Напряжение возрастало, и по городу начал расползаться страх. Неизвестность страшнее всего. Семьи, не знавшие, где именно воюют их сыновья, молили бога, чтобы они не оказались в Пенсильвании, те же, чьи близкие были в одном полку с Дарси Мидом, стиснув зубы, заявляли, что рады выпавшей на долю этих храбрецов чести участвовать в великой битве, которая нанесет янки последнее и окончательное поражение.

В доме тетушки Питтипэт три женщины избегали смотреть друг другу в глаза, не умея скрыть поселившийся в их душах страх. Эшли служил в одном полку с Дарси.

Пятого июля поступили дурные вести, но не с северного, а с западного фронта. После долгой и ожесточенной осады пал Виксберг, и вся долина реки Миссисипи От Сент-Луиса до Нового Орлеана была теперь фактически в руках янки. Армия конфедератов оказалась расколотой надвое. В другое время такое тяжелое известие произвело бы в Атланте смятение и вызвало горестный плач. Но сейчас всем было уже не до Виксберга. Мысли всех были прикованы к Пенсильвании и к генералу Ли, который вел там бои. Потеря Виксберга — это еще не катастрофа, если Ли удастся одержать победу на Востоке. Там — Филадельфия, Нью-Йорк, Вашингтон. Потеря этих городов парализует Север и возместит с лихвой поражение на Миссисипи.

Тяжко, медленно тянулись часы, и черная туча бедствия нависла над городом, заслонив собою даже блеск солнца, и люди невольно поглядывали на небо, словно дивясь безмятежной голубизне там, где они ожидали увидеть грозовые облака. И повсюду — на крылечках, на тротуарах, даже на мостовой — женщины стали собираться кучками, стараясь подбодрить друг друга, уверяя друг друга, что отсутствие вестей — это хорошая весть, и не позволяя себе пасть духом. Но зловещие слухи, что генерал Ли убит, сражение проиграно и потери убитыми и ранеными неисчислимы, словно обезумевшие от страха летучие мыши, носились над притихшим в ожидании городом. И как ни старались люди не верить этим слухам, охваченные паникой толпы народа устремились со всей округи в город, осаждая редакции газет и военные учреждения, добиваясь известий с фронта, любых известий, пусть самых страшных.

Толпы заполнили вокзал — в надежде узнать что-нибудь от прибывающих с поездами; толпы собирались у телеграфного агентства, у штаба, перед запертыми дверями редакций газет. Люди стояли странно молчаливые, но количество их все росло и росло. Почти не слышно было голосов. Одиноко прозвучит порой чей-то дрожащий старческий голос и замрет, не вызвав отклика в толпе, лишь усугубив тягостное молчание, когда в ответ ему раздастся уже стократно повторявшееся: «Никаких телеграфных известий с Севера, идут бои». По краям толпы появлялось все больше и больше женщин в колясках, некоторые подходили и пешком, толпа густела, воздух становился все удушливее от пыли, поднятой бесчисленным количеством ног. Женщины молчали, но их бледные, напряженные лица были выразительнее самой душераздирающей мольбы.

В городе почти не оставалось дома, который не отдал бы фронту отца, сына, брата, мужа или возлюбленного. И известие о смерти могло прийти в любую семью. Его ждали все. Но поражения не ждал никто. Такую мысль все отметали прочь. Быть может, в эту самую минуту их мужья и сыновья умирают на выжженных солнцем травянистых склонах пенсильванских холмов. Быть может, сейчас ряды южан падают как подкошенные под градом пуль, но Дело, за которое они отдают жизнь, должно победить. Быть может, они будут гибнуть тысячами, но, словно из-под земли тысячи и тысячи новых воинов в серых мундирах станут на их место с мятежным кличем на устах. Откуда они возьмутся, эти воины, никто не знал. Но все знали — знали так же твердо, как то, что есть на небесах бог, справедливый и карающий: генерал Ли умеет творить чудеса и виргинская армия непобедима.

Скарлетт, Мелани и мисс Питтипэт сидели в коляске с опущенным верхом перед зданием редакции «Дейли экземинер», укрываясь от солнца зонтиками. У Скарлетт так дрожали руки, что зонтик подпрыгивал у нее над головой. Тетушка Питтипэт от волнения дергала носом, как кролик, но Мелани сидела словно мраморное изваяние, и только глаза ее, казалось, с каждой минутой темнели и становились все огромней. На протяжении двух часов она произнесла всего несколько слов, когда, достав из ридикюля флакончик с нюхательными солями, протянула его тетушке Питтипэт и впервые в жизни сказала без обычной нежности и сочувствия в голосе:

— Понюхайте, если вам дурно. А если тем не менее вам станет совсем дурно — ничего не поделаешь, придется дядюшке Питеру отвезти вас домой, но предупреждаю: я отсюда не уеду, пока не узнаю о.., пока не узнаю. И Скарлетт останется со мной, я ее не отпущу.

А Скарлетт и не собиралась уезжать, не собиралась сидеть дома, где она не сможет первой узнать о судьбе Эшли, Если бы даже тетушка Питти стала отдавать богу душу, Скарлетт все равно не двинулась бы с места. Где-то там сражался Эшли, быть может, умирал, и только здесь, в редакции газеты, могла она узнать о нем правду.

Она окидывала взглядом толпу, выискивая знакомых и соседей: вон миссис Мид, в сбившемся на сторону капоре крепко вцепилась в локоть пятнадцатилетнего Фила; вон сестры Маклюр — губы у них дрожат, обнажая лошадиные зубы; вон миссис Элсинг сидит прямая, как истинная спартанка, и только выбившиеся из шиньона седые локоны выдают ее скрытое волнение; а рядом с ней Фэнни Элсинг, бледная как смерть. (Быть не может, чтобы Фэнни так тревожилась за своего брата Хью! Неужто она проводила на войну любимого, о котором никто не подозревает?) Вон миссис Мерриуэзер в своей коляске успокаивающе похлопывает по руке Мейбелл, которая уже столь явно брюхата, что, сколько бы она ни куталась в шаль, все равно неприлично показываться на людях в таком виде. А ей-то чего уж так тревожиться? Ни разу не сообщалось о том, чтобы луизианские войска перебрасывали в Пенсильванию. Вероятнее всего, ее волосатый маленький зуав пребывает сейчас в полной безопасности в Ричмонде.

В толпе произошло движение, люди расступились, и Ретт Батлер верхом начал осторожно продвигаться к коляске тетушки Питтипэт. «В храбрости ему не откажешь, — мелькнуло у Скарлетт в голове. — Его же тут в любую минуту могут просто растерзать за то, что он не надел формы». Он приближался, и она подумала, что могла бы сама, первая, выцарапать ему глаза. Как смеет он появляться здесь, холеный, сытый, на этой великолепной лошади, в отличном белом полотняном костюме, в сверкающих сапогах, с дорогой сигарой во рту, в то время как Эшли и все наши парни, босые, голодные, изнемогая от жары, погибая от дизентерии, сражаются с янки!

Злые взгляды сопровождали его неторопливое продвижение. Старики что-то ворчали себе в бороды, а никогда не отличавшаяся робостью миссис Мерриуэзер, слегка приподнявшись на сиденье, отчетливо произнесла самым ядовитым и оскорбительным тоном:

— Спекулянт!

Не обращая ни малейшего внимания ни на кого, Ретт Батлер приподнял шляпу, приветствуя тетушку Питтипэт и Мелани, подъехал к коляске, наклонился к Скарлетт и прошептал ей на ухо:

— Не кажется ли вам, что сейчас самое время доктору Миду разразиться одной из своих знаменитых речей на тему о победе, реющей, подобно распластавшему крылья орлу, над нашими знаменами?

Нервы Скарлетт были натянуты до предела. Резко повернувшись на; сиденье, она как рассвирепевшая кошка уже готова была выпустить когти и зашипеть, но Ретт жестом остановил ее.

— Я приехал сообщить вам, дамы, — громко произнес он, — что с передовой уже Начали поступать первые списки убитых и раненых.

Толпа всколыхнулась; среди стоявших достаточно близко, чтобы расслышать его слова, пробежал гул, кто-то уже поворачивался, собираясь бежать на Уайтхолл-стрит в штаб, но Ретт Батлер, приподнявшись на стременах, предостерегающе вскинул вверх руку.

— Не расходитесь! — крикнул он. — Списки отправлены в газеты, их уже печатают. Стойте здесь.

— О, капитан Батлер! — вскричала Мелани, повернувшись к нему. В глазах у нее стояли слезы. — Спасибо, что вы приехали сообщить нам! Когда будут вывешены списки?