– А почему ты пользуешься псевдонимом? Ты ведь уже не новичок, а маститый мастер, миллионер!

– Кто это тебе сказал? – с удивлением спросил он.

– Это всем известно!

– Вообще-то писатели не зарабатывают бешеных денег, – рассмеялся он.

– А как же фильмы?

– Я все же не настолько знаменит, чтобы получать миллионы, – сказал Йен. – Но почему мы вдруг заговорили не о тебе, а обо мне?

– Просто мне так захотелось, – ответила я.

Краем глаза я заметила, что мышцы его лица напряглись. Он свернул на Мэйн-стрит и вскоре затормозил у «Пейдж». Я продолжала сидеть, не выражая желания выйти из машины. Йен выключил двигатель и, помолчав, спросил:

– А что именно тебя интересует?

Я зажмурилась, ослепленная ярким светом фар встречного автомобиля на шоссе, поморгала и сказала:

– Мне бы хотелось знать, почему тебе не нравится повышенное внимание к твоей персоне... Чего ты стесняешься? Разве стыдно быть известным богатым писателем?

– Во-первых, я всего лишь относительно популярный автор детективов. А во-вторых, мне стьщно за то, что я, сын профессора-филолога, подался в беллетристику.

– Я тоже кое-что смыслю в литературе, – заметила я, – и хочу тебя успокоить: твои книги достойны наивысшей оценки.

– Спасибо, Порция! – улыбнулся Йен. – Ты настоящий друг.

– Мне кажется, что твой отец гордился бы тобой, – добавила я, похлопав его по плечу.

– Спасибо, Порция, – повторил Йен, почему-то помрачнев. – И спокойной ночи.

Я порывисто подалась к нему и легонько поцеловала его в губы.

– И тебе, Йен!

Он стиснул зубы, борясь с охватившим его волнением.

Я заерзала на сиденье, но не отвела взгляда.

– Все в порядке, Йен, – первой нарушила я молчание, пронизанное возбуждением. – Ты был прав, мы с тобой повстречались не в очень удачное время. Но могла же я, одна из так называемых «барышень» Фаллон, поцеловать хотя бы раз именитого английского писателя, пожаловавшего в наш провинциальный городок!

Не дав ему возможности ответить, я открыла дверцу, выбралась из машины, бегом пересекла дорогу и, не оборачиваясь, быстро пошла к дому.

Обернись я, и Йен очутился бы в эту ночь в моей постели, где овладел бы мной. А на следующее утро он бы от меня ушел, что стало бы невыносимым испытанием для моего истерзанного сердца. Не говоря уже об органах с тефлоновым покрытием, травмированных разлукой с Питером.

– Привет, Ронда! Это Порция!

Склонившись над письменным столом, освещенным зеленой лампой, я с тревогой поглядывала на распахнутую дверь конторы. Было уже четверть девятого вечера, магазин закрылся в восемь, но я все равно нервничала, опасаясь, как бы не вернулся кто-нибудь из «барышень». Всю неделю я собиралась с духом, чтобы позвонить по номеру, записанному на желтом листке бумаги. Однако набрать номер Джека так и не осмелилась.

Вчера я наконец подняла телефонную трубку, послушала гудок и положила ее на рычаг.

Сегодня я решилась позвонить Ронде, временно жившей в моей квартире в Сиракьюсе. Согласитесь, это все-таки был прогресс!

– Порция? Тебя плохо слышно. Как твои дела?

– Прекрасно! – соврала я, хотя по большому счету была близка к истине: ведь если не учитывать неудавшийся роман, испорченную карьеру и отсутствие перспективы когда-нибудь создать семью, то дела мои шли просто как в сказке, пусть и страшной. – А как твои успехи?

– У меня все нормально, – ответила Ронда. – Правда, новое жилище я пока себе не нашла, но судья обязал этого гнилого поганца выплачивать мне ежемесячно восемьсот долларов компенсации. Приятная новость, не правда ли?

До развода этого «поганца», ее мужа, звали Джоном.

– Мне передали, что ты мне звонила, – сказала я.

– Да, мне нужно кое-что тебе сообщить. – Послышался шорох бумаги. – Куда же она задевалась, эта бумажка? Ага, нашла! Извини, Порция, у меня на столе такой бардак!.. Вот. Тебе звонил Джек!

– Джек? А как его фамилия? – Я резко выпрямилась, оставив в покое старую чернильницу, которую машинально теребила во время разговора.

– Никак не разберу... Странная какая-то у него фамилия, Триплсек...

– Может быть, Трипплхорн? – сглотнув ком, спросила я с замиранием сердца.

– Точно! – обрадованно вскричала Ронда, так громко, что у меня зазвенело в ухе. – Я ему не сказала, где ты сейчас находишься. Вдруг это сексуальный маньяк или брачный аферист? Сейчас стало так опасно жить... – Она захрустела картофельными чипсами. Впрочем, это могла быть и морковка. – Он оставил номер своего телефона. Будешь записывать?

– Нет, спасибо. У меня есть его номер. Больше никто не звонил?

– Да вроде бы нет, – проглотив морковку, сказала она.

– О'кей! Прекрасно. Пока!

Я положила трубку, вышла в торговый зал и уставилась в окно. Закатное солнце окрасило интерьер магазина в апельсиновый цвет. У меня защемило сердце. Я прошлась по проходу между стеллажами, касаясь кончиками пальцев книжных корешков, как часто делала в детстве, и мне стало чуточку легче.

Итак, дело обстояло следующим образом. Пока я трусливо медлила, не решаясь первой позвонить своему отцу, он сам позвонил мне в Сиракьюс. Вера сказала бы, что это телепатия. Я же была уверена, что это знак свыше.

Пора было действовать, не дожидаясь небесной кары.

Малодушие – тяжкий грех.

– Я тебе не помешаю? – спросила я, когда Йен отпер мне входную дверь и с удивлением уставился на бутылку вина в моей руке. – Составишь мне компанию? Бьюджи временно не пьет...

Йен рассмеялся и отступил в сторону, приглашая меня войти. Я прошла в кухню и стала открывать один за другим ящики стола в поисках штопора. Йен наблюдал за мной, стоя в проходе. Я чувствовала это копчиком.

– Как идет работа над книгой? – спросила я.

– Вполне успешно, скоро закончу.

– И тогда ты вернешься в Англию? – Голос мой дрогнул.

– Да, – сказал он.

– Понятно... – Руки у меня почему-то вдруг задрожали, а в груди похолодело, словно бы это стало для меня новостью.

Где же этот проклятый штопор? Я задвинула ящик, вытянула другой и стала шарить в нем. Однако штопора и там не оказалось. У меня вырвался нервный смешок.

– Только не говори, что мне придется вытаскивать пробку зубами! – вскричала я чуть не плача.

Йен нахмурился и открыл ящик слева от меня. Разумеется, в нем на самом видном месте лежал штопор. Йен взял его, закрыл ящик коленом и протянул штопор мне. От его пронзительного взгляда меня бросило в жар. И неожиданно я расплакалась.

Йен обнял меня и привлек к себе. Я склонила голову ему на грудь. Он приподнял мне пальцем подбородок и спросил:

– Что случилось? Вот уж не думал, что ты плакса! Мои всхлипывания перешли в рыдания.

– Мне звонил отец, – с трудом переведя дух, сказала я. – Мы с ним еще не разговаривали, мне только передали номер его телефона...

– Значит, поговорите, – поглаживая меня по спине ладонью, старался успокоить меня Йен. – И все разъяснится. Не плачь, глупенькая. Вот увидишь, все будет хорошо.

– Ты так считаешь? – с надеждой спросила я.

– Я в этом не сомневаюсь!

Но слезы снова покатились по моим щекам.

– Ты что-то скрываешь от меня? – наклонился ко мне Йен.

– Да, – всхлипнув, ответила я. – Моя бабушка меня возненавидела.

– Этого не может быть, – не поверил он.

– Нет, это правда! Она не захотела ответить-на мой вопрос, почему они с дедушкой поссорились, накричала на меня и вот уже неделю со мной не разговаривает.

Йен сжал мне щеки ладонями и, глядя в глаза, сказал:

– Глупенькая! Бабушка любит тебя. Вот увидишь, скоро она остынет и перестанет сердиться.

Но после таких его слов слезы хлынули у меня из глаз ручьями.

– Теперь ты будешь думать, что я первая плакса в Америке, – прохныкала я и улыбнулась.

Йен провел подушечками пальцев по моим заплаканным щекам и заправил мне за ухо прядь волос. Мне показалось, что в этот момент наши сердца застучали в унисон. О Боже!

– И еще я не знаю, как мне быть с Питером, – пролепетала я, трепеща от страха перед реакцией Йена.