Это было незабываемое зрелище.

Но меня этот вид не радовал. Мистер Клеменс когда-то говорил мне, что пришел вместе с кометой Галлея и уйдет вместе с ней… и двадцать первого апреля он ушел от нас.

Узнав об этом из некролога в "Стар", я закрылась у себя в комнате и долго плакала.

Сегодня меня вывели из камеры, в оковах, с мешком на голове, и препроводили в какое-то помещение вроде судебного зала. С меня сняли мешок и наручники, и я обнаружила, что осталась в одиночестве: и мои стражи, и те трое, которых я сочла судьями, все были в капюшонах, скрывающих лица.

Может быть, те трое были Епископы – их одеяния определенно походили на церковные.

Прочие статисты тоже скрывались под капюшонами – прямо-таки собрание Ку-Клукс-Клана, и я стала смотреть им на ноги – отец при возрождении в двадцатые годы говорил мне, что у этих замаскированных "рыцарей" под балахонами видна облезлая, дешевая, изношенная обувь подонков общества, которые самоутверждаются, вступая в это тайное расистское общество.

Здесь у меня с проверкой ничего не вышло: "судьи" сидели за высоким столом, "судебный секретарь" прятал ноги под пюпитром с письменными принадлежностями, а стража стояла у меня за спиной.

Они продержали меня там часа два, но я назвала им только "имя и звание": Морин Джонсон Лонг, из Бундока на Теллус Терциусе. Я путница, попавшая в беду, и здесь по недоразумению. На все ваши глупые обвинения отвечаю "невиновна" и требую адвоката.

Время от времени я повторяла "невиновна", но больше молчала.

Часа через два, судя по чувству голода и состоянию мочевого пузыря, нас прервал Пиксель.

Я не видела, как он вошел. Должно быть, он, как всегда, явился ко мне в камеру, увидел, что меня нет, и пошел искать.

Позади меня вдруг послышалось "здрра", которым он обычно заявляет о своем прибытии. Я повернулась, он прыгнул ко мне на руки и начал тереться головой и мурлыкать, спрашивая, почему меня не оказалось на месте.

Я приласкала его и заверила, что он замечательный кот, хороший мальчик, лучше всех!

Средний призрак за судейским столом распорядился:

– Убрать животное! – И один из стражников, повинуясь приказу, схватил Пикселя.

Пиксель не выносит людей, не соблюдающих протокола. Он укусил охранника за мясистую часть большого пальца и прошелся по нему когтями.

Тот попытался отшвырнуть Пикселя, но не тут-то было.

На помощь стражнику бросился другой, и раненых стало двое – Пиксель в их число не входил.

Средний судья цветисто выругался и спустился с возвышения.

– Вы что, кота изловить не можете? – И тут же доказал, что и ему это не под силу. Раненых стало трое. Пиксель соскочил на пол и пустился наутек.

Тут я увидела то, о чем раньше только подозревала и чего ни разу не видел никто из моих друзей и родных. (Впрочем, Афина видела – но у Афины глаза повсюду. Я имею в виду людей из плоти и крови.) Пиксель несся на аварийной скорости прямо в глухую стену, и когда казалось, что он вот-вот врежется в нее, в стене открылся круглый кошачий лаз. Пиксель проскочил в него, и отверстие тут же закрылось снова.

Вскоре меня отвели обратно в камеру.

В 1912 году Брайан купил автомобиль. Где-то в течение того десятилетия "автомобиль" превратился сначала в "авто", потом в "автомашину", потом в "машину", что и стало окончательным названием для безлошадного экипажа.

Брайан купил "рео". Нельсоновский маленький "рео" показал себя очень выносливым и надежным: после пяти лет тяжелых нагрузок он бегал не хуже прежнего. Фирма использовала его и в хвост и в гриву – он часто совершал пыльные рейсы в Галену, Джоплин и прочие центры добычи белого металла.

Нельсону платили за пробег и за износ.

Поэтому Брайан, решив купить семейную машину, купил тоже "рео", но большой – лимузин на пять пассажиров, красивый, и, как заключила я, безопасный для детей: у него имелись и дверцы, и верх – у Нельсоновского "жучка" не было ни того ни другого. Мистер Р.Э.Олдс назвал "рео" выпуска 1912 года своей прощальной моделью, заявив, что это лучший автомобиль, который он способен создать на основе своего двадцатипятилетнего опыта, и лучший из тех, которые вообще способно создать автомобилестроение.

Я верила ему, и Брайан (что гораздо важнее) тоже верил. Может быть, тот "рео" действительно был прощальный, но когда я покидала Землю в 1982 году, имя мистера Олдса было по-прежнему знаменито и "олдсмобили" бегали повсюду.

Наша шикарная машина стоила очень дорого – больше двенадцати сотен долларов. Брайан не сказал, сколько заплатил за нее, но "рео" рекламировались повсюду, а читать я умею. Однако за свои деньги мы получили вещь: машина была не только красивой и просторной, но обладала мощным мотором (тридцать пять лошадиных сил) и могла развивать скорость до сорока пяти миль в час. Кажется, мы так быстро никогда и не ездили скорость в пределах города была ограничена до семнадцати миль, а изрытые грязные проселки за городом отнюдь не годились для скоростной езды. Может, Брайан с Нельсоном и пробовали дать полный газ на какой-нибудь свежемощеной, ровной дороге во время своих дальних поездок, но пугать дам без нужды ни один бы не стал. (Мы с Бетти Лу тоже старались не волновать зря своих мужей, так что все были квиты.) Брайан оборудовал свою машину всем доступным в то время комфортом, чтобы его семейству было в ней хорошо – ветровым стеклом, верхом, боковыми шторками, спидометром, запасным колесом и аварийным бензобаком. Шины были съемные, и Брайану редко приходилось латать колесо посреди дороги.

У нашей машины была одна странность: она умела предсказывать погоду.

Опустишь верх – пойдет дождь. Поднимешь – покажется солнышко.

Реклама утверждала, что верх может легко поднять и опустить один человек. Этим человеком был Брайни, которому помогала жена, двое довольно больших девочек и двое мальчишек, причем все напрягались, обливаясь потом, а Брайни рыцарски проглатывал подобающие случаю выражения. Наконец он придумал, как перехитрить машину, и мы вообще перестали опускать верх, чем обеспечили себе хорошую погоду для прогулок.

Мы очень полюбили свою машину. Нэнси и Кэрол прозвали ее "Эль Рео Гранде". (Мы с Брайаном недавно взялись за испанский – и с нашими детками приходилось держать ухо востро. Кухонная латынь быстро провалилась – они мигом раскусили ее. Школьный шифр продержался немногим дольше.) У нас с самого начала было заведено так, что иногда мы ездим куда-нибудь всей семьей, иногда же мама с папой отправляются вдвоем, а дети остаются дома и не хнычут – иначе сработает низшая судебная инстанция. (Моя мать пользовалась персиковым прутиком – я обнаружила, что и абрикосовый действует не хуже.) В 1912 году Нэнси уже была большой двенадцатилетней девочкой, и малышей можно было оставлять с ней часа на два, на три. (Вудро тогда еще не родился. Как только он начал ходить, его дрессировщикам стал необходим хлыст и пистолет.) Так что мы с Брайни могли позволить себе роскошь прогуляться вдвоем – одна такая прогулка, как я уже рассказывала, подарила мне Вудро. Брайни обожал заниматься любовью на природе, я тоже – такие оказии придавали остроту всегда приятному, но слишком законному занятию.

Когда же мы выезжали всей семьей, то Нэнси, Кэрол, Брайан младший и Джордж запихивались в просторный кузов, и Нэнси давался наказ следить, чтобы никто не вставал ногами на сиденье – не потому, что могла порваться обивка, а потому, что мог пострадать ребенок: я садилась впереди с Мэри, а Брайан вел машину.

Корзинка для пикника и кувшин с лимонадом тоже ехали сзади, и Кэрол поручалось не допускать к ней братьев. Мы отправлялись в Суоп-парк, устраивали там пикник и смотрели зверей в зоосаде, потом ехали кататься до самого Рейтауна или даже до Хикмановских Мельниц, а когда поворачивали домой, дети уже клевали носами. На ужин доедали остатки пикника с чашкой горячего бульона.