По Оккаму, простая суппозиция в особенности важна для логики, материальная — для грамматики, а персональная — для естественных наук. С понятием значения в узком смысле он сопоставляет только персональную суппозицию. Понятно, что с термином, стоящим в персональной суппозиции, обязательно связывается требование о непустоте его объема, и в этом смысле ученый подчиняет процедуру именования (appellatio) процедуре суппонирования, как вид — роду (см. 17, I, с. 62).
Язык теории суппозиций Оккам, как сердцевину своего «Логического свода», применяет, в частности, при определении интенций и консеквенций, при отличении конкретных и абстрактных терминов, в онтологии при уточнении различных оттенков термина «сущее» и, что самое важное, в трактовке фундаментальной гносеологической проблемы критерия истинного познания.
В преддверии обсуждения проблемы истины мыслитель говорит о принятии (assentire). Анализируя разновидности принятия, он выделяет сначала принятие в силу преклонения перед авторитетом, затем принятие вследствие уверования во что-либо, далее под влиянием акта воления в силу опыта (per experientiam) и, наконец, очевидности либо доказательства. Очевидное определяется как то, из чего само по себе не следует невозможное (12, pr., q. 7, R).
Предикаты «быть истинным» и «быть ложным» Оккам определяет хотя и не точно по Стагириту, но, безусловно, не в противоречии с ним. Мыслитель заявляет: «В согласии с Аристотелем я утверждаю, что истинность и ложность соответственно не отличимы от истинного или ложного предложения... Истинность есть истинное предложение, а ложность есть ложное предложение» (11, d. V, q. 24). Теперь ему остается наметить принципиально важные критерии истинности и ложности предложения. И здесь вступает в действие аппарат теории суппозиций. По Оккаму, для истинности утвердительного предложения необходимо, чтобы его субъект и его предикат обладали одной и той же суппозицией (supponere pro eodem) (102, 4, 134). Для ложности же любого утвердительного предложения в настоящем времени достаточно, чтобы его субъект был лишен суппозиции (pro nullo supponit) (там же, 132).
Чтобы единичное предложение было истинным материально, вовсе не необходимо, чтобы предикат обязательно был актуально присущ субъекту, но достаточно, чтобы субъект и предикат суппонировали и обозначали одну и ту же вещь (17, I, с. 2). Для истинности общего предложения достаточно, чтобы его предикат суппонировал в точности то же самое, что суппонирует его субъект (там же). Аналогичные критерии были сформулированы Оккамом и оккамистами для предложений о прошлом и о будущем.
Итак, теория суппозиций широко используется Оккамом в его учении о том, как возможно истинное познание. «Хотя мы и говорим о вещи, однако, мы говорим о ней через посредство предложений и терминов» (12, I, d. 2, q. 11, Р). Непосредственный объект любой науки поэтому не сам предмет как таковой, а предложение о нем. В реальной науке предложения и термины обозначают и суппонируют вещи (там же, I, d. 2, q. 4, С, N).
Достаточную гарантию того, что наше знание не является чисто субъективной конструкцией, но доставляет объективную информацию о внешнем мире, Оккам пытается усмотреть в специфических свойствах терминов. Он говорит: «Для реальной науки безразлично, являются ли термины известного предложения объектами вне духа или только в душе, важно лишь, чтобы термины на протяжении всего предложения подразумевали и обозначали сами вещи» (там же, I, d. 2, q. 4, С, N).
Оккам отказывается рассматривать как истинное любое из двух противоречащих друг другу предложений, субъекты которых как будто употреблены в персональной суппозиции, но объемы субъектов которых тем не менее пусты. «Если допустить, — писал он, — что не существует ни одного человека, то ни одно из следующих двух предложений: 1) „Человек есть живое существо“ и 2) „Человек не есть живое существо“ — не может рассматриваться как истинное, потому что тогда оба этих предложения приводят ко лжи» (17, III, с. 9, р. 140). Здесь ясно сформулирован отказ допустить в науку термины с пустым объемом, что фактически эквивалентно принятию экзистенциальной предпосылки о непустоте субъекта в истинном общеутвердительном предложении.
Мыслитель намечает некоторую модификацию аристотелевского истинностного критерия, которая позже оказалась полезной в трактовке проблемы парадоксальных предложений (insolubilia). Согласно Оккаму, «вовсе не обязательно, чтобы из допущения существования человека следовала истинность предложения: (I) „Человек имеется“. Ведь даже при существовании человека возможна ситуация, когда предложение (I) никем не произносится, а потому, следовательно, не будет рассматриваться как истинное» (59, 293).
Особым разделом семиотики Оккама является теория имен (в том числе имен собственных), освещающая важные философские аспекты. Прежде всего, мыслитель рассматривает синонимы (synonyma), подразумевая под ними «те имена, которые все использующие их относят безусловно к одному и тому же предмету согласно одному и тому же способу обозначения; так, например, „Марк и Туллий суть синонимичные имена“» (11, d. V, q. 10). Приведенные имена относятся к одному и тому же лицу — Цицерону. Кроме того, как дополнительное условие синонимичности двух имен выставляется требование, чтобы они имели один и тот же modus significandi, т. е. чтобы эти два имени могли обозначать нечто одинаковым способом.
От синонимов Оккам отличает омонимы (aequivoca). Так он именует слова, одинаково звучащие, но расходящиеся по смыслу. При этом мыслитель предупреждает, что «не каждое слово, одинаково обозначающее многое, есть омоним (aequivocum). Ведь каждое слово одинаково обозначает многое; так, например, имя „человек“ обозначает всех людей» (59, 18). Среди омонимов философ выделяет две группы: омоним по случаю (acquivocum a casu) и омоним по соглашению (aequivocum a consilio). Существуют имена, не являющиеся ни синонимами, ни омонимами. Это, по Оккаму, так называемые разнозначащие имена (diversivoca), частным случаем которых будут антонимы: «другие имена, на самом деле, не сочетаются друг с другом ни как имена, ни как звучания, например, „огонь“, „камень“, „цвет“. Такие имена называются разнозначащими» (там же, 162).
Философская значимость семиотического анализа имен как приложимого и к философским категориям выявилась в полной мере лишь много веков спустя (см. 44).
Семиотический подход у Оккама существенно способствовал уточнению гносеологической проблематики и вместе с тем отнюдь не означал ослабления тех элементов материализма в его наследии, на которые указывалось выше. В особенности ценным в этом отношении было его понятие о естественном обозначении интенцией, а также трактовка им персональной суппозиции. Примечательно и принятие Оккамом по существу вполне материалистического аристотелевского истинностного критерия, небольшая модификация которого не была связана с какой-либо формой идеалистической ревизии. Безусловно совместима с материалистической концепцией и его трактовка понятия знака, а также связанного с ним понятия значения.
Что касается более точного выяснения «взаимоотношений» между знаком и внешней реальностью, то было бы, конечно, антиисторичным приписывать Оккаму диалектический подход в решении этого вопроса. Согласно Оккаму, реальность плюралистична и состоит из единичных предметов. Ее причиняющее воздействие образует в человеческом уме знаки. Источник их происхождения выявляется поэтому в первичной интенции (11, d. IV, q. 19). Мышление и бытие согласуются посредством причинной связи естественного обозначения (significatio naturalis).
Семиотическое учение Оккама — в центре методологической доктрины оккамистов, которые уделяли ей не меньшее внимание, чем его натурфилософии. Значение семиотических пластов в философии мыслителя столь велико, что мы можем теперь предпослать выражению «радикальный номинализм» дополнительный эпитет — «семиотический».
В тесной связи с семиотикой трактует Оккам собственно логические проблемы. По Оккаму, логика имеет дело с изучением интенций, которые должны рассматриваться как акты творческого мышления человека. Он склонен был несколько сближать предметы логики, риторики и грамматики, что было проявлением его установки на комплексное рассмотрение идеальных, словесных и графически закрепленных знаковых образований. «Логика, риторика и грамматика, — писал он, — суть подлинно практические руководства, а не чисто умозрительные дисциплины, поскольку вышеуказанные три области знания поистине управляют разумом в его деятельности» (цит. по: 102, 3, 331).
