Спрятавшись за колонной, весь день простоял Алан, не двигаясь, покоренный волшебной красотой мраморного бога. Вокруг плескалось веселье. Люди смеялись и пели, пили вино и прямо в храме водили вокруг статуи веселые хороводы. И Алан понимал — бог доволен. Ему приятны непринужденные и веселые люди. Он и сам не прочь сесть с ними рядом и опрокинуть залпом киик** note 23 вина, расцеловать красавицу-девушку, что украдкой трогает его за плечи, — вон как лукаво улыбается он уголками крупных добрых губ!

Постепенно исчезла с лица Алана горькая складка, вновь засветились глаза жаждой прекрасного. Вечером, вернувшись домой, он узнал, что этого бога создал в своей мастерской великий скульптор Эллады — его хозяин и господин — Аполонид. И Алан забыл о своем решении, забыл об обещаниях другу. Никуда не выходил он из мастерской, целыми днями следил за пальцами человека, знающего великую тайну красоты.

Так текли дни и месяцы. Однообразие скрадывает время. Алан словно всю жизнь провел в этой комнате. Он даже не замечал, что почти разучился разговаривать. Молчаливый грек, всегда поглощенный работой, редко перебрасывался с ним за весь день одной-двумя фразами. А между тем грозные события уже надвигались на юношу…

Где-то по пыльным дорогам Бактрии скакал гонец индусского царя. Он вез папирус, в котором великий Пор достойно ответил Евкратиду на насмешку. Он разобьет его страну, как дарственную вазу, и никто не сможет собрать и склеить ее осколков! Не знал этого Алан. Ничего не подозревая, обтесывал он тяжелые глыбы камня -заготовки будущих статуй. Все реже вспоминал о заветном ноже, спрятанном пол плитой. Как-то раз, приподняв увесистую глыбу, которую раньше не мог сдвинуть с места, Алан вдруг подумал, что становится зрелым мужем, что на чужбине прошла вся его юность…

Однажды Аполонид принес с собой что-то тяжелое, старательно закутанное в тряпку, и, со злостью бросив свою ношу на стол, ушел сердитый, не сказав ни слова, и впервые не стал работать весь день. Только под вечер, мучимый любопытством, Алан решился развернуть таинственный сверток. В складках материи лежала неоконченная статуэтка обнаженной женщины. Это удивило Алана. Он никогда не думал, что старый скульптор работает еще и дома. Да и сама статуэтка производила странное впечатление. Она не походила на прежние работы великого мастера. Вся иссеченная нервными штрихами резца, работа хранила следы упорных поисков мастера, впервые почувствовавшего свое бессилие. Аполонид пытался оторваться от классических форм эллинских скульптур, но Алан никак не мог понять, что же, собственно, хотел он сказать своей работой?

Впервые видел Алан поражение великого мастера. Значит, и он не всемогущ! Алан смотрел и смотрел на странную статую, не в силах оторвать взгляда от ее вялых, безжизненных форм. Опомнился лишь от грубого окрика за спиной:

— Кто тебе разрешил трогать эту вещь?

Он никогда еще не видел таким царского скульптора. Лицо исказилось гневом, а полные боли глаза так и пронзили мертвую статуэтку.

— Как ты смел притронуться к моей работе, презренный раб? Я не желаю больше видеть тебя в своей мастерской! Убирайся прочь! Скажи эконому, что я велел отправить тебя в каменоломни!

Горькая обида сдавила сердце Алана, и он медленно попятился. Жизнь наконец ворвалась в его заколдованный мир и теперь мстила ему за пренебрежение, один за другим обрушивая на него удары.

Шатаясь, вышел Алан во двор и содрогнулся: через двор двое стражников волокли связанного по рукам и ногам, окровавленного Узмета.

Когда один из воинов вскинул голову, услышав шаги бегущего, было уже поздно. Двойной удар с ходу свалил его на землю. Безжизненное тело стражника распласталось на земле. Второй выхватил меч и закричал.

Через мгновение на Алана навалилось несколько человек. Скрученного юношу повалили на землю и поволокли вместе с Узметом. Все это видел старый скульптор, он появился в дверях вслед за юношей. Может быть он хотел задержать его? Вернуть? Слишком поздно… Впервые с невольным уважением смотрел он на Алана. На его родине, в солнечной Греции, выше всего ценились сила и мужество. Впервые увидел он в своем безгласном помощнике человека, а не просто рабочую скотину. Но теперь он уже ничем не поможет ему. По законам государства, раб, поднявший руку на воина, карается смертью.

Аор посетил Антимаха. Они возлежали на широкой дубовой скамье, устланной ковром. Над ними возвышался лепной купол. Тонкие, дрожащие звуки арфы ласкали слух. Оба много пили. Антимах уже заметно опьянел. Аор был лишь чуть бледнее обычного. Расшитая скатерть, вся заставленная бронзовыми и серебряными блюдами с горячим мясом и губчатыми упругими хлебами, заметно загрязнилась со стороны Антимаха. Он разорвал баранью ногу, искусно запеченную с разными кореньями и травами, и, стиснув лодыжку в кулаке, жадно вгрызался в нее, издавая шум, похожий на скрежет трущихся корабельных канатов.

По его черной густой бороде текли струйки жира, а шрам в нижней части лица извивался и корчился, как проколотый дождевой червь. Когда он на секунду отрывал от лица баранью ногу, чтобы проглотить очередной киик пахучего вина, его борода напоминала большую взлохмаченную щетку, смоченную жиром, в которой запутались волокна мяса.

В улыбке Аора, однако, не было брезгливости. Сам он, получив отличное воспитание в Афинах, умел терпеть грубую простоту солдатских нравов. Он почти не ел, отщипывая мясо тонкими ломтиками и то и дело споласкивая пальцы; зато внимательно слушал Антимаха и пристально наблюдал за ним. Разговор носил непринужденный характер и был далек от цели визита Аора. Говорили о новой военной машине Архимеда. Антимах воодушевленно размахивал руками, описывая ее размеры и вес выбрасываемых камней. Аор вежливо улыбался и, казалось, не понимал сути дела.

— Знаешь, главное в наклоне желоба, — продолжал Антимах. — Этот новый полинтон выбрасывает по наклонному желобу камни вдвое тяжелее против прежнего. Угол наклона к земле дает возможность удлинить полет снаряда.

— Да, это, конечно, так.

Аор глотнул вина и продолжал, ехидно прищурившись:

— Я, правда, слышал, что полет удлинился благодаря новому канату из крученых воловьих жил, который Архимед поставил на своем полинтоне. Это позволило при обороне Сиракуз засыпать врага камнями, после того как пеньковые канаты перетерлись и обычные машины вышли из строя. Но ты, несомненно, прав, большое значение имеет и наклон желоба.

Антимах промолчал и поспешил закончить разговор.

— Я вижу, твое военное образование не уступает гражданскому, Дор.

— Что делать? На корнях времени выросло дерево, родившее два плода — истину и мудрость. Я в меру сил вкушаю от обеих.

— Ты прав, выпьем. Вкушать — это хорошо. Искусство вкушать наслаждение состоит в совмещении одного с другим. Именно поэтому я люблю женщин после обеда.

И, желая показать зазнавшемуся вельможе, как могут пить воины, Антимах осушил залпом целую амфору вина.

Только спустя два часа Лор медленно и осторожно стал приближаться к цели своего визита.

— Странные веши случаются ныне. Послы Евкратида преподносят Пору прекрасную вазу иеною в сорок мин серебра. Ваза оказывается фальшивой, склеенной из осколков, и армии Пора вновь идут на Бактру. Теперь они уже в двух днях пути отсюда. Как ты думаешь, сумеем мы задержать их еще раз?

— Скажи мне, почему хороший обед ценишь не сразу? — Антимах задумчиво посмотрел на обглоданную кость и, весело улыбнувшись, погрозил ей пальцем. — Божественная кость! Дор, выпьем за ее здоровье!

— Так как же индусы, Антимах?

— Индусы? Ха-ха-ха! Индусы хорошие люди. Пусть придут!

Но тут сквозь хмельной туман Антимах понял, что сказал лишнее. Сразу помрачнев, он, шатаясь, направился к окну, путаясь в полах своего хитона и еще больше — в бессвязных фразах, которыми пытался сгладить непрошенную откровенность.