Максим Медведев

— Макс, ты где? — голос дежурного по части, искаженный древним динамиком ТА-57, ввел меня в недоумение. В смысле где? Ты мне что, на сотовый звонишь?

— Я в банке, задерживаюсь, скоро буду. — подумав, ответил я.

Дневальный покосился на меня и, поймав ответный взгляд, резко выпрямился, устремив подбородок к потолку. Как вам деды говорят, принуждая выше задрать голову по команде смирно? «Где ваш дембель, душары?»

— В какой банке? — продолжал разоряться дежурный.

— Ну это, в стеклянной такой. — задушенный всхлип, похожий на хрипенье умирающего стартера, заставил меня вновь обратить внимание на рядового с тумбочки, вовсю стискивающего побелевшую нижнюю губу.

— Что ты там делаешь? — казалось, даже резина на корпусе телефонной трубки ташки попыталась принять вид недоумевающего смайлика, восприняв эмоции собеседника.

— Огурцы солю. — разглядывая солевые разводы на пропотевшей зелени формы отжимающихся солдат, продолжил я вводить коллегу в курс дела. — Вот только попки горькие поотрываю.

— В марте огурцы? Какие, к святым ёжикам, попки, — взорвался дежурный.

— Я же говорю, горькие.

— Медведев, тебя команч вызывает. — смирился с моей тягой к кулинарным экспериментам голос в телефонной трубке. — У тебя двадцать минут. За тобой машину послать?

Я отклонился в сторону, чтобы посмотреть в окно, на стоящее в пятнадцати метрах от казармы здание штаба. Машину. Доехать, как говорится, с ветерком. Накрутили, видать, хвоста дежурному, совсем в неадеквате.

— Нет, скоро буду. — я аккуратно положил трубку в гнездо волокнитового корпуса аппарата и, несколько раз глубоко вздохнув, придал лицу самое кровожадное выражение из доступных. — Отставить! — повернувшись в сторону взлетки, гаркнул я. — Встать! Равняйсь! Смирно!

Я прошёл мимо вытянувшихся солдат, так сказать, четвертого периода службы. Я всё понимаю, стодневка окончена. Отпраздновали приказ — святое дело. Но от алкогольного амбре, ударившего в нос по приходу в казарму, хотелось срочно закусить.

— Ну что, буддисты, дембель в опасности. — начал я неторопливое внушение компании отпраздновавших скорое увольнение в запас. Почему буддисты? Два года назад мне в роту скинули двадцать четыре тувинца, из которых по-русски, с огромным трудом, разговаривали от силы трое. Остальные понятия не имели о таких трудностях. Вообще с языком проблем не было, как и навыков говорить по-русски. Через неделю я напился. Что характерно, к моему выходу из помутненного состояния я знал несколько слов по-тувински, а молодежь исправно выполняла все команды. Два года пролетело, и вот они — красавцы. Элита. Отличники боевой подготовки. Поубивал бы.

— Забыли заветы мадьяпана, сатья? — лыбятся, гады. Понятно, армия заставила забыть про первую заповедь, прана-атипата, не убий которая. Какое тут не обманывать и не употреблять. И ведь мне их, через полторы недели, всю толпу отправлять домой, не на губу ж их. — Короче, шаолини, я к командиру части. По возвращении я захожу в располагу и дико охреневаю от идеального порядка. Всё ясно?

— Так точно! — двадцать четыре луженые глотки. Ух, сила, хоть и с ужасным акцентом.

— Ну и ладненько. Второй, третий период службы, через две минуты я вас наблюдаю в курилке у КПП, в расслабленном состоянии. Время пошло. — недембеля рванули по указанному адресу под откровенно разочарованными взглядами боевых тувинцев. — Олча-оол, за старшего. Разойдись!

Солнце припекало. По поступившей оперативной, прям аж так официально, информации, где-то тут пойдет караван с герычем. Оперативная, бабульки на базаре болтали, разведка услышала, выводы какие-то сделала, рапорт, приказ. И вот мы вторые сутки в секрете. Я и все мои боевые буддисты. Все ждем. Мы — караван, и молимся, чтоб его не было. Разведка — нас, и молятся, чтоб караван был. Тут кто кого перемолит. Пацанам уже послезавтра домой. Им воевать вот вообще не охота. Сменят нас, посажу их на поезд до их Тывы, и буду водку кушать, водкой запивать. Через месяца-два сам поеду поступать, в Высшее Военно-Командное, в далекую сиберию. После, получив такого бодрящего пенделя, карьера рванет неимоверным аллюром. Утомило меня скитаться по горам с автоматом. Перефразируя классика — в замполиты я б пошёл, пусть меня научат. Жены хоть, слава Будде, нет. Как вспомню эту, с педагогического. Ведь такой цветочек аленький. Хорошо, не дошло у нас до предложения, этот цветочек только что кони не нюхали, оказывается. Нет, женщин я люблю, они мягкие и удобные. Но эта была… Нет такого слова в литературном русском. Надо у шаолиней спросить, может там термин припасен. Я был молод, робок и не смел. Она была молода, робка и напориста. Вот такой парадокс. Причина её напористости, уже через месяц, неплохо так растягивала блузку на животе. Я только приехал с очередного полевого выезда и удивленно, с букетом цветов в руках прибежавший на свидание в самоволке, разглядывал округлившиеся формы в районе талии. Что меня убило, на должность папы у неё было четыре кандидата, вроде все по срокам подходят. Состоятельные, с машиной и достатком. А ты, Максим, всего лишь курсант. Жаль, конечно, что у нас с тобой ничего не было, ты хороший, и вполне мог оказаться отцом моего ребенка. Угу. Кто крайний? И меня понесло. Вторая Чеченская, Грузино-Осетинская, дал в морду майору, и вот я капитан, на границе с Азербайджаном и Грузией, Тляратинский государственный природный заказник. ВДВшник-погранец. Оборжаться. Прям как стотретья гвардейская в девяностом. Только сам.

— Ыржым! — раздалось из наблюдательного пункта, оборудованного выше по склону. — Чоок!

Идут, не напридумывала разведка. Из-за склона горы по каменистой россыпи осторожно шла машина, вторая, третья, четвертая. Что за хрень? Это какой, к херам, караван с герычем? Три тентованных "Урала" народу с автоматами и уазик впереди. Итого, считай, сто бородатых рыл, как на параде. Вашу ж мать, нас двадцать пять, и не имею я право вас пропустить.

Я встал из-за камня, подымая руку в сигнале остановки. Стоять, коники. Молодцы. Вы же не знаете, сколько нас. Я в военной форме. Хоть бы наши.

Открылась пассажирская дверь уазика, ну уж ствол АК я ни с чем не спутаю, рывок от камня в сторону водителя и вниз, за другой булыжник. Очередь отдалась эхом по выбеленным скалам. Темные фигуры посыпались из кузовов. Их сто, нас двадцать пять… Простите, шаолини.

— Огонь!

Алатана Бэар.

Начищенное серебро зеркала равнодушно проигнорировало умывание росой, устояло перед пудрой. Серебряная поверхность с завидной непредвзятостью отражала все ту же кожу с яркими веснушками. Серебро поражало своей беспристрастностью, оно не отражало только нечисть.

«Хотя, — голос в голове решил уточнить, — нечисть себя в зеркалах прекрасно видит».

Не знаю, нет знакомой нечисти.

«А дэя Линт»? — голос не унимался.

Нет, её все в зеркалах видят. Может это миф?

«Про нечисть с зеркалами или про хозяйку замка»? — от хулиганского высказывания уголки губ отражения дрогнули в намеке на улыбку.

Я еще раз оглядела себя. Симпатичная. Темно русая коса. Аккуратные ушки, слегка удлиненные сверху, показывали отдаленное родство с ушедшими, но этим никого не удивишь. Ровные зубы с хорошим цветом. Серовато-зелёные глаза с карим ободком. Нос, ну что нос — не пуговка, не крючок, слегка вздернут. В целом не плох конечно, если голову наклонить вперед, так вообще, то что надо, только взгляд исподлобья получается. Ладно — хороший нос. Но эти веснушки!

— Алатана! — донеслось из коридора.

Рука сама собой потянулась к медальону Светлого. Как? Вот, как она это делает? Стоило только проскочить мысли про дэю Линт, она тут как тут.