Оглядываясь назад, я думаю, что он был так же одинок, как и я. Чивэл не позволил Барричу последовать за ним в изгнание. Вместо этого он должен был заботиться о безымянном бастарде и обнаружил у этого незаконнорожденного склонность к тому, что сам считал извращением. И после того как его нога зажила, он понял, что никогда не сможет ездить верхом, охотиться и даже ходить так, как прежде. Все это, очевидно, было тяжелым испытанием для такого человека, как Баррич. Я никогда не слышал, чтобы он жаловался кому-нибудь, но, вспоминая то время, не могу вообразить, кому он мог бы жаловаться. Мы оба были заперты в одиночестве, и каждый вечер, глядя друг на друга, оба видели виновников этого.
Тем не менее все проходит, особенно время, и с течением месяцев, а тем более лет, я постепенно нашел подходящую для себя нишу в окружающем меня мирке. Я прислуживал Барричу, принося ему вещи до того, как он собирался попросить об этом, убирал после того, как он лечил животных, и следил за тем, чтобы у ястребов всегда была чистая вода, и выискивал клещей у собак, вернувшихся домой с охоты. Люди привыкли ко мне и больше не глазели на меня. Некоторые, казалось, и вовсе меня не замечали. Постепенно Баррич ослабил свой надзор. Я свободно уходил и возвращался, но продолжал следить, чтобы он не знал о моих походах в город.
В крепости были другие дети, многие из них примерно моего возраста. Некоторые даже были моими родственниками — троюродными или седьмая вода на киселе. Тем не менее никакой настоящей связи ни с одним из них у меня не было. Младшие были под присмотром своих матерей или нянек, у старших всегда находились свои неотложные дела. Большинство из них не были жестоки ко мне — просто я был вне их круга. И хотя я мог месяцами не видеть Дирка, Керри или Молли, они оставались моими ближайшими друзьями. В своих исследованиях замка и зимними вечерами, когда все собирались в Большом зале послушать менестрелей или посмотреть кукольные представления, я быстро научился понимать, где меня приветствуют, а где нет.
Я держался подальше от глаз королевы, потому что всякий раз, глянув на меня, она находила какую-нибудь оплошность в моем поведении и упрекала за это Баррича. Регал тоже был источником опасности. Будучи почти взрослым мужчиной, он не стеснялся оттолкнуть меня с дороги или нарочно наступить на то, с чем я играл. Он был способен на мелочность и мстительность, которых я никогда не замечал в Верити. Не то чтобы Верити занимался со мной, но наши случайные встречи никогда не были неприятными. Если он замечал меня, то ерошил мне волосы или давал пенни. Однажды слуга принес в комнаты Баррича деревянные игрушки — солдатиков, лошадку и повозку, с которых сильно облезла краска, — с сообщением, что Верити нашел их в углу своего платяного шкафа и думает, что они могут мне понравиться. Не могу припомнить никакой другой собственности, которую я ценил бы так же, как эти игрушки. Коб в конюшне был еще одной опасной зоной. Если Баррич был поблизости, Коб разговаривал и обращался со мной ровно и справедливо, но не находил мне дел в другое время. Он ясно дал понять, что не хочет, чтобы я вертелся у него под ногами, пока он работает. Постепенно я сообразил, что он ревнует меня к Барричу, чувствуя, что забота обо мне вытеснила интерес солдата к нему. Он никогда не был откровенно жесток и никогда не обращался со мной несправедливо, но я чувствовал его неприязнь и избегал его.
Все солдаты относились ко мне с большой терпимостью. После уличных детей города Баккипа они, вероятно, более всего подходили под определение моих друзей. Но как бы терпимы ни были мужчины к мальчику девяти или десяти лет от роду, у них очень мало общего. Я смотрел, как они играют в кости, и слушал их рассказы, но на каждый час, который я проводил в их обществе, приходились целые дни, в которые я вообще их не видел. И хотя Баррич никогда не запрещал мне бывать в караульной, он не мог скрыть, что не одобряет такого времяпрепровождения. Таким образом, я и был и не был членом сообщества замка. Некоторых я избегал, за некоторыми наблюдал, некоторым подчинялся — но ни с кем я не чувствовал близости.
Потом, в одно прекрасное утро, все еще немного стесняясь своих десяти лет, я играл в большом зале, кувыркаясь со щенками. Было очень рано. Накануне произошло какое-то важное событие, празднование длилось Целый день и затянулось далеко за полночь. Баррич напился до бесчувствия. Почти все благородные слуги все еще были в постели, и кухня этим утром не многое могла предоставить моему голодному набегу. Но столы в Большом зале были полны недоеденных сластей и тарелок с мясом. Кроме того, там стояли миски с апельсинами, круги сыра — короче, там было все, о чем мог мечтать мальчик для небольшого грабежа. Большие собаки уже расхватали лучшие кости и разошлись по углам зала, предоставив щенкам подбирать меньшие кусочки. Я взял со стола немного паштета, залез под стол и разделил пиршество с избранными фаворитами среди щенков. Со времени исчезновения Ноузи я всегда старался не дать Барричу возможности увидеть, что я слишком привязан к какому-нибудь одному щенку. Я все еще не понимал, почему он препятствует моей близости с собаками, но не спрашивал его, чтобы не поставить под удар щенка. Итак, я делил свой паштет с тремя щенками, когда услышал медленные шаги, шуршащие по устланному тростником полу. Разговаривали два человека, обсуждавшие что-то тихими голосами.
Я подумал, что это кухонные слуги пришли убирать со столов. Я вылез из-под стола, чтобы перехватить еще какого-нибудь вкуснеца, прежде чем все унесут. Но при моем появлении вздрогнул не слуга, а старый король, мой дедушка, собственной персоной. Чуть позади него, держа своего отца под локоть, шел Регал. Его тусклые глаза и помятый камзол свидетельствовали об участии во вчерашнем разгуле. Тут же был и новый шут короля в свежеприобретенной одежде. Он был так нелеп со своей бледной как тесто кожей и в черно-белом шутовском одеянии, что я едва смел взглянуть на него. По контрасту с ними король Шрюд выглядел великолепно. Глаза его блестели, борода и волосы были аккуратно причесаны, одежда казалась безупречной. Мгновение он выглядел удивленным, потом сказал:
— Видишь, Регал, все как я тебе и говорил. Предоставляется удобный случай, и кто-то этим пользуется
часто это кто-то молодой, движимый энергией и голодом юности. Члены королевской семьи не могут позволить себе пренебрегать такими возможностями или дать другим использовать их.
Король прошел мимо меня, развивая тему, в то время как Регал бросил на меня уничтожающий взгляд своих налитых кровью глаз. Мановение его руки дало мне знак исчезнуть. Я быстрым кивком подтвердил приказ, но сперва метнулся к столу. Я запихнул в свой камзол два яблока и целый пирог с крыжовником, когда король внезапно обернулся и поманил меня. Шут передразнил его. Я замер там, где стоял.
— Посмотри на него, — приказал король. Регал злобно глянул на меня, но я не смел пошевелиться. — Так что ты из него сделаешь?
Регал казался ошеломленным.
— Из него? Это же Фитц, бастард Чивэла. Как всегда, таскает потихоньку.
— Дурак, — король Шрюд улыбался, но глаза его оставались жесткими. Шут, решивший, что обращаются к нему, приветливо улыбался. — Ты что, уши воском заткнул? Ты не слышишь ничего, что я говорю? Я не спрашиваю тебя, что ты с ним делаешь, я спрашиваю, что ты из него сделаешь? Вот он стоит — молодой, сильный и многообещающий. Его кровь не менее королевская, чем у тебя. Разница только в том, что он родился не с той стороны простыни. Так что ты из него сделаешь? Орудие? Оружие? Товарища? Врага? Или оставишь валяться, чтобы кто-нибудь другой подобрал и использовал его против тебя?
Регал, прищурившись, посмотрел на меня, потом огляделся, обнаружил, что в зале больше никого нет, и снова бросил на меня озадаченный взгляд. У моих ног заскулил щенок, напоминая, что мы только что вместе закусывали. Я предупредил его, чтобы он замолчал.
— Этот бастард? Он только ребенок.
Старый король вздохнул:
