Она поспешила выкинуть эту мысль из головы. Достаточно того, что она с ним и что он держит ее руки и улыбается ей по-дружески, непринужденно, без напряжения. Это просто какое-то чудо, думала она: ведь между ними столько невысказанного. Его глаза, ясные и сияющие, смотрели в ее глаза, он улыбался как прежде, — а она так любила его улыбку, — улыбался, словно ничто никогда не омрачало их счастья. Между ними сейчас ничего не стояло, ничто их друг от друга не отбрасывало. Она рассмеялась.

— Ах, Эшли, конечно же, я старею, скоро стану совсем развалиной.

— Ну, это сразу видно! Нет, Скарлетт, даже когда вам исполнится шестьдесят, вы для меня останетесь прежней. Я всегда буду помнить вас такой, какой увидел в тот день на нашем последнем пикнике, когда вы сидели под дубом в окружении десятка юнцов. Я даже могу сказать вам, как вы были одеты: на вас было белое платье в мелкий зеленый цветочек и белая кружевная косынка на плечах. На ногах у вас были крошечные зеленые туфельки с черной шнуровкой, а на голове — огромная шляпа с ниспадавшими на спину длинными зелеными лентами. Я этот ваш туалет запомнил во всех подробностях, потому что в тюрьме, когда мне было худо, я извлекал из памяти картины прошлого и перебирал их, припоминая каждую мелочь… — Эшли внезапно умолк, и возбужденное выражение исчезло с его лица. Он осторожно выпустил ее руки, а она сидела и ждала, ждала, что он скажет дальше. — Мы с вами оба проделали с того дня долгий путь, верно, Скарлетт? Мы шли дорогами, которыми никогда не предполагали идти. Вы шли быстро, прямо, а я — медленно, нехотя. — Он снова присел на стол и посмотрел на Скарлетт, и снова на лице его появилась улыбка. Но это была не та улыбка, которая только что наполнила ее сердце счастьем. Улыбка была печальная, — Да, вы шли быстро и тянули еще меня, привязав к своей колеснице. Знаете, Скарлетт, я иногда смотрю на себя со стороны и думаю: что было бы со мной, если б не вы.

Скарлетт тотчас ринулась защищать Эшли от него самого — тем более что в ее мозгу предательски возникли слова Ретта.

— Но я же ничего для вас не сделала, Эшли. Вы и без меня были бы тем, что вы есть. В один прекрасный день вы стали бы богатым человеком, большим человеком, каким вы и станете.

— Нет, Скарлетт, семена величия никогда не сидели во мне. Я думаю, если бы не вы, все уже давно бы обо мне забыли — как о бедной Кэтлин Калверт и о многих других, чьи имена, старинные имена, когда-то гремели.

— Ах, Эшли, не надо так говорить. В ваших словах столько грусти.

— Да нет, я не грущу. Больше не грущу. Когда-то.., когда-то мне было грустно. А сейчас всего лишь…

Он умолк, и внезапно она поняла, о чем он думает. Она впервые поняла, о чем думает Эшли, заметив, как его взгляд устремился куда-то вдаль и глаза стали кристально прозрачными, отсутствующими. Когда любовь бушевала в ее сердце, она не способна была его понять. Сейчас же в атмосфере установившейся между ними спокойной дружбы она сумела чуть-чуть проникнуть в его мысли, чуть-чуть его понять. Нет, ему больше не грустно. Ему было грустно после падения Юга, грустно, когда она упрашивала его переехать в Атланту. Сейчас же он смирился.

— Не хочется мне слушать, когда вы говорите такое, Эшли, — вспылила она. — Совсем как Ретт. Он вот вечно твердит о таких же вещах да о выживании сильных, как он это называет, и мне до того надоело слушать, что просто кричать хочется, когда он заводит свою музыку. Эшли усмехнулся.

— А вы никогда не задумывались, Скарлетт, что я и Ретт в чем-то главном очень схожи?

— Ах, нет! Вы — такой тонкий, такой благородный, а он… — И она умолкла, смутившись.

— А ведь мы похожи. Мы произошли от людей одной породы, воспитывались по одинаковому образцу, были приучены одинаково думать. Но где-то по дороге повернули в разные стороны. Мы по-прежнему думаем одинаково, а воспринимаем вещи по-разному. К примеру, ни один из нас не верил в войну, но я пошел добровольцем и сражался, а он принял участие в войне лишь к самому концу. Мы оба понимали, что не надо было начинать эту войну. Мы оба понимали, что проиграем ее. Я готов был сражаться, зная, что мы проиграем. А он — нет. Иной раз я думаю, что он был прав, и тогда опять-таки…

— Ах, Эшли, когда вы перестанете поворачивать любой вопрос и так и эдак? — воскликнула она. Но в голосе ее уже не звучало, как прежде, нетерпение. — Ничего это не дает — смотреть на дело с двух сторон.

— Это верно, но… Скарлетт, чего вы все-таки добиваетесь? Я часто удивлялся вам. Понимаете, я, к примеру, никогда ничего не добивался. Единственное, чего мне хотелось, — это остаться самим собой.

Чего она добивается? Какой глупый вопрос. Денег и уверенности в завтрашнем дне, конечно. И однако же… Скарлетт почувствовала, что стала в тупик. Ведь у нее же есть деньги, и она уверена в завтрашнем дне, насколько можно быть в чем-то уверенной в этом ненадежном мире. Но вот сейчас, думая об этом, она почувствовала, что этого недостаточно. Сейчас, думая об этом, она почувствовала, что не стала счастливее, хотя, конечно, жилось ей спокойнее, она меньше боялась завтрашнего дня. «Если бы у меня были деньги, уверенность в завтрашнем дне и вы, — я считала бы, что добилась всего», — подумала она, с любовью глядя на него. Но она не произнесла этих слов, боясь нарушить то, что возникло между ними, боясь, что снова перестанет понимать его.

— Вам хочется всего лишь остаться самим собой? — немного печально рассмеялась она. — Моей большой бедой было то, что я никогда не была сама собою! А чего я хочу добиться — что ж, по-моему, я этого уже добилась. Мне хотелось быть богатой, чувствовать уверенность в завтрашнем дне и…

— Но, Скарлетт, неужели вам никогда не приходило в голову, что мне безразлично, богат я или нет?

Нет, ей никогда не приходило в голову, что есть люди, которые не хотят быть богатыми.

— Тогда чего же вы хотите?

— Сейчас — не знаю. Когда-то знал, но уже почти забыл. Главным образом — чтобы меня оставили в покое, чтобы меня не донимали люди, которых я не люблю, чтобы меня не заставляли делать то, чего мне не хочется. Пожалуй.., мне хотелось бы, чтобы вернулись былые дни, а они никогда не вернутся, меня же все время преследуют воспоминания о них и о том, как вокруг меня рухнул мир.

Скарлетт с решительным видом сжала губы. Она прекрасно понимала, о чем он говорил. Само звучание его голоса вызывало к жизни те далекие времена, рождало ноющую боль в сердце. Но с того дня, когда она в отчаянии кинулась на землю в огороде в Двенадцати Дубах и сказала себе: «Я не буду оглядываться назад», она запретила себе думать о прошлом.

— А мне больше нравится сегодняшняя жизнь, — сказала Скарлетт. Но произнесла она это, не глядя на Эшли. — Сейчас столько всего интересного — приемы, разные торжества. Все так пышно. А раньше было так уныло. — (О, эти лениво-неспешные дни и тихие теплые сельские сумерки! Приглушенный женский смех в службах! Какой золотисто-теплой была тогда жизнь, как грела спокойная уверенность, что и завтра будет так же! Да разве можно все это зачеркнуть?) — Мне, право, больше нравится сегодняшняя жизнь, — повторила она, но голос ее при этом дрогнул.

Эшли соскользнул со стола и недоверчиво рассмеялся. Взяв Скарлетт за подбородок, он приподнял ее лицо.

— Ах, Скарлетт, как же вы не умеете лгать! Да, конечно, жизнь стала более пышной — в определенном смысле. В том-то вся и беда. В прошлом не было пышности, но дни тогда были окрашены очарованием, они имели свою прелесть, свою медлительную красоту.

Раздираемая противоречивыми чувствами, она опустила глаза. Звук его голоса, прикосновение его руки мягко открывали двери, которые она для себя навсегда заперла. За этими дверями лежала красота былых дней, и грусть и тоска по ним наполнили ее душу. Но Скарлетт знала, что сколько бы красоты ни таилось в прошлом, она в прошлом и должна остаться. Человек не может двигаться вперед, если душу его разъедает боль воспоминаний.

Эшли выпустил ее подбородок, взял ее руку в свои ладони и нежно сжал.