Китай вновь замкнулся в своей непроницаемой ореховой скорлупе, полностью отказавшись от присутствия в Индийском океане. Единичные торговые операции отдельных купцов (в Японии, Индокитае и др.) погоды не делали. Опять возобладал традиционный изоляционизм, и огромная дальневосточная страна окуклилась, затаилась и на сотни лет прервала всякое общение с внешним миром. Поэтому пассионарный взрыв XV века (если рассуждать в терминах Л. Н. Гумилева), разметавший китайские корабли по Южным морям, следует рассматривать как редкое исключение на фоне многовекового послеполуденного сна. Трудно сказать, в чем тут дело. Похоже, всему виной национальная ментальность: если западные культуры еще со времен древних греков и римлян всегда были предельно динамичны и стремились переделывать мир под себя, то народы Дальнего Востока больше всего на свете ценили равновесие и гармонию и старались не делать резких движений. Но как тогда объяснить небывалый всплеск активности в первой половине XV столетия, этот короткий пароксизм открытости вовне? Едва ли разумно все списывать на своеобразный комплекс неполноценности императора, как это делает в своей статье Д. Дубровская. Юнлэ, дескать, пришел к власти путем дворцового переворота, и потому его одолевал некий деятельный зуд. Сидеть сложа руки и ждать, когда данники сами явятся на поклон, ему было просто невтерпеж. Однако, во-первых, дворцовые перевороты в китайской истории – вещь вполне заурядная, а во-вторых, не забудем, что Юнлэ отнюдь не человек без роду и племени, а как-никак четвертый сын покойного императора. Так что с правами на престол у него было все в порядке. Реальные причины наверняка лежат глубже. Видимо, так устроен социальный организм, что время от времени ему нужны основательные встряски, даже если его девиз – гармония, умеренность и постепенность.
Мы получили ответ на вопрос, почему Китай, несмотря на блистательные достижения в судостроении, проиграл Европе по всем пунктам в деле завоевания новых земель. Испанцев и португальцев, голландцев и англичан вел за море неукротимый первопроходческий дух, а китайская экспансия оказалась на поверку эпизодом, яркой вспышкой, оставившей после себя только пепел. И так ли уж важны подробности двух последних плаваний Чжэн Хэ, если даже первые пять не сыграли никакой роли в истории Китая? Вероятно, плавучим городам китайского адмирала не составило бы труда добраться и до Америки, и до Австралии (в 1846–1848 годах большая торговая джонка побывала в Англии и США, успешно обогнув мыс Доброй Надежды), но аналогия, увы, – не аргумент.
Быть может, «драгоценные корабли» Чжэн Хэ и его исторические морские походы – не более чем миф? Красивая сказка, легенда, позднейшая вставка китайских хронистов. Ведь если в Китае, как в Греции, все было – порох, компас, бумага, книгопечатание, – то разве могла страна обойтись без своего великого мореплавателя? В точности по Вольтеру: если Бога нет, его следует придумать. А уж если придумывать, то придумывать с размахом, не размениваясь на мелочи. Вот мы и читаем теперь, что девятимачтовые баочуани были самыми большими в мире деревянными кораблями…
ДОЛГАЯ ДОРОГА В ИНДИЮ
В середине I тысячелетия за океан, в Америку, устремились ирландские монахи. Обычно вспоминают святого Брандана, который прожил почти 100 лет (484-577) и основал в Ирландии несколько монастырей. Удивляться столь раннему обращению ко Христу маленькой страны на севере Европы не следует, поскольку около 450 года в Ирландии был уже свой епископ, некий Патрик (родом из Британии), в письмах которого содержится первое географическое описание острова. Впрочем, по мнению некоторых историков, ирландское христианство гораздо старше, ибо действительной целью миссии Патрика было не воцерковление островитян, а искоренение возмутительной ереси монаха Пелагия (христианский монах, не принимавший, в частности, тезис о первородном грехе; пелагианство было осуждено как ересь на третьем Вселенском соборе в 431 году). Так или иначе, но в эпическом сказании о плавании святого Брандана по Северной Атлантике (некогда весьма популярном и обросшем легендарными подробностями) говорится об открытии Гренландии и берегов Североамериканского континента. Правда, далеко не все ученые склонны считать Брандана лицом историческим: например, известный американский географ Раймонд Рамсей полагает этот рассказ вымышленным и насквозь легендарным.
Скепсис американца вполне понятен, особенно если вспомнить о пещерном уровне географических представлений в Средние века. Даже просвещенный византиец Косьма Индикоплевт (Козьма Индикоплов), признанный специалист по средневековой космографии, рисовал Землю в виде мелкого корыта, прихлопнутого крышкой небесного свода. Понятно, что рядовой обыватель, чей кругозор ограничивался чаще всего околицей родного села, был куда более дремуч.
Хоттабыч, герой сказочной повести Л. Лагина, своему спасителю Вольке подсказывал на экзамене по географии несусветную чушь – о крае земного диска, золотоносных муравьях величиной почти с собаку, плешивых людях, которые питаются древесными шишками. Хотя Гассан Абдуррахман ибн Хоттаб – могущественный джинн, подвизавшийся при дворе царя Соломона, жил около 3 тысяч лет назад, в действительности Лагин процитировал выжимку из средневековой космографии, которая была переполнена фантастическими измышлениями о далеких землях и не ведала четкой грани между истиной и выдумкой. Он еще забыл упомянуть отвратительные безносые племена с плоским лицом и людей, у которых уста срослись настолько, что они сосут еду через маленькую дырку с помощью овсяного колоса (надпись на полях карты из Люненбурга, 1284 год). Средневековый человек обитал внутри крохотного мирка, обнесенного надежной оградой, за пределами которой простиралась неведомая земля. Густые леса вплотную подбирались к человеческому жилью, и в этой глуши находили убежище не только монахи-отшельники и лихие люди, поставленные вне закона, но и огнедышащие драконы, мерзкие оборотни и вурдалаки. Феи, тролли и гоблины жили по соседству с лисицами, совами и волками. В русских былинах рассказывается, как Илья Муромец однажды повстречал на заброшенной лесной тропе сидящего на девяти дубах Соловья-разбойника. Так устроено мифологическое сознание, не ведающее разницы между чудом и былью. Хорошей иллюстрацией к этому тезису может служить знаменитая книга итальянского путешественника Марко Поло «О разнообразии мира», где точные наблюдения перемежаются с откровенным вздором. С одной стороны, он неплохо представлял себе очертания Юго-Восточной Азии или контуры полуострова Индостан, а с другой – рассказывал сущие небылицы о хвостатых людях, живущих в горах Суматры, или мифическом единороге, у которого на языке растут длинные колючки. Удивителен и его рассказ о птице Рух. (Историки почему-то считают, что у этого апокалиптического чудища непременно должен быть реальный прототип – или крупные хищные птицы, или даже нелетающий эпиорнис, который дав ным-давно обитал на острове Мадагаскар.)
Карта мира фра Мауро (1439 год)
Те, кто его видел, рассказывают, что он совсем как орел, и только, говорят, чрезвычайно большой. Схватит слона и высоковысоко унесет его вверх на воздух, а потом бросит его на землю, и слон разобьется; гриф тут клюет его, жрет и упивается им. Рассказывают еще, что если он расправит крылья, так в них тридцать шагов, а перья в крыльях двенадцати шагов; по длине и толщина их…
А вот как, по Марко Поло, на Востоке добывают алмазы: в горные расщелины, куда человеку не пробраться из-за кишащих там ядовитых змей, бросают куски сырого мяса, к которым алмазы благополучно прилипают.
В этих горах водится множество белых орлов, что ловят змей; завидит орел мясо в глубокой долине, спустится туда, схватит его и потащит в другое место, а люди меж тем пристально смотрят, куда орел полетел; и как только он усядется и станет клевать мясо, начинают они кричать что есть мочи, а орел боится, чтобы его невзначай не схватили, бросит мясо и улетит. Тут-то люди подбегают к мясу и находят в нем довольно-таки алмазов. Добывают алмазы и другим еще способом: орел с мясом клюет и алмазы, а потом ночью, когда вернется к себе, вместе с пометом выбрасывает те алмазы, что клевал; люди ходят туда, подбирают орлиный помет и много алмазов находят в нем.
