В автобусе несколько пассажиров тихо дремали, уткнувшись кто в оконное стекло, кто в воротник. Ольге не спалось, и это радовало, потому что каждый раз перед сном она закрывала глаза со страхом: а вдруг опять ей приснится что-то, чего она меньше всего хотела бы видеть, чувствовать или переживать.

Сверкающий купол рокатовской церкви она заметила еще издали, на подъезде к деревне. Да его и невозможно было не заметить. Местная церковь была, наверное, здесь самым высоким сооружением. И хотя крест на куполе едва доходил до третьего этажа, церковь была видна далеко, может, оттого, что в любое время дня её серебристая луковица во все стороны рассеивала солнечные лучи.

Ольга вышла у небольшой кирпичной остановки, дождалась, пока «ЛАЗ» скроется из виду и только тогда пошла дальше вдоль по улице, не упуская из виду церковный купол.

Стрелки на часах замерли на одиннадцати. Она приехала почти по расписанию, значит, у нее еще есть время, прежде чем прибудет новый автобус. Но по-другому она бы не попала в Рокатово: кроме этого и вечернего автобусов рейсов больше не предполагалось. Но это ничего, главное, что она на месте, а значит, сделает все, как ей посоветовали, и как, она верила, ей нужно поступить.

Её это не удивляло. Она родилась в стране истого, казалось бы, атеизма. С детства воспитывалась в абсолютном равнодушии к церкви. Ни отец, ни мать никогда, сколько она себя помнит, не навязывали ей ни своих взглядов, ни своего безверия. Иногда, только бабушка, суеверно наслушавшись на улице бабьих россказней, одергивала мать, говоря: «Сегодня не шей, не убирай — праздник!» — и мать слушала её, хотя ничего не смыслила ни в постах, ни в обрядах, ни в атрибутах, не знала, кто такой Николай-угодник и в честь какого события отмечают Пасху.

Бабушка тоже в этом разбиралась слабо, но, общаясь со старушками во дворе, часто из солидарности с ними подсказывала всей семье, что грех, а что дело святое, когда нужно сходить в церковь, а когда освятить воду.

Так же и Ольга. Её мало занимали библейские истории, и в церковь она бегала исключительно ради любопытства или эстетической потребности, ибо весь этот блеск, мишура, позолота и багрянец, тихое пение старушек и какое-то неземное упоение очаровывали её, как, впрочем, и красивое кино, и музеи, и демонстрация мод.

Но теперь она почувствовала какую-то иную потребность, чем просто довериться кому-то или поговорить с кем-то по душам. Тут было что-то другое. Хотелось высказаться не просто человеку, но кому-то… Ольга даже не могла понять, кому, и думала, что батюшка ей поможет. Слепая уверенность воодушевила её. Мнилось, что, исповедавшись, она изгонит из себя все страхи, отвернет все несчастья, душа её обретет покой и равновесие.

С такой уверенностью она вошла во двор церкви, села на лавочке у невысокого решетчатого забора и стала ждать, когда откроется церковь и она сможет поговорить с настоятелем.

Церковь представляла собой двухэтажное, если не считать купола, почти квадратное здание, задний и боковой фасады которого утопали в пышных зарослях. Несколько высоких осин за забором создавали преграду холодному северному ветру. К входу вела неширокая дорожка из каменных плит, между которыми пробивалась молодая трава. Над дверью — навес, опиравшийся на деревянные столбы.

С полчаса просидела Ольга на скамейке. Мимо неё иногда проходили какие-то старушки в черных платках, окидывали Ольгу подозрительными взглядами и скрывались за углом церкви, где, наверное, были жилые строения. Ольга терялась: неужели сегодня церковь закрыта? Потом из-за угла вышла еще не старая женщина в черном ситцевом платке и подошла к ней.

— Ты чего-то хотела, дочка? — спросила она. — Если на службу, то её сегодня не будет, а если заказать что, то храм работает по субботам и воскресеньям: у нас в округе не так много прихожан.

Ольга поднялась, глянула в теплые глаза женщины и, несколько смутившись, произнесла:

— Я бы хотела увидеться с батюшкой. Мне очень нужно.

Женщина с любопытством посмотрела на Ольгу, но расспрашивать не стала.

— Вообще-то сегодня он не принимает, но раз ты приехали издалека, я спрошу, может, он уделит несколько минут.

— Спасибо большое, — кротко сказала Ольга.

Женщина повернулась и вскоре скрылась за углом церкви.

Ольга ждала еще минут двадцать. Может, женщина забыла или батюшка не захотел к ней выйти? Ольга не знала, что и думать.

«Хорошо, хоть еще не холодно», — думала в ожидании.

Однако женщина, вопреки сомнениям, сдержала слово. Спустя время опять вышла из-за угла и поманила Ольгу к себе.

— Сейчас батюшка оденется и примет тебя. Есть чем покрыть голову?

— Есть, — засуетилась Ольга, доставая из сумки светло-коричневый берет.

— Тогда ступай за мной.

Ольга послушно последовала за женщиной, еще не зная, о чем будет говорить — всё перемешалось в голове. А переступив порог низкой комнатушки, посреди которой на столе стояла купель, и совсем растерялась.

В помещении прежде всего в глаза бросалась скудость обстановки. Ни единого украшения на четырех покрашенных белилами стенах, только скромная икона Богоматери в верхнем левом углу. Видно, церковь действительно была небольшой и холодной, если крестили обычно в этой узкой, отапливаемой углем комнатке. На вымощенном плиткой полу стояли простые деревянные скамьи. Свет проникал через задернутые белыми накрахмаленными занавесками окна. Люстрой служила крохотная керосиновая лампа, стоявшая на древнем комоде, где, видимо, хранилось всё необходимое для обряда.

Вскоре дверь отворилась, и в комнату вошел бородатый мужчина в рясе. Присмотревшись к нему, Ольга заметила, что священник не так уж и стар. Скорее всего, ему не было и сорока. Это открытие еще больше смутило Ольгу, и она совсем растерялась: ведь этот человек старше её на каких-то десять-пятнадцать лет, как же она ему будет исповедоваться?

В облике батюшки было что-то аскетичное. Высокий, худой, с длинным, почти неподвижным лицом, он мало напоминал Ольге тех упитанных, оплывших от жира служителей церкви, с которыми она сталкивалась на венчаниях или крестинах у своих друзей и знакомых. Глубоко запавшие глаза, восковый лоб, иссохшие руки — всё говорило о том, как много этот человек постится или страдает. И если бы Ольга не знала, что перед ней стоит священнослужитель, точно брезгливо бы отвернулась от него и тем более не заговорила. Но сан будто придавал его внешности совсем иное толкование, более душевное, что ли, и Ольге сразу стало спокойнее, умиротвореннее, она уже без боязни могла открыться этому человеку, рассказать без утайки о своей жизни, мыслях, несчастье, которое её постигло.

Она поднялась со стула, на котором сидела, и приготовилась к любым вопросам, но батюшка мягко тронул её за руку, возвращая на место, и, подвинув другой стул, сел рядом.

— Варвара Тимофеевна сказала, что вы хотели со мною поговорить, — начал он издалека. — Но среди своих прихожан я что-то вас не припомню. Вы неместная?

Ольга отрицательно качнула головой.

— Как вы тогда оказались здесь? С какой целью?

— Я приехала издалека, — сказала Ольга, и что-то вдруг помешало ей говорить. Какие-то сомнения опять закрались в душу. Стоит ли вообще рассказывать ему о чем либо? Она же приехала сюда за сотню километров не просто затем, чтобы поговорить. Может, лучше подняться и уйти? Сможет ли он понять её? Что она ему скажет?

Но батюшка не торопил её, ждал, пока она сама осмелиться всё рассказать.

— У вас, наверное, случилось что-то скорбное? Это произошло с вами или с вашими близкими?

— С моими друзьями.

Ольга наконец нашла в себе силы начать.

— Очень сожалею, — сказал батюшка.

— Понимаете, во всем, во всем прежде всего виновата я. Вернее… Точнее, не во всем. Я их не убивала. Лайма сама пошла на это, но подстегнула её именно я. Я так думаю. Из-за меня это всё!

При упоминании имени Лаймы взгляд священника переменился, и, хотя Ольга этого не заметила, ему стало не по себе.