— Могу я сделать что-нибудь для вас? — вежливо спросил я. — Помочь вам найти что-нибудь? Может быть, вы хотите немного эля?

— Если ты будешь так любезен, — прошелестела она. Я принес кружку, которую только что наполнил, и поставил на стол перед ней. Она отшатнулась, когда я подошел к ней близко, как будто я нес какую-то заразу. Я подумал, не пахло ли от меня после конюшен, но решил, что нет, потому что Молли наверняка сказала бы мне об этом. Она всегда была откровенна со мной в таких вещах.

Я налил кружку для себя, огляделся и счел, что лучше будет унести мою еду наверх, в мою комнату. Весь вид леди говорил о том, что она неловко чувствует себя в моем присутствии. Но когда я попытался уравновесить сухари, сыр и кружку, леди показала мне на скамейку напротив нее.

— Сядь, — сказала она, словно читая мои мысли, — нехорошо, если я не дам тебе спокойно поесть.

Ее тон был не приказом и не приглашением, а чем-то средним между ними. Я занял указанное ею место, выплеснув немного эля, когда ставил на стол еду и кружку. Садясь, я ощущал на себе ее взгляд. Ее еда оставалась нетронутой. Я опустил голову, чтобы избежать этого взгляда, и ел быстро, как крыса в углу, которая подозревает, что за дверью притаилась кошка. Она не грубо, но открыто наблюдала за мной таким образом, что руки мои стали неуклюжими, и, потеряв бдительность, я вытер рот рукавом.

Я не мог придумать ничего, что бы сказать, однако это молчание подстегивало меня. Сухарь во рту казался шершавым, я закашлялся, попытался запить его элем и поперхнулся. Брови ее подергивались, губы сжались, я чувствовал ее взгляд, даже несмотря на то, что мои собственные глаза были опущены в тарелку. Я торопливо ел, мечтая только о том, чтобы убежать от ее карих глаз и плотно сжатых губ. Я запихал в рот последние куски хлеба и сыра и быстро встал, стукнувшись о стол и чуть не уронив скамейку, Я направился к двери, но на полдороге вспомнил наставления Баррича о том, как уходить из комнаты, в которой присутствует женщина. Я проглотил недожеванный кусок.

— Спокойной ночи, леди, — пробормотал я, думая, что говорю что-то не то, но неспособный вспомнить ничего лучшего. Я боком двинулся к двери.

— Подожди, — сказала она и, когда я остановился, спросила: — Ты спишь наверху или в конюшнях?

— Везде. Иногда. Я хочу сказать, и тут и там. Ах, тогда спокойной ночи, леди. — Я повернулся и почти побежал. Я прошел уже половину лестницы, когда задумался над странностью ее вопроса. Только, когда я стал раздеваться, чтобы лечь в постель, я понял, что до сих пор сжимаю пустую кружку из-под эля. Я заснул, чувствуя себя очень глупым и размышляя почему.

Пираты красных кораблей приносили страдания и несчастья своему собственному народу задолго до того, как они начали беспокоить берега Шести Герцогств. От скрытых во мраке истории начал их культа они поднялись к религиозной и политической власти благодаря безжалостной тактике. Вожди и предводители, которые отказывались следовать их обычаям, часто обнаруживали, что их жены и дети стали пленниками того, что мы сейчас называем «перековывание» в память о несчастной судьбе Кузницы. Жестокосердные и безжалостные, какими мы считаем островитян, они традиционно имели сильно развитое чувство чести и использовали ужасные наказания для тех, кто нарушает законы рода. Вообразите муку островитянина-отца, чей сын был «перекован». Он должен или скрывать преступления своего сына, когда мальчик лжет, крадет или насилует домашних женщин, или смотреть, как с него заживо сдирают кожу за его преступления, страдая о потере наследника и уважения других домов.

К тому времени, когда пираты красных кораблей начали совершать набеги на наши берега, они подавили большую часть оппозиции на Внешних островах. Те, кто открыто противостоял им, погибли или бежали. Остальные неохотно платили дань и сжимали зубы, сталкиваясь с бесчинствами тех, кто контролировал культ. Но многие охотно присоединились к ним, окрасив корпуса своих пиратских кораблей в красный цвет, и никогда не подвергали сомнению то, что делали приверженцы культа. Похоже было на то, что эти новообращенные выходили в основном из подчиненных домов, у которых никогда прежде не было случая подняться на высшие ступени общественной лестницы. Но тому, кто контролировал пиратов красных кораблей, совершенно не было дела до предков человека, если он сохранял непоколебимую преданность культу.

Я еще дважды видел леди, прежде чем узнал, кем она была. Второй раз я встретил ее следующей ночью и примерно в то же время. Молли была занята со своими ягодами, и я отправился на музыкальный вечер в таверну с Керри и Дирком. Возможно, я выпил на одну или две кружки эля больше, чем следовало. Меня не тошнило, и голова не кружилась, но я старался идти осторожно, потому что уже споткнулся о рытвину на темной дороге.

Рядом с пыльным кухонным двором с его булыжником и тележными сараями было небольшое огороженное пространство. Его обычно называли Женским садом. Не потому, что это исключительно женская территория, а просто потому, что женщины знали и любили его. Это было приятное место, с прудом. Среди цветущих кустов и фруктовых деревьев, увитых лианами, было разбито множество низких цветочных клумб, По саду проложены красивые дорожки, покрытые зеленым камнем. Я знал, что нельзя идти прямо в постель в таком состоянии, как мое. Если бы я лег, кровать начала бы кружиться и раскачиваться и в течение часа меня бы тошнило. Это был. приятный вечер, и мне не хотелось так заканчивать его. Поэтому, вместо того чтобы идти в свою комнату, я отправился в Женский сад.

В одном углу сада, между прогретой солнцем стеной и маленьким прудиком, росло семь видов чабреца. От их аромата в солнечный день могла бы закружиться голова, но тогда, на грани вечера и ночи, смешанный запах оказал на мою голову благотворное воздействие. Я ополоснул лицо в маленьком пруду и прислонился спиной к каменной стене, которая все еще отдавала ночи солнечное тепло. Лягушки приветствовали друг друга. Я опустил глаза и наблюдал за спокойной поверхностью пруда, чтобы удержаться от головокружения.

Шаги. Потом женский голос резко произнес:

— Ты пил?

— Маловато, — ответил я приветливо, думая, что это Тилли, помощница садовника. — Маловато было времени или денег, — добавил я шутливо.

— Вероятно, ты научился этому от Баррича. Этот человек пьяница и развратник. И эти пороки он поощряет и в тебе. Он всегда опускает до своего уровня тех, кто рядом с ним.

Горечь в голосе женщины заставила меня поднять глаза. Я прищурился, чтобы разглядеть ее лицо в сгущающихся сумерках. Это была леди, которую я встретил на кухне предыдущим вечером. Она стояла на дорожке в простой одежде, и можно было принять ее за обыкновенную девчонку. Она была стройная, не такая высокая, как я, хотя я был не слишком длинный для своих четырнадцати лет. Но лицо ее было лицом женщины, а сейчас губы были сжаты в прямую линию и нахмуренные брови над карими глазами повторяли эту линию. Волосы у нее были темными и вьющимися, и хотя она явно пыталась уложить их, несколько колечек убежали на лоб и шею.

Не то чтобы я чувствовал себя обязанным защищать Баррича, просто мое состояние не имело к нему никакого отношения. Так что я ответил что-то вроде того, что он в другом городе, на расстоянии нескольких миль отсюда, и вряд ли может отвечать за то, что попадает мне в рот.

Леди подошла на несколько шагов ближе.

— Но он же никогда не учил тебя ничему другому, верно? Он ведь никогда не советовал тебе не пить?

В южных странах есть поговорка: «Истина в вине». Наверное, немного истины есть и в эле. Во всяком случае, в эту ночь какую-то часть истины я высказал.

— На самом деле, моя леди, он был бы крайне недоволен мною сейчас. Первым делом он бы выбранил меня за то, что я не встаю, когда ко мне обращается леди, — тут я поднялся, — а потом он бы стал читать мне длинную суровую лекцию о том, как должен вести себя человек, в котором течет кровь принца, пусть даже у него нет никакого титула. — Я попытался поклониться, и когда мне это удалось, я совершил еще больший подвиг, взмахнув рукой и выпрямившись. — Так что добрый вам вечер, прекрасная Леди Сада. Желаю вам приятной ночи и избавляю вас от присутствия моей неотесанной персоны.