Даже самой себе Скарлетт не призналась бы, что не считает Эшли способным со всем управиться, и потому воскликнула:

— Я этого не допущу! Какой от Эшли прок, если он будет все время тревожиться за вас? Просто все такие противные! Даже дядюшка Питер отказывается ехать со мной! Но мне плевать! Я отправлюсь одна. Весь путь пройду пешком и где-нибудь да наберу команду черномазых…

— Ах, нет! Ты не должна этого делать! С тобой может случиться беда. Говорят, что в бараках на Декойтерской дороге полно плохих негров, а ведь тебе придется мимо них идти. Дай-ка подумать… Дорогая моя, обещай, что ничего сегодня не предпримешь, а я пока подумаю. Обещай, что пойдешь сейчас домой и ляжешь. Ты даже осунулась. Обещай же.

Поскольку Скарлетт действительно выдохлась после приступа злости, она сквозь зубы дала Мелани обещание и отправилась домой, а дома высокомерно отклонила все попытки восстановить мир.

К вечеру странная личность, прихрамывая, прошла сквозь живую изгородь, окружавшую дом Мелани, и заковыляла по двору тети Питти. Человек этот был явно из «оборвышей» — как выражались Мамушка и Дилси, — которых мисс Мелли подбирает на улице и пускает к себе в подвал.

А в подвале у Мелани было три комнаты, где раньше размещались слуги и хранилось вино. Теперь Дилси занимала одну из этих комнат, а в двух других вечно обретались какие-то несчастные, жаркие временные жильцы. Никто, кроме Мелани, не знал, откуда они пришли и куда направляются, как никто не знал и того, где она их подбирает. Возможно, негритянки были правы и она действительно подбирала их на улице. Так или иначе, но подобно тому как все видные или сравнительно видные люди стекались в ее маленькую гостиную, люди обездоленные находили путь в ее подвал, где их кормили, давали ночлег и отправляли в путь со свертком еды. Обычно обитателями этих комнаток были бывшие солдаты-конфедераты, никчемные, неграмотные, бездомные, бессемейные, скитавшиеся по стране в надежде найти работу.

Нередко проводили здесь ночь и почерневшие, исхудалые деревенские женщины с целым выводком светловолосых тихих ребятишек — женщины, овдовевшие во время войны, лишившиеся своих ферм, бродившие по стране в поисках потерянных, разбросанных по миру родственников. Иной раз соседей возмущало присутствие чужеземцев, едва говоривших по-английски, а то и вовсе не говоривших, — чужеземцев, которых привлекли на Юг цветистые рассказы о том, что здесь легко можно нажить состояние. А как-то раз у Мелани ночевал даже республиканец. Во всяком случае. Мамушка утверждала, что это республиканец: она-де чует республиканца на расстоянии, совсем как лошадь — змею, но никто ей не поверил, поскольку есть же предел даже состраданию Мелани. Во всяком случае, все надеялись, что это так.

«Да, — подумала Скарлетт, сидевшая на боковой веранде в лучах бледного ноябрьского солнца с младенцем на руках, — этот хромоногий, конечно же, из тех несчастненьких, которых пригревает Мелани. И ведь не прикидывается — в самом деле хромой!» Человек, шедший через задний двор, припадал, как Уилл Бентин, на деревянную ногу. Это был высокий худой старик с розовой грязной лысиной и тронутой сединою бородой, такой длинной, что он мог бы засунуть ее за пояс. Судя по его жесткому, изборожденному морщинами лицу, ему перевалило за шестьдесят, но это никак не сказалось на его фигуре. Он был долговязый, нескладный, но, несмотря на деревянную ногу, передвигался быстро, как змея.

Поднявшись по ступенькам веранды, он направился к Скарлетт, но еще прежде, чем он открыл рот и Скарлетт услышала его гнусавый выговор и картавое «р», необычное для обитателя равнин, она уже поняла, что он — из горных краев. Несмотря на грязную, рваную одежду, в нем была, как у большинства горцев, этакая молчаливая непреклонная гордость, исключающая вольности и не терпящая глупостей. Борода у него была в подтеках табачной жвачки, и большой комок табака, засунутый за щеку, перекашивал лицо. Нос был тонкий, крючковатый, брови густые и кустистые, волосы торчали даже из ушей, отчего уши выглядели пушистыми, как у рыси. Одна глазница была пустая, и от нее через щеку шел шрам, наискось пересекая бороду. Другой глаз был маленький, светлый, холодный — он безжалостно, не мигая смотрел на мир. За поясом у пришельца был заткнут большой пистолет, а из-за голенища потрепанного сапога торчала рукоятка охотничьего ножа.

Он ответил холодным взглядом на вопрошающий взгляд Скарлетт и, прежде чем что-либо произнести, сплюнул через балюстраду. В его единственном глазу было презрение — не лично к ней, а ко всему ее полу.

— Мисс Уилкс послала меня поработать на вас, — заявил он. Слова вылетали из его глотки, словно вода из ржавой трубы — с трудом, как если бы он не привык говорить. — Звать меня Арчи — Извините, но никакой работы, мистер Арчи, у меня для вас нет.

— Арчи — это мое имя.

— Извините. А как же ваша фамилия? Он снова сплюнул.

— А это уж мое дело, — сказал он. — Арчи — и все.

— Мне, собственно, безразлично, как ваша фамилия У меня для вас работы нет.

— А по-моему, есть. Мисс Уилкс очень расстроена, что вы, как дура последняя, хотите разъезжать одна, так что она послала меня возить вас.

— Вот как?! — воскликнула Скарлетт, возмущенная грубостью этого человека и тем, что Мелани вмешивается в ее дола. Одноглазый смотрел на нее с тупой враждебностью.

— Да уж. Нечего женщине мужиков своих волновать — они же о ней заботятся. Так что ежели вам надо куда поехать, повезу вас я. Ненавижу ниггеров — да и янки тоже. — Он передвинул комок табака за другую щеку и, не дожидаясь приглашения, сел на верхнюю ступеньку веранды. — Не скажу, чтоб я так уж любил раскатывать с бабами, да только мисс Уилкс — она такая добрая — дала мне переночевать у себя в подвале, ну и попросила повозить вас.

— Да, но… — беспомощно пробормотала было Скарлетт и, умолкнув, посмотрела на него. А через мгновение улыбнулась. Ей вовсе не нравился этот престарелый головорез, но его присутствие могло кое-что упростить. С ним она сможет поехать в город, наведаться на лесопилки, побывать у покупателей. За нее уже никто не будет тревожиться, а самый вид ее будущего спутника исключает сплетни.

— По рукам, — сказала она. — Если, конечно, мой муж не будет возражать.

Потолковав наедине с Арчи, Франк нехотя согласился и дал знать в платную конюшню, чтобы Арчи выдали лошадь и двуколку. Он был огорчен и разочарован, видя, что материнство не изменило Скарлетт, как он надеялся, но раз уж она решила вернуться на свои чертовы лесопилки, то Арчи им сам бог послал.

Так на улицах Атланты появилась эта пара, вызвавшая поначалу всеобщее удивление. Арчи и Скарлетт, конечно, не очень-то подходили друг к другу: грязный, свирепого вида старик с деревянной ногой, торчавшей над облучком, и хорошенькая, аккуратненькая молодая женщина с сосредоточенно-нахмуренным личиком. Их можно было видеть в любой час в любом месте Атланты и в округе; они редко переговаривались и явно терпеть друг друга не могли, но тем не менее нуждались друг в друге: он нуждался в деньгах, она — в его защите. Во всяком случае, говорили городские дамы, так оно лучше, чем открыто разъезжать по городу с этим Батлером. Они, правда, недоумевали, куда девался Ретт, ибо он вдруг покинул город три месяца тому назад, и никто, даже Скарлетт, не знал, где он.

Арчи был человек молчаливый. Он никогда сам не заводил раз-, говора, а на все вопросы обычно отвечал лишь междометиями. Каждое утро он вылезал из подвала Мелани, садился на ступеньках крыльца тети Питти, жевал свой табак и сплевывал, пока но появлялась Скарлетт, а Питер не выводил лошадь с двуколкой из конюшни. Дядюшка Питер боялся его разве что немногим меньше черта или ку-клукс-клана, и даже Мамушка молча и боязливо обходила его стороной. Арчи ненавидел негров, те это знали и боялись его. К своему пистолету и ножу он добавил еще один пистолет, и слава о нем распространилась далеко среди черного населения города. Правда, ему еще ни разу не пришлось вытащить пистолет или хотя бы положить руку на пояс. Одной молвы было уже достаточно. Ни один негр не осмеливался даже рассмеяться, если Арчи находился поблизости.