Оби-Ван знал: Сериза пришла бы в ярость, если бы узнала, что её смерть стала поводом к войне. Но он не мог бороться с мнениями и символами. Он мог только горевать.

Оби-Ван остался один, лишь тоска по Серизе была с ним всё время. Как только он открывал глаза, он сразу чувствовал это. Будто из его тела вынули душу, и осталось пустое зияющее пространство. Он бродил по улицам, удивляясь, как люди могут есть, ходить за покупками, просто жить, когда Серизы больше нет.

Он переживал её смерть снова и снова. Постоянно спрашивал себя, почему не смог бежать быстрее, или не оказался с ней рядом раньше, или не смог предвидеть, что она будет там?.. Почему он не смог перехватить огонь бластера?

А потом он видел боль в её прозрачных глазах, когда в неё ударили выстрелы, и ему хотелось кричать и колотить кулаками в стены. Ярость сжигала его с той же силой, что и горе.

Утрата Серизы мучила его каждую минуту, каждую секунду. Знание того, что он уже никогда не сможет поговорить с ней, причиняло ему боль. Ему так не хватало Серизы, своего друга… Он всегда будет скучать по ней, в его памяти она всегда будет живой.

Но они так много не успели сказать друг другу…

И Оби-Ван продолжал свои бесцельные прогулки по городу. Он ходил до тех пор, пока мог оставаться на ногах, пока мог держать глаза открытыми. Потом он спал, сколько удавалось. А когда просыпался, снова выходил на улицу.

Проходили дни. Он не знал, как выбраться из этого горя. Однажды он очутился на площади, которой заканчивалась улица Славы и где погибла Сериза. Кто-то вывесил транспарант, растянув его между деревьями.

В душе у Оби-Вана что-то оборвалось. Мальчик подбежал к транспаранту и подпрыгнул, чтобы сорвать его. Было трудно сладить с таким твёрдым материалом, но Кеноби схватил его и с болью в пальцах рвал и рвал, пока не остались мелкие клочья.

Нельзя использовать память о Серизе подобным образом! Он должен этому помешать. Ему нужно взять своё горе и любовь к ней и бороться, чтобы остановить это.

Он обязан поговорить с Нильдом. Больше никто не поможет ему.

Оби-Ван нашёл Нильда в туннелях, в камере, далеко от того склепа, где они встретились впервые. Эту каморку они иногда использовали в качестве склада. Нильд с опущенной головой сидел на скамье.

— Нильд… — позвал Оби-Ван, в нерешительности входя в помещение. — Ты меня искал…

Тот не поднял глаз. Но и не потребовал, чтобы Оби-Ван ушёл.

— У тебя и у меня разбито сердце, — сказал Кеноби. — Я знаю, это я упустил её. Но если б она видела, что творится, она бы страшно возмутилась. Ты понимаешь, о чём я?

Нильд не отвечал.

— Они вооружаются и используют Серизу как повод для войны! — продолжал Оби-Ван. — Мы не можем этого допустить. Это предаёт всё, за что она боролась. Мы не смогли защитить Серизу, когда она была жива. Но мы можем защитить её память.

Нильд всё так же сидел, опустив голову. Слышал ли он Оби-Вана в своём горе? Смог ли Кеноби до него достучаться?

Но вот Нильд поднял глаза. Оби-Ван отступил на шаг. Лицо его бывшего товарища по оружию было искажено не горем, как ожидал Кеноби, а яростью.

— Как ты посмел прийти сюда? — спросил Нильд срывающимся от бешенства голосом. — Как ты смеешь говорить, что не смог защитить её? Почему ты не смог?!

Нильд встал. В тесной каморке он доставал головой почти до потолка. И гнев его тоже заполнял всё пространство.

— Я пытался догнать её, — начал Оби-Ван. — Я…

— Она вообще не должна была находиться там! — закричал Нильд. — Ты должен был присматривать за ней, охранять её, а не принимать поспешных решений, спасая других, как… как джедай!

Выкрикнув последнее слово, Нильд с вызовом шагнул вперёд. Его тёмные глаза заблестели. Оби-Ван видел, что в них стоят слёзы — слезы горя и ярости.

— Джедаи! Вечно они со своими мыслями о высоком! — с горечью продолжал Нильд. — Вечно они лучше тех, кого защищают, и никогда не способны понять обычных живых людей из плоти, крови и с сердцем…

— Нет! — воскликнул Оби-Ван. — Это всё не про джедаев! Мы совсем наоборот!

— "Мы"! — воскликнул Нильд. — Видишь? Ты — джедай! Ты не за нас! Ты чужак! Ты настраивал Серизу против меня…

— Нет, Нильд, — поборов эмоции, сказал Оби-Ван спокойно и твёрдо. — Ты знаешь, что это неправда. Никто не настаивал Серизу и не говорил ей, что она должна делать. Она просто хотела мира. Вот почему я здесь.

Руки Нильда сжались в кулаки

— Мира? — прошипел он. — Что это теперь значит? Какой может быть мир при такой потере? Старшие убили Серизу и они за это поплатятся! Я не успокоюсь до тех пор, пока каждый из этих мерзавцев не будет мёртв! Я отомщу за неё или погибну!

Оби-Ван отступил. Нильд говорил, как те голограммы в Залах, которые он так ненавидел.

— Что ты здесь делаешь, Оби-Ван Кеноби? — спросил Нильд, и в его голосе прозвучало отвращение. — Ты никаким боком не касаешься Молодых. Ты никогда не был одним из нас. Ты не мелидиец. Ты не даан. Ты никто, ты нигде, и для меня ты ничто!

Гнев ослабил голос Нильда, и от слабости он почти что упал на скамейку.

— А теперь убирайся с моих глаз… и с моей планеты убирайтся.

Оби-Ван выбрался из каморки. Он шёл по туннелям, пока не увидел квадрат серого света наверху. Мальчик выбрался из люка, которым раньше никогда не пользовался, и оказался на незнакомой улице.

Он бродил, как потерянный, шагал то в одну сторону, то в другую. Голова у него шла кругом, он не мог собрать мысли. От слов Нильда его ум был словно в тумане.

Куда идти? Все нити, которые связывали его с жизнью, оборвались. Он потерял всех, кого любил.

Нильд прав. Без джедаев, без Молодых у него никого не было. Он был никто. А если ничего не осталось, то к кому обратиться?

Серое небо, казалось, наваливалось на мальчика сверху, пытаясь растереть его по асфальту. Ему хотелось упасть и больше никогда не подниматься.

Но когда он достиг дна отчаяния, в голове у него прозвучал голос.

Всегда сюда можете вернуться вы, когда потеряно всё для вас…