Доктор расплылся в улыбке, а когда Пиксель счел, что ритуальный поцелуй длится достаточно долго, убрал свой палец.

– Чудный мальчик. Где вы его взяли?

– На Терциусе.

– Где этот Терциус? В Канаде? Вы говорите, что нужны деньги – сколько возьмете за Пикселя? Наличными? Моя девчушка прямо влюбится в него.

Я не стола мошенничать. Могла бы, но не стала. Пикселя нельзя продать – он не останется у нового хозяина, этого кота и запереть невозможно.

Каменные стены для него не тюрьма <перефразированная строка из стихотворения Р.Лавлейса: "Железные решетки мне не клетка, и каменные стены не тюрьма"> .

– Прошу прощения, но я не могу его продать – это не мой кот. Он из семьи моего внука – одного из моих внуков. А Колин и Хейзел никогда бы не продали его, да и не смогли бы – Пиксель им тоже не принадлежит. Он никому не принадлежит. Пиксель – свободный гражданин.

– Вот как? А может, я сумею его подкупить? Что скажешь. Пиксель?

Много конской печенки, свежая рыба, кошачьи консервы – все, что захочешь.

Вокруг полно сговорчивых кошечек, а твои запальные свечи мы трогать не станем. Ну как?

Пиксель дернулся, что означало "пусти меня", и я послушалась. Он обнюхал докторские ноги, потерся о них и недоверчиво спросил:

– Да нну-у?

– Соглашайтесь, – сказал мне доктор. – Кажется, я его завоевал.

– Не ручаюсь, доктор. Пиксель любит путешествовать, но всегда возвращается к моему внуку – полковнику Колину Кэмпбеллу – и к его жене Хейзел.

Доктор в первый раз посмотрел на меня как следует.

– Внук-полковник? Мисс, да у вас галлюцинации.

Я взглянула на себя его глазами. На Терциусе перед отъездом Иштар подвергла меня усиленной терапии – мне тогда было пятьдесят два, – а Галахад перестарался с косметическим освежением. Он предпочитает видеть женщин юными, особенно рыжих. И моих дочек-близнецов постоянно держит в подростковом возрасте. Теперь мы с ними выглядим, как тройняшки. Галахад безобразник. Он самый любимый мой муж, после Теодора, но я никому этого не показываю.

– Галлюцинации? Возможно, – согласилась я. – Я не знаю, где нахожусь, не знаю, какой сегодня день, не знаю, куда делись мои вещи и кошелек, не знаю, как здесь оказалась, – знаю только, что ехала на иррелевантобусе в Нью-Ливерпуль и с нами произошла какая-то авария. Не будь со мной Пикселя, я бы сомневалась, что я – это я.

Доктор Ридпат нагнулся к Пикселю, и тот позволил взять себя на руки.

– На чем, говорите, вы ехали?

– На межвселенском транспорте Бэрроу, из Бундока на Теллус Терциус, вторая параллель времени, 2149 год по галактическому летоисчислению или 4368 по григорианскому, если вам так проще. Направлялась я в Нью-Ливерпуль, тоже во вторую параллель, где у меня было задание. Но что-то не сработало.

– Так-так. И у вас есть внук-полковник?

– Да, сэр.

– Сколько же вам лет?

– Смотря как считать, доктор. Родилась я на Земле, во второй параллели, четвертого июля 1882-го года. Я жила там до 1982-го, сто лет без двух недель, а потом перебралась на Терциус, где меня омолодили. Было это пятьдесят два года назад по моему личному времени, а недавно со мной провели усиленный курс и сделали меня моложе, чем следовало бы, – я предпочитаю быть зрелой женщиной, а не девчонкой. Но у меня действительно есть внуки – много внуков. – Интересно. Может быть, пройдем в мой кабинет?

– Вы думаете, я не в своем уме?

Доктор ответил не сразу:

– Скажем лучше так: кто-то из нас галлюцинирует. Тесты покажут, кто именно. И потом, моя медсестра, отличающаяся крайним цинизмом, без всяких тестов раскусит, у кого из нас крыша поехала. Пойдемте?

– Конечно. Спасибо вам, сэр. Только мне сначала надо что-нибудь надеть на себя, иначе я не смогу никуда выйти. (Впрочем, так ли это? У тех людей, что недавно здесь толпились, видимо, другие понятия о "непристойном виде", чем в Миссури моего детства. А у нас на Терциусе ходить нагишом у себя дома – в порядке вещей, в общественных местах нагота тоже не вызывает волнений. Все равно, как если бы кто-нибудь пришел на свадьбу в комбинезоне: не совсем обычно, но ничего особенного.) – Зачем? Ведь фестиваль вот-вот начнется.

– Фестиваль? Доктор, я все время пытаюсь объяснить вам, что я здесь чужая.

– Скоро начнется наш самый большой праздник. Официально он открывается на закате, но многие могут и не дождаться. Сейчас на нашем бульваре уже немало голых и пьяных ищет себе партнеров. – Партнеров? Для чего? – с притворной наивностью спросила я. Оргии не по мне. Все эти локти и коленки…

– А вы как думаете – для чего? Это праздник плодородия, дорогая моя, праздник в честь обильного роста плодов земных – и животов. Сейчас все девственницы, которые еще остались в нашем славном городе, сидят под замком. Но по дороге в кабинет с вами ничего не случится… а потом я найду вам что-нибудь из одежды. Комбинезон, сестринскую форму – все равно что. Ну как, подходит?

– Да, доктор, спасибо.

– На вашем месте, чтобы уж совсем не беспокоиться, я бы взял в ванной купальное полотенце и сделал из него кафтан. Если успеете за три минуты.

Не копайтесь, милочка, мне пора к станку.

– Слушаюсь! – И я нырнула в ванную.

Это была настоящая ванная – не освежитель. Обшаривая номер в поисках одежды, я видела там стопку турецких полотенец. Теперь я выбрала два потолще и развернула одно из них. Эврика! Прямо пончо богатого латиноамериканца, футов шесть в длину и три в ширину. Взяв из аптечки лезвие, я прорезала посредине дырку для головы. А теперь найти бы, чем подпоясаться.

Пока я этим занималась, из фена для волос появилась человеческая голова – женская и довольно красивая. Тела не было. Случись это в мою первую сотню лет, я бы подскочила, но теперь голограммы для меня – дело привычное.

– Никак не удавалось застать вас одну, – сказала голова глубоким баритоном. – Я говорю от имени Комитета Эстетического Устранения. Мы, кажется, причинили вам некоторые неудобства, о чем искренне сожалеем.

– Надо полагать! А что стало с ребенком?

– Не имеет значения. Мы будем держать с вами связь. – И голова исчезла.

– Эй, подождите! – Но передо мной снова был только фен.

Доктор Ридпат отвел глаза от Пикселя, продолжая почесывать ему подбородок:

– Пять минут сорок секунд.

– Извините, что задержалась, но мне помешали. Появилась живая голова и заговорила со мной. Это здесь часто бывает? Или у меня опять галлюцинации?

– Вы, кажется, действительно нездешняя. Это телефон. Вот смотрите: телефон, пожалуйста!

Из рамы с довольно невыразительным натюрмортом высунулась голова, на сей раз мужская.

– Куда желаете звонить, сэр?

– Отбой. – Голова скрылась. – Так было?

– Да, только у меня была девушка.

– Само собой. Звонок застал вас в ванной, и компьютер выбрал голову соответствующего пола. Голова шевелит губами согласно произносимым словам – за этим тоже следит компьютер – и заменяет собой видеоизображение, если вы не хотите, чтобы вас видели. То же относится и к тому, кто вам звонит.

– Понятно. Голограмма.

– Да. Ну, пошли. Вы очень аппетитно выглядите в своем полотенце, но без него было еще лучше.

– Благодарю вас. – Мы вышли в коридор, Пиксель зигзагами бежал впереди. – Доктор, что такое "Комитет Эстетического Устранения"?

– Что? – удивился он. – Это организация убийц. Преступные нигилисты.

А где вы про них слышали?

– Голова сказала в ванной. – И я повторила ему разговор почти дословно.

– Хмм. Интересно. – Доктор умолк и молчал до самого кабинета, который находился на антресолях десятью этажами ниже.

Нам встречались постояльцы, не дождавшиеся заката – большей частью голые и в масках, но некоторые и в маскарадных костюмах: звери, птицы или нечто абстрактное. Одна пара щеголяла искусной раскраской на коже, ничем более не прикрытой. Я была рада, что на мне махровый кафтан.

Я задержалась в приемной, а доктор с Пикселем впереди прошли дальше.