Вечеринка началась поздно — часов в девять-десять вечера. В типичной общежитской клетушке набилось довольно много народу. Мебель отсутствовала совсем, вместо нее по стенам висели ковры. Пол был застлан стареньким паласом и матрацами, а гости сидели по-турецки на больших и маленьких подушках. Халид посадил меня в углу и велел чувствовать себя как дома. Кстати, он замечательно и почти без акцента говорил по-русски; его можно было принять за сильно обрусевшего азербайджанца. Гости лопотали по-своему, мало обращая внимание друг на друга. Я заметил здесь не только арабов; по крайней мере, это были люди Полумесяца, но из очень разных племен или колен. Руководил столом пожилой лысеющий господин, одетый в дорогую национальную одежду. Он большей частью молчал и лишь изредка что-то шептал на ухо сидящему рядом молодому человеку — компаньону Халида по убиению жертвенной козы. Сам Халид сидел рядом со мной — казалось, он имеет весьма отдаленное отношение к происходящему.

В огромном казане внесли шурпу, которой, собственно, и была уготована бедная тварь. Председатель трапезы сделал знак рукой, и все умолкли. Хриплым величественным голосом он начал декламировать какие-то стихи или молитву, возможно, молитву Хазрати Бурху. Публика почтительно молчала, лишь некоторые бормотали текст вслед за ним. Наконец, он умолк, и гости накинулись на еду. Я получил свою порцию; блюдо было пряным и сытным. Мысленно я возблагодарил козу, но, вспомнив о куске живой печени, едва не выдал все наружу. Появилось вино в круглых оплетенных лозой бутылях. Гости выпили и развеселились еще больше. Халид трапезничал молча, бросая короткие взгляды то на меня, то на председателя стола.

Казалось, между ними происходил напряженный безмолвный диалог.

Я попросил Халида налить мне вина: оно выглядело необычным, и уж тем более, не местного разлива. Загадочно улыбаясь, он протянул мне небольшой граненый стаканчик. Я понюхал напиток — он благоухал неизвестными мне травами и пряностями и совсем не был похож на обычное виноградное вино. Первый маленький глоток разлился во рту горячим терпким потоком. Меня бросило в жар, закружилась голова. Халид мягко отобрал у меня стакан и протянул вяленый финик.

— Это особое вино, к нему надо привыкнуть, — сказал он. — В нем нет и капли виноградного сока: Аллах запретил правоверным употреблять сок лозы.

Председатель стола что-то шепнул своему наперснику, и на столе появилось изящное блюдо, в центре которого лежала хорошо известная мне козья печень. В желудке снова шевельнулся рвотный рефлекс. Халид достал все тот же нож и аккуратно нарезал печень, стараясь, чтобы каждому досталось по кусочку. Один из ломтиков он наколол на нож и протянул мне.

— Отказываться нельзя, — предупредил он. — Такова традиция.

Памятуя о суровых нравах востока, я через силу положил печень в рот. Она оказалась вкусной. Отведав священного блюда, гости извлекли музыкальные инструменты: маленький барабан, бубен и флейту. Председатель подал знак, и полилась заунывная мелодия. Барабан вел свою, казалось бы независимую линию, то замирая, то взрываясь чередой коротких резких ударов, однако флейта не позволяла ему забраться слишком далеко, то подстраиваясь, то захватывая инициативу. Бубен вступал в самых неожиданных местах, но вся троица придерживалась неуловимой тонкой гармонии. Музыканты, по-моему, не очень-то старались и играли из рук вон, словно лабухи в ресторане, но мелодия звучала на редкость изящно, как бы сама по себе. Вдоволь наигравшись, они поклонились председателю и гостям и выпили вина.

Халид вытирал нож белоснежным шелковым платком.

Неожиданно председатель стола бросил Халиду несколько слов, и тот понимающе заулыбался.

— Встань, пожалуйста, — обратился он ко мне. — Встань и подойди к двери.

Ничего не понимая, на неверных ногах я заковылял к ободранной деревянной двери и прислонился к ней спиной, ожидая, что будет дальше. Клонило в сон. Халид поднялся и, поигрывая ножом, стал напротив меня.

— Что происходит? — слабым голосом спросил я.

— Он хочет, чтобы я продемонстрировал искусство метания ножа, — кивнул Халид в сторону председателя. Тот одобрительно усмехнулся, и вся толпа загудела.

— Да вы что? — в ужасе воскликнул я, представив, как пьяный араб будет метать в меня нож. — Какого черта!

Гости громко залопотали, выражая недовольство. Председатель бросил коротку фразу.

— Он говорит, что никто тебя не держит, — перевел Халид. — Можешь убираться хоть сейчас же.

Во мне вскипела гордость. Я прислонился к двери спиной и закрыл глаза. Через мгновение макушка ощутила резкое прикосновение ледяной стали. Волосы на голове встали дыбом, но кожа была абсолютно цела. Гости зааплодировали. Я с ужасом открыл глаза, думая, что все кончено, — и следующий клинок вонзился рядом с сонной артерией. Я чувствовал, что теряю сознание, но заставлял себя стоять.

Халид мягко взмахнул рукой, и время замедлило свой бег. Я видел картину словно в покадровом воспроизведении на видео: Халид медленно поднимает руку, нож, блистая, начинает свое движение, вращается и устремляется мне точно между глаз.

Повинуясь моментальному импульсу, я бросаюсь в сторону, и лезвие пробивает ворот рубашки. Теряя сознание, я сползаю на пол.

— Сумасшедший, я чуть не убил тебя! — звучат где-то вдалеке слова Халида, и я падаю в безмолвие.

На следующий день я поймал Халида в коридоре.

— Научи меня метать нож.

— А зачем тебе? — поинтересовался он.

— Ну, не знаю. Интересно. Хочется.

— Подумаешь, хочется. Мне твои желания глубоко без разницы.

— Да брось, Халид. И потом, я вроде выдержал ваше испытание.

— Предположим, выдержал. Ну и что?

— Да ничего, — в конце концов, я расстроился. — Черт с тобой: не хочешь — не надо.

Халид смотрел на меня с нескрываемой насмешкой.

— Быстро же ты отказываешься от своих намерений. И всегда так?

— Какая тебе разница?

— Мне — никакой. Только вот бросать нож с таким настроем не получится.

Потверже надо быть. А то, знаешь, — порезаться можно. Нож — он слабаков не любит.

— Короче, мы будем учиться или нет?

— Короче, — улыбнулся Халид, — просто не бывает. Давай, пошли.

Мы поднялись в комнату моего нового знакомого и заперли дверь. Халид достал из-под матраса нож и вручил его мне. Я отметил, что лезвие будет потяжелее рукоятки — вероятно, поэтому нож так легко встревал в дерево.

— Короче, — издевательским тоном произнес Халид, — кидай.

По неизвестной причине я решил, что это должно быть легко. Я принял стойку, размахнулся и пульнул — к стыду, нож смачно шлепнул по двери, вызвав у Халида раскаты бурного хохота.

— Вай-вай, — подавляя ржание, произнес он. — Похвально. Ты, наверное, нинзя.

Неподражаемо! — и от смеха его просто согнуло пополам.

Я поднял нож, бросил его на матрас и направился к двери, чтобы уйти. Обида душила меня, и совсем по-детски хотелось заплакать. Такие неудачи надолго выбивают меня из колеи.

— Короче, — окликнул меня Халид. — Куда собрался? У мамы на ручках поплакать?

— Пошел ты, — огрызнулся я и начал ожесточенно вращать замок. Ручка отказывалась вращаться — видимо, замок заклинило. Совершенно вне себя, я что есть силы дергал дверь, краем глаза наблюдая бесновавшегося Халида. От смеха у него началась настоящая истерика. Наконец, не добившись результата, я отпустил замок. Халид немного успокоился.

— Уважаемый, — начал он, стараясь быть серьезным. — В моем доме все слушаются хозяина, в том числе и замки. Лучше бы тебе не тратить силы зря. Пришел учиться

— давай учись и не пускай слюни.

— Ну и что мне надо делать? — хмуро спросил я. Вместо ответа Халид подошел ко мне и начал бесцеремонно дергать меня за руки.

— Это что у тебя болтается? — в голосе опять звучала насмешка.

— Допустим, руки.

— Какие это руки? Придатки. Они совершенно бесполезны. Ими ты можешь совать пищу в рот или теребить себя за член, но только не бросать нож. Для этого твои руки пока не годятся.