Этой женщине нравился не только сам процесс интриги, но и ее результаты: чем большие несчастья обрушиваются на ее врага, тем более она счастлива. Чувство Сопереживания неведомо таким особам. Потому усовещать их нет никакого смысла. И я сказала:

– Здорово! Неужели это вы такое придумали, герцогиня?

Лесть и признания мною за ней титула тотчас же сделали меня подругой госпожи де Шеврез. Она бросилась обнимать меня тормошить и даже целовать, уверять в своей преданности ко мне и в любви. Тут же спросила, где я остановилась в Париже, обругала за то, что не у нее, но согласилась, что и мой выбор места жительства и дома хорош, а потом вдруг спросила:

– А вы вправду правнучка той самой Софии Аламанти – возлюбленной великого короля Анри?

Она уж забыла, что сама представила мне меня таким образом. Так всегда бывает с подобными тараторками. И я, мило улыбнувшись госпоже де Шеврез, словно сама виновна в малом проступке, «осмелилась возразить»:

– Внучка. Бабушка родила маму вскоре после отъезда из Парижа.

– Да, да! – тут же подхватила эту мысль хозяйка дома. – Мне рассказывали. София покинула Париж так внезапно! Полиция и армия всей Франции с ног сбились, разыскивая ее. А она словно сквозь землю провалилась.

Протараторив далее какую-то чушь с упоминанием имен лиц в государстве значительных, она вернулась опять к рассказу обо мне:

– Говорили, что София тайно отправилась в свой за мок Аламанти по приказу самого короля Анри. Была она будто бы в положении – и король решил сохранить это дитя.

«Вот как? – удивилась я про себя. – Значит, в глазах этой пустомели я могу оказаться дочерью короля?»

– Она отправилась в родовые земли свои и там родила… – тут госпожа де Шеврез уставилась на меня взглядом не доеной коровы и закончила удивленным голосом, – … мальчика.

– Нет, – вновь улыбнулась я виновато, – мою маму На лице госпожи де Шеврез расплылась счастливая улыбка – она стала обладательницей еще одной государственной тайны.

– Ваше высочество! – произнесла герцогиня почти тельным голосом и сделала передо мной столь глубокий реверанс, что чуть не упала при этом.

А я подумала:

«Так рождаются легенды…»

На самом деле все произошло не так, абсолютно не так…

Никаких дочерей от короля Анри я не рожала. И выставлять себя пусть даже незаконной внучкой основателя королевского дома Бурбонов во Франции не собиралась. Тем более не имела никакой охоты соучаствовать в придворных и международных интригах госпожи де Шеврез, оказавшейся на проверку бабой глупой, болтливой и, значит, как все подобные, на серьезное дело не годной.

Тогда – тридцать лет тому назад, – когда меня покинул Болотников ради своей дурацкой Московитии с ее морозами и с толстомясыми, розовыми, как свиньи, девками, когда я, проревев зиму в своем замке, поняла, что Иван уже не вернется, а мне, чтобы найти его, надо будет мотаться по всей Европе и вступать в схватку с иезуитами, которым срочно понадобился мой возлюбленный, при этом не будучи уверенной, что это понравится моему Ивану, на меня напал очередной приступ ненависти к Болотникову – и я решила вычеркнуть его из своего сердца навсегда, вернуться к королю Анри Четвертому и показать старой стерве Европе, что стоит эта груда грязи и камней, населенная двуногими без перьев, болтающими на множестве языков – и только на этом основании ненавидящих друг друга, воюющих между собой столетия, не ведая при этом, что Бог дал им разум для того, чтобы они могли познавать мир и искать Истину, а не разрушать и убивать.

Я поехала во Францию, чтобы подарить великому королю знания рода Аламанти, дабы сделать его самым сильным и самым великим из самодержцев Европы. И тогда он покорит этот материк, подчинит все народы своей короне, заставит пасть себе под ноги и Московитию. Ибо каким бы великим полководцем не был Болотников, а противостоять силе французской державе и мощи знаний рода Аламанти даже он не в силах. И тогда мы с моим Анри объявим вечный мир на земле, откроем школы, новые университеты, обучим людей добывать свой хлеб не только в поте лица своего, как завещал нам Господь наш всемогущий, но и силой дарованного нам Им разума.

«Я, наконец, поняла свое предназначение, папа, – шептала я, трясясь в карете по дороге от замка Аламанти до Турина. – Ты дал мне силу, которая перевернет весь мир, – утверждала едва ли не вслух, глядя на сидящую с закрытыми глазами девочку Юлию, отправившуюся со мной и в это путешествие, но думая лишь об отце. – Я верну Золотой век на землю! – прокричала я, выйдя однажды из кареты по нужде, уже на дороге по Лазурному берегу на пути к Марселю. – Я сделаю всех счастливыми! – уверенно сказала я в одном из трактиров на пути от Марселя в Париж уже вслух, чем вызвала восторженный рев пьяной компании, расположившейся за сдвинутыми в дальнем углу столами, – и пришлось, чтобы подтвердить свои слава, дать им на пропой пистоль в подарок. Глупые люди, увидев золото, приняли его за истинное счастье. Я же знала, что сделать их по-настоящему счастливыми смогу не сейчас, а попозже – когда доберусь до Парижа и встречу своего Анри».

Однако в Дижоне, где я остановилась в гостинице «Галльский петух», чтобы дать коням отдых, а не менять моих красавцев на обычных одров перегонной станции, меня похитили…

Заснула я в лучшем номере гостиницы на пуховой постели, покрытой свежими простынями, под пуховым же одеялом, с пуховой подушкой в головах и с букетом красных роз, поставленных в большой вазе прямо на пол перед моим лицом.

А проснулась одетой в рубище, со связанными впереди (хорошо, что не за спиной) руками, с завязанным ртом, босая, лежащая на спине в сене, брошенном в телегу, едущую куда-то на юго-запад. Рядом со мной лежала точно так же связанная и так же одетая в холщовый мешок с дырками для головы и для рук юная Юлия. Она смотрела на меня с ужасом в широко распахнутых карих глазах.

«Бедное дитя», – подумала я, а мысленно произнесла так, чтобы меня девочка услышала:

– Привет.

Юлия поразилась так, что глаза ее еще больше вытаращились и едва не вывалились из орбит.

– Не бойся, – сказала я ей точно таким же мысленным способом. – Это не колдовство. Это – дар Божий.

И она тотчас поверила мне. Стала успокаиваться. Более того – сообщение о даре Божьем придало ей уверенности. Она даже позволила себе подумать:

«Я тоже так могу?»

– Ты – нет, – ответила я ей мысленно. – Но я тебя понимаю. И могу с тобой вот так разговаривать.

«Только со мной?»

«С кем захочу, – ответила я. – Но много и без дела этого не делаю».

Объяснять ей, что от чтения мыслей я очень устаю, не стала. Да и неинтересно возиться в черепах людей, забитых не мыслями, а одними желаниями и бесплотными мечтами. Ибо таков человек – думать он ленится. Ибо процесс мышления – работа тяжелее землекоповской. Вот и Юлия тут же размечталась, как я узнаю мысли возничего нашего и ошарашу его какой-нибудь шарадой, чтобы вызволить нас из плена. А того не понимает, что мысли читать можно лишь тогда, когда видишь человека. Или хорошо знаешь его, можешь настроиться на него.

«Все, – оборвала ее мысленно. – Отключаюсь…»

Осталась сама с собой – и тотчас ощутила освобождение и усталость.

Отец говорил мне:

– Читать чужие мысли – занятие глупое и безнадежное. Иной человек за минуту в своем сознании пре бывает сразу в трех-четырех ипостасях, при этом образы эти хороводятся, переплетаются друг с другом, лишены логической связи и последовательности. При этом наиболее яркими и наиболее сильным всегда оказываете; желание удовлетворения похоти, которое поневоле при влечет и твое внимание. Читать мысли смысл есть толь ко в положении критическом – у тебя или у того, коп подслушиваешь. А беседовать таким образом с ними – только потеря времени на объяснения и удивление.

Милый мой мудрый папочка… Словно заранее знал, с чем столкнется твоя дочь. Беседовать мысленно с тобой было наслаждение, хотя и после трех минут подобного разговора я уставала так, что тут же заваливалась спать, а проснувшись, тут же набрасывалась на еду и казалась сама себе прожорливей волка.