Словом, шла я по темной, как бездна, улице, думала о будущем проститутки, ругала полумесяц, который зашел как раз когда пожар затушили, а мне предстояло пройти половину Парижа во мраке, искала место посуше, ибо с позавчерашнего еще дождя узкие и кривые улочки города не просохли как следует, местами и вовсе представляли топь, через которую перебросили добрые люди пару досточек или набросали ряд камней. Почему-то более всего в этот момент я не хотела слишком уж испачкать башмаки Юлии, которые были мне жутко велики и норовили упасть с ног.

Вдруг налетела на груду человеческого мяса, от которого воняло и сивухой, и плохо приготовленными овощами, и жареным мясом, и паленым порохом, и еще чем-то знакомым, но вдруг забытым, чем обычно воняют не просто мужчины, а солдаты да матросы военных кораблей. Мясо это остановилось – не налетело на меня, не опрокинуло, не раздавило, не вмяло в грязь, а, наткнувшись на препятствие, встало и шумно засопело. Стало быть, это либо простолюдин, либо дворянин из провинции.

– Пардон, мадам! – услышала я знакомый гулкий голос, который мог принадлежать лишь гвардейцу роты де Зессара господину Порто, избавившему однажды меня от приставаний трех мушкетеров в кабаке на подъезде к Парижу. – Я вас не ушиб?

– Вы очень любезны, господин Порто, – ответила я. – Но позвольте мне пройти.

Место это я знала основательно, как и то, что идти здесь возможно, только если ступать вдоль длинного дощатого забора, за которым находится старый яблоневый сад. Вся улица в этом месте представляет собой болотную топь, изрезанную колеями карет, которые тут буксовали и застревали днем, вытягиваемые лишь с помощью ворота, расположенного за тем самым домом с садом, возле которого я встретила Порто. Вдоль забора и шла неширокая высокая тропинка, по которой надо ступать осторожно, если не хочешь, чтобы тебя тоже тащили за веревку тем воротом из грязи, как случилось однажды попасть в такую переделку все тому же королю моему любимому Анри Четвертому во время его бестолковых путешествий вокруг монастыря кармелиток после того, как три пьяницы надругались над его священным телом. Обходить самой великана я не собиралась. В конце концов, правила этикета гласят, что дорогу женщине должен уступать мужчина. Не в Турции же встретились мы все-таки…

Но и Порто оказался не дураком. Он подхватил меня на руки и, весело гогоча, поднял над головой, ловя лицом складки моего подола, перенес за себя, поставил на чистое, судя по всему, место.

– Вот так! – сказал гордо. – И разошлись.

Мне почему-то стало жалко расставаться с гвардейцем. И я сказала:

– Господин Порто. Вы второй раз оказали мне услугу. И я хотела бы отблагодарить вас.

– Очаровательная незнакомка, – ответил учтивый великан, – хоть я и не вижу вашего лица, но, судя по вашему голосу, вы действительно очаровательны. И потому меня так и тянет сказать, что мужчину может женщина по-настоящему отблагодарить только одним способом.

– Вы очень любезны, господин Порто, – сказала я, дивясь тому, что столь салонный и манерный разговор ведется нами в самом забубённом месте Парижа да еще возле трухлявого забора и моря непролазной грязи, – но настоящему мужчине следует в обращении с женщиной быть менее любезным и более смелым. В противном случае…

Он не дал договорить. Порто подхватил меня на руки как ребенка, прижал к своей могучей груди и запечатал мой рот таким крепким поцелуем, что в голове моей зашумело, сердце затрепетало и осталось только сил на то, чтобы спросить:

– Ты далеко живешь?

Он что-то ответил, но я не расслышала, ибо против воли своей проваливалась в бездну…

И из клубов не то пара, не то белого дыма вырастал передо мной Повелитель снов. Взгляд его был гневным, рука, держащая посох, дрожала от напряжения…

Из замка в Андорре я ушла спустя сутки после того, как мою темницу покинула Юлия и стало ясно, что красавец Иегуда просто сбежал от меня, оставив своих слуг и солдат, а также, как мне тогда показалось, и планы полонить меня и подчинить власти ломбардцев. Он убедился, что как гипнотизер я сильнее его, смогу выведать его тайны, а также тайны его рода, тайны всей организации ростовщиков Европы, Азии и Северной Африки. Он слишком много знал, чтобы рисковать. Я, дура, отпустила его отдохнуть, вот он выспался и, первым делом, приказал удерживать меня взаперти до своего мифического возвращения, а сам, погрузившись в карету, отправился прочь от замка в ближайший порт. Там сел на корабль и отправился к родителю своему – сообщить о том, что попытка захвата сокровищ Аламанти не удалась и на этот раз.

Ломбардцы… Отец мне рассказывал, что когда-то люди эти называли себя по-другому. Это во времена Крестовых походов, которые организовали тоже, кстати, они, приклеилась к жидам-ростовщикам эта кличка потому, что самые богатые еврейские ростовщики жили в те годы в Ломбардии, а все это обуянное жаждой грабежа и наживы Христово воинство, рванувшееся в Палестину будто бы для спасения Гроба Господня из рук сарацинов, брало деньги в рост с обещанием вернуть заем после грабежа Иерусалима стократно. Так в течение полусотни лет буквально девять десятых из общего числа аристократов Европы оказались в долговой зависимости от ломбардцев, которые вскоре расселились по всему югу Европы, оставив себе лишь общую для всех них кличку и распределив свои богатства так, что сколько ни случалось погромов, а основного жидовского капитала так никто не обнаружил.

Сумасшествие Крестовых походов не охватило лишь членов рода Аламанти. Более того, один из моих предков встретил английского короля Ричарда Львиное Сердце по пути его в Палестину и попытался образумить владыку Британии, объяснить, в чем состоит хитрая финансовая комбинация тех самых людей, которых король так люто ненавидит. Ричард взбеленился, заорал, что никто не смеет ему указывать, говорить ему, что он дурак, решил даже повесить Аламанти. Был это, кажется, дед моего привидения-знакомца Победителя ста драконов, человек мудрый по-настоящему. Он решил, что народу острова будет куда спокойней пожить лет десять без прорвы прожорливых, бешеных рыцарей и их неумного короля. Потому предок мой внушил венценосному дураку не видеть гостя и даже напрочь забыть о встрече этой и об их разговоре.

– Мир стремительно катился в пропасть – и гордился этим. Папские буллы посылали все новых и новых людей на смерть в песках Малой Азии. Дошло до того, что случился Крестовый поход детей, ушедших из домов своих и оказавшихся в рабстве у турков и в гаремах для мальчиков. Никакие силы не могли остановить эту бешеную толпу религиозных фанатиков, возлюбивших вовсе не Господа Иисуса нашего Христа, принявшего на себя грехи наши и принесшего в мир слово о Добре и Справедливости, велевшего заботиться о ближнем, а Корысть и Гнев – сущность веры иудейской, которую христианство было отринуло, но вдруг вновь возлюбило. Люди шли убивать с именем смиреннейшего из богов на устах, – так говорил мне отец о времени том, так повторяю за ним я, так, надеюсь, скажут и дальние потомки мои, которые должны понять, в конце концов, что долг каждого разумного человека – знать историю, изучать ее, осмыслять и не повторять глупостей, совершенных предками.

– Но нет… Мир ничему не учится… – вздыхал отец. – Люди – существа не разумные. Ибо мысль, направленная лишь на удовлетворение плоти, – не разум. А большая часть людей именно такова. Они и диктуют правила игры. Правителям, королям, императорам… которые тоже лишь вышли из дерьма и в дерьмо канут. Одни Аламанти… Ну, еще пара десятков людей в Европе, столько же в арабском мире, пяток – в Османской империи, сколько-то в Китае и в Индии… И – все. Нет Разума на земле. Один Навоз.

Когда на отца нападала подобная печаль, я лишь молчала и слушала.

Он сказал мне как-то, что те пара десятков семей, что зовется сейчас ломбардцами и силой своего разума едва ли не сравнялись с Аламанти, имеют родословную, уходящую в глубину веков.

– Ну, предки Авраама – это понятно, – заметила я. – Но ведь все иудеи произошли от него. Получается, что все иудеи имеют родословную более древнюю, чем у Аламанти?