Уже много лет, перед тем как забраться в постель, я исполнял этот ритуал: смотрел на холм и представлял, что лежит по ту сторону. Знаю, на самом деле там просто еще другие поля, растянувшиеся на две мили, полдюжины домов нашей деревни, маленькая церквушка и совсем уж крошечная школа. Но мое воображение рисовало иные картины. Иногда я представлял себе горы, за которыми раскинулся океан, а может, лес или большой город с высокими башнями и мерцающими огнями.

Теперь же я смотрел на холм и думал о своих страхах. Да, на расстоянии холм казался безопасным, но меньше всего на свете я бы хотел к нему приблизиться. Свое название Холм Палача получил неспроста.

Три поколения назад на нашей земле свирепствовала война. Все мужчины Графства ушли воевать. Нет ничего хуже гражданской войны, что разделяет семьи и заставляет брата убивать брата.

Зимой, в последний год войны, произошло крупное сражение где-то на милю к северу, у маленькой деревушки. Когда же война завершилась, победившая армия отвела пленников на этот холм и повесила на деревьях. Кого-то из своих победители тоже вешали – за трусость перед лицом врага. Хотя поговаривают, что причина на самом деле другая: эти люди отказались сражаться против тех, кого считали соседями.

Даже Джек не любит работать вблизи границы, а собаки – те вообще боятся заходить в лес. Что же до меня, я не мог работать на северном пастбище, потому что чувствовал то, чего другие не чувствуют. Знаете, я слышал их. Я слышал, как скрипят веревки и стонут ветки под весом мертвецов. Я слышал, как мертвые задыхаются и давятся на той стороне холма.

Мама сказала, что мы с ней одна плоть и кровь. В одном мы с ней точно похожи: она тоже может видеть то, чего другие не видят. Как-то раз, зимой, когда я был еще маленьким и все братья жили дома, звуки, доносившиеся с холма, по ночам не давали мне спать. Братья не слышали ничего, а я не мог уснуть. Мама всякий раз приходила ко мне в комнату, несмотря на то что ни свет ни заря ей нужно было приниматься за домашнюю работу.

В конце концов она сказала, что должна с этим разобраться, и ночью отправилась одна на Холм Палача. Когда она вернулась, все затихло, и еще много месяцев мне было спокойно.

Так что кое в чем мы все же разные.

Мама гораздо храбрее меня.

За час до рассвета я был на ногах. И мама на кухне уже готовила завтрак – мою любимую яичницу с беконом.

Отец спустился, когда я вымазывал тарелку последним куском хлеба. Прощаясь, он вынул что-то из кармана и протянул мне. Это была маленькая трутница*[1], которая до этого принадлежала моему деду, а до этого – прадеду. Одна из любимых вещиц отца.

– Возьми это, сын, – сказал он. – Может, она пригодится тебе в новой работе. Навещай нас. То, что ты уходишь из дома, не означает, что ты не можешь вернуться.

– Пора идти, сынок. – Мама подошла ко мне и обняла на прощание. – Он уже у ворот. Не заставляй его ждать.

В нашей семье никто не любил долгих проводов, поэтому я вышел во двор один.

Ведьмак стоял за воротами, и его темный силуэт вычерчивался на фоне рассветного неба. Он стоял там, очень высокий, в капюшоне, с посохом в левой руке. У меня самого был только маленький мешок с пожитками.

Когда я, очень волнуясь, подошел ближе, Ведьмак, к моему удивлению, открыл калитку и вошел во двор.

– Ну что, парень, – произнёс он, – пойдем! Пора в путь?

Но вместо того чтобы направиться к дороге, он повел меня на север, в сторону Холма Палача. Когда мы оставили позади северное пастбище, мое сердце начало биться сильнее. На границе фермы Ведьмак полез через ограду, да так ловко, будто ему лет было этак вдвое меньше, чем на вид казалось. А я не мог с места двинуться. Взявшись за край ограды, я уже слышал, как скрипят деревья и ветки гнутся под весом тел.

– Что такое, парень? – спросил Ведьмак, обернувшись. – Если ты всего пугаешься еще на собственном пороге, то какой от тебя прок?

Я глубоко вздохнул и вскарабкался на ограду. Мы с трудом тащились вверх, а лучи рассвета меркли за деревьями. Чем выше мы поднимались, тем холоднее становилось. Или мне только так казалось? Скоро меня начала просто дрожь бить. Это был такой холод, от которого мурашки бегут по коже и волосы на затылке чуть ли не дыбом встают. Как будто предупреждение об опасности. Я чувствовал такое и раньше, – если нечто из другого мира оказывалось совсем рядом.

Когда мы достигли вершины холма, я увидел их. По меньшей мере сотня тел. Некоторые висели по двое и по трое на одном дереве. На них была военная форма с широкими кожаными ремнями и большие ботинки. Им связали руки за спиной, и все они вели себя по-разному. Кто-то отчаянно бился, так что ветки раскачивались и вздрагивали, другие просто медленно вращались на конце веревки туда-сюда. Я вдруг ощутил на лице сильный порыв ветра, да такого холодного и колючего, что сразу понял – не обычный это ветер. Деревья пригнулись, а листья на них съежились и начали опадать. Уже через мгновение все ветви остались голыми. Когда ветер утих, Ведьмак положил руку на мое плечо и подвел к повешенным. Мы остановились в двух шагах от ближайшего из них.

– Взгляни на него, – проговорил Ведьмак. – Что ты видишь?

– Это мертвый солдат, – ответил я. Голос у меня дрогнул.

– Как думаешь, сколько ему лет?

– Не больше семнадцати.

– Правильно. А теперь, парень, скажи: тебе все еще страшно?

– Немного. Мне не нравится стоять рядом с ним.

– Почему? Тебе нечего бояться. Никто тебя не обидит. Подумай только: каково ему? Сосредоточься на нем, а не на себе. Что он чувствовал? Что для него было самым страшным?

Я попытался поставить себя на место солдата и представить, что такое умереть, как он. Боль, борьба за жизнь, за один-единственный вдох… Ужасно. Но должно быть что-то еще хуже…

– Он знал, что умирает и никогда не вернется домой. Больше никогда не увидит свою семью, – сказал я Ведьмаку.

От этих слов на меня накатила волна отчаяния и грусти. Тут мертвецы начали медленно исчезать, и на холме вскоре не осталось никого, кроме нас. Деревья снова зазеленели.

– Что теперь чувствуешь? Еще страшно?

Я отрицательно мотнул головой:

– Нет. Просто грустно.

– Вот и отлично. Ты учишься. Мы – седьмые сыновья седьмых сыновей, и у нас есть дар видеть то, чего другие не видят. Иногда этот дар не лучше проклятия. Если боишься, то твой страх будет питать неупокоенные мертвые души. Бояться нельзя. Главное – сосредоточиться на том, что видишь, и перестать думать о себе. Всегда помогает.

– Это было чудовищное зрелище, парень, – продолжал Ведьмак, – но они всего лишь неупокоенные души. Мы не можем ничего с ними поделать, они просто со временем исчезнут. Через сотню лет ничего не останется.

Я хотел было сказать, что мама однажды как-то умудрилась справиться с ними, но не сказал. Если с самого начала спорить…

– Будь они привидениями, другое дело, – сказал Ведьмак. – С привидениями можно поговорить, объяснить им, что да как. Втолковать, что они мертвы. Иначе они не смогут двинуться дальше. Ведь обычно привидение – это обманутый дух, которого не отпускает земля и который не знает, что произошло. Поэтому чаще всего они испытывают сильные муки. Опять же, некоторые могут находиться здесь с определенной целью: например, рассказать о чем-то. Но неупокоенная душа – всего лишь часть человека, которая осталась здесь для благих целей. Вот что это такое, парень. Просто неупокоенная душа. Видел, как деревья изменились?

– Листья опали, и пришла зима.

– Ну, теперь листья снова на месте. Значит, ты видел какие-то мгновения прошлого. Напоминание о зле, что иногда беспокоит бренную землю. Если их не бояться, они не заметят тебя и ничего не почувствуют. Неупокоенная душа – это как отражение в пруду, которое еще какое-то время держится после того, как его владелец ушел. Понимаешь, о чем я?