– Ну мало ли. Все же, думаю, не притворяетесь. Скорее вы могли бы изобразить показное горе, такое не редкость. А что, к судьбе своей кузины вы столь же равнодушны?

– Кузины? – удивленно приподнял брови Фил. – Ах, вы имеете в виду Эми. Нет, отнюдь. Я мало к кому ощущаю привязанность, она – единственная, кому я предлагал выйти за меня.

– Фил! – запротестовала Эми. – Ты ведь говорил не всерьез.

Он помотал головой:

– Нет, всерьез. Я решил, что хочу на тебе жениться. Конечно, теперь я рад, что из этого ничего не вышло. Женитьба стала бы мне помехой.

– Это было давно?

– В мае-июне тысяча девятьсот тридцать пятого года.

– Вот как! Верно, весна вскружила вам голову. Надеюсь, вы по-прежнему к ней расположены? Я спрашиваю потому, что ей нужна небольшая дружеская помощь. Вы знали, что ваш отец… ваш приемный отец… звонил ей вчера и просил приехать на фабрику?

– Нет. А он звонил? В «Таймс» об этом не писали. Я читаю только «Таймс».

– Да, он звонил ей без четверти шесть. Сказал, что у него проблема и нужна ее помощь. Попросил, как члена семьи, оказать ему услугу и приехать к семи на фабрику. Вот почему она оказалась там. Но у полиции нет доказательств, подтверждающих, что этот звонок действительно имел место. Нам не помешают какие-либо свидетельства. Среди прочих мы рассматриваем версию, что проблема, на которую он ссылался, каким-то образом связана с вами.

– С чего вы взяли?

– Это просто предположение.

– Хорошо, – согласился Фил. – Пускай предположение.

– Благодарю вас. Но, может быть, вы превратите предположение в нечто большее? Не достигло ли ваше… э… общение с отцом за последнее время особенного накала?

– Наши споры всегда были жаркими. Неизменно жаркими.

– Но, может быть, начиная с трех часов понедельника до шести часов вчерашнего дня разразился новый кризис?

– Нет.

– Значит, нет? – улыбнулся Фокс. – Я выделил именно этот промежуток потому, что в понедельник мисс Дункан заходила к вашему отцу и расстались они в половине четвертого не лучшим образом. Ваш отец был настроен враждебно и явно не расположен просить ее о каких бы то ни было родственных услугах. И тем не менее без четверти шесть во вторник он позвонил и попросил об услуге. Нам важно установить, что за событие, происшедшее в этот период, заставило его сменить гнев на милость. Вы ведь понимаете, что это очень поможет вашей кузине?

– Да, понимаю.

– Но просветить нас на сей счет не можете?

– Не могу.

– Вчера ваш отец просил вам передать, чтобы вы в пять часов явились к нему в кабинет, и вы пришли. О чем шла речь?

Фил поджал губы, отчего опущенные уголки рта ушли вверх.

– Ни о чем. – Он поерзал на стуле, устраиваясь поудобнее. – Вы как полицейский попка. Они тоже об этом спрашивали. Я понимаю, что вы просто пытаетесь защитить Эми.

– Верно. Я выстраиваю оборону и с флангов, и с фронта, и с тыла. Если вы расскажете, о чем толковали вчера с отцом, возможно, мы поймем, зачем он звонил Эми.

– Мы толковали, о чем толкуем всегда.

– Без вариаций?

– Да, – кратко ответил Фил, недовольный тем, что его вынуждают говорить на столь неприятную тему. – Можно сказать, без вариаций. Я неизменно вызывал у него бешенство, поскольку у меня хватало мозгов замечать преступную ненужность и деградацию традиционной капиталистической экономики и финансов и я не мог положить эти самые мозги на прогнивший алтарь ничтожного бизнеса, которым ограничивались все его интересы. Я тоже был взбешен, хотя контролировал себя куда лучше, ибо у него имелась возможность вложить значительную сумму в дело, которому я себя посвятил, а именно в исправление и обновление мировой экономики, но он отказался. За мою деятельность в качестве торгового агента он платил мне сущие гроши. Сорок долларов в неделю. Я живу на пятнадцать, а остальное вкладываю в дело. Деньги идут на публикацию… – Он резко оборвал себя и покосился на Эми: – Кстати о брошюре, которую я тебе дал. Ее забрали полицейские. Ты прочла?

– Полицейские? – удивилась Эми. – Но я не… Ах да, конечно! Она была у меня в сумочке… которую я оставила там…

– Что еще за брошюра? – поинтересовался Фокс.

– Двадцать шестой номер бюллетеня «Труденьги». – Фил испытующе взглянул на Фокса. – Полагаю, вы слышали про «Труденьги»?

– Боюсь, что нет. Я хорошенько не расслышал. Как вы сказали?

– «Труденьги», – медленно и отчетливо произнес Фил. – Они призваны устранить раковую опухоль мировой экономики. «Труденьги» означает «труд – деньги». Эта основополагающая революционная доктрина гласит, что основой всех денег должно стать среднее значение человеческого труда, вычисляемое…

– Простите, это и есть то дело, которому вы себя посвятили?

– Да.

– Значит, вы не анархист?

– Господь с вами! – в голосе Фила звучало неописуемое отвращение. – С чего вы взяли?

– Неважно, – отмахнулся Фокс. – Вы сказали, что на жизнь у вас уходит пятнадцать долларов в неделю. Но ведь вы, без сомнения, живете в доме отца.

– Нет. Я съехал два года назад. Вдобавок ко всему прочему там мне приходилось постоянно увиливать от игры в бридж.

– Можно узнать ваш адрес, на случай, если…

– Конечно. Восточная Двадцать девятая улица, девятьсот четырнадцать. Телефона у меня нет. Вход с черной лестницы, пятый этаж.

Зазвонил телефон. Адвокат извинился, снял трубку и произнес:

– Нат Коллинз у аппарата, – после чего секунд двадцать просто слушал, затем прокричал: – Алло! Алло? Алло, алло?

Он повесил трубку, отодвинул телефон, взял блокнот и карандаш, быстро нацарапал несколько фраз, вырвал листок и вручил его Фоксу:

– Появилась одна зацепка. Проверь, когда улучишь минутку.

Фокс взглянул на листок и пробежал глазами наспех набросанные слова:

– Спасибо, – кивнул Фокс. – Попробую разобраться с этим завтра. – Он сунул листок в карман и улыбнулся Филу: – Итак, мистер Тингли, мне очень жаль, что нам не удалось выяснить, зачем ваш отец обращался к мисс Дункан. Насколько я понимаю, ваш разговор с отцом начался, когда пробило пять?

– Верно.

– Не подскажете, когда он завершился?

– Пожалуйста. Без двадцати шесть.

– Что было потом?

– Я отправился на Бродвей, перекусил в кафе-автомате, затем добрался до пересечения Тридцать восьмой улицы и Шестой авеню – у нас там небольшая контора.

– У нас?

– Я имею в виду «Труденьги».

– А. Вы часто бываете там вечерами?

– Почти каждый день. Я трачу на это все свои деньги и время. Оттуда я вышел около семи часов с пачкой рекламных буклетов – анонсом собрания, которое мы устраиваем, – и стал раздавать их на Сорок второй улице. В девятом часу я вернулся в контору и оставался там до девяти часов, когда мы закрылись.

– Итак, с семи до восьми вы находились на Сорок второй улице, где раздавали буклеты.

– Все правильно.

– Но ведь шел дождь? Вы раздавали буклеты под дождем?

– Конечно. Это самое подходящее время. Люди собираются у подъездов и под козырьками, поэтому есть шанс вручить побольше буклетов. – Фил скривил рот. – Если вы решили избавить Эми от неприятностей, свалив их на меня, боюсь, вам это не удастся.

– Хотите сказать, вы не боитесь оказаться замешанным в убийстве собственного приемного отца?

– Не только не боюсь, но и впредь бояться не собираюсь.

– Что ж, это сильная позиция. Главное – на ней удержаться. Впрочем, не забывайте, что и у вас есть слабое место: вы ведь наследник Артура Тингли.

– Наследник? – Презрительная гримаса, кривившая губы Фила, превратилась почти в оскал. – Это называется – наследник? При том что бизнес полностью передан в руки трех давно выживших из ума опекунов?

– Однако за этот бизнес предлагают триста тысяч долларов наличными. К тому же Тингли помимо фабрики, очевидно, владел и другой собственностью, разве нет?