкой перед главным входом в Золотой Храм слабо светился белый с зеленым ободком циферблат башенных часов; на опустевшем базаре спали нищие, спали и моторикши, скорчившись в своих колясках; у наружной стены храма лежала, задумчиво пережевывая свою жвачку, корова. Хотя коровы являются здесь священными животными, им все же не позволяют заходить за ограду как индуистских, так и сикхских храмов.

Лал Оберой осторожно приоткрыл дверь своей комнаты. Благодаря ажурным металлическим перекрытиям одна-единственная электрическая лампочка освещала тусклым желтым светом все три этажа. Номера здесь были меблированы более чем скромно: провисший топчан, осколок зеркала и лампочка без абажура, иногда еще покрывало. К тому же, гостиница буквально кишела крысами и тараканами. Хозяин отеля «Тэмпл Вью» симпатизировал сикхам-экстремистам. Во время осады Золотого Храма он отдал в их распоряжение два верхних этажа своего заведения, откуда можно было успешно обстреливать правительственные войска. Последние, само собой, не преминули ответить тем же. В результате чего верхние этажи были буквально изрешечены пулями...

Лал Оберой стал спускаться по узкой и крутой лестнице, цепляясь за канат, который служил перилами, и чертыхаясь на каждой ступеньке. Он предпочел бы остановиться где-нибудь еще, но владелец отеля продавал ему «кирпаны» для его лавочки в Нью-Дели и настаивал, чтобы он останавливался у него, в надежде выбить несколько лишних рупий. Кстати говоря, официальным предлогом для поездки Тала Обероя в Амритсар был именно вывоз отсюда партии «кирпанов» и сабель для продажи туристам.

Он спустился в холл. Ночной сторож храпел, развалясь в продавленном кресле. Выйдя из отеля, Лал Оберой направился по узкой улочке к Золотому Храму. Завтра он обязательно должен был успеть на поезд, отходящий в Дели в 6 часов 32-минуты. Вместе с «кирпанами» он доставит в Дели небольшой груз героина, привезенного сюда из Пакистана, и легко заработает таким образом несколько тысяч рупий. Сто сорок рупий за каждый грамм. Он пересек площадку перед входом в храм, над которым висели часы, и вошел во внутреннюю ограду. Около того места, где полагалось, снимать обувь, дремал сторож-сикх. Замотав голову шарфом, Лал Оберой прошел босиком через маленький «очистительный бассейн». По сравнению с теплым воздухом вода показалась ему ледяной. Два припозднившихся паломника раскладывали свои спальные мешки как раз у самого главного входа. Десятки других уже давно спали, улегшись прямо на мраморной дорожке, окружавшей бассейн. Завернутые с головой в покрывала, они походили на трупы. Здесь был постоялый двор, бесплатно предоставляющий ночлег паломникам, но многие из них, прибыв издалека, не хотели терять ни минуты того драгоценного времени, которое они могли провести в храме, священном для каждого сикха.

Бесшумно ступая босыми ногами по белому, еще не остывшему мрамору, Лал Оберой прошел мимо священного дерева ююба, склонившегося над водами бассейна, и, перешагнув через несколько спящих фигур, оказался у маленькой лесенки, ведущей в одно из окружавших бассейн строений. Здесь жили служащие Золотого Храма: сторожа, музыканты и повара со своими семьями. В пруду что то плеснуло, и он обернулся, рассчитывая увидеть совершающего омовение сикха, но это была рыба.

Поднявшись на третий этаж, он вышел на террасу и, повернув направо, остановился перед зеленой дверью, ведущей в башню с часами. Но напрасно Лал Оберой пытался ее открыть: она была заперта изнутри. Сердце его учащенно забилось. На светящемся циферблате было двадцать минут одиннадцатого. Он пришел вовремя. Человек, с которым ему предстояло встретиться и о котором он ничего не знал, должен был ожидать его но другую сторону этой двери, чтобы сообщить ему кое-какие сведения, которые надо было передать в Нью-Дели. В сильнейшем беспокойстве Лал Оберой несколько раз негромко постучал в деревянную створку двери, сам перепугавшись, что нарушил царящую вокруг ночную тишину, и в первый раз пожалев, что де слышно назойливой музыки.