Сразу после этого перед нами встала задача: как успеть доставить подвенечное платье Элеанор вместе с Нэнси к портнихе, чтобы Джонатан успел завезти Брайана с Нэнси в контору к Джастину, чтобы все четверо успели явиться в мэрию за разрешением – ведь и жених, и невеста были несовершеннолетние.

– Зачем нам портниха? – сказал Теодор. – Если не ошибаюсь, Элеанор, в этой тумбочке у вас швейная машинка "Зингер". И зачем нам Нэнси? Мама Морин, ты, кажется, говорила, что вы с ней носите одинаковые платья.

Я подтвердила, что мы действительно часто даем друг другу что-нибудь поносить.

– В бедрах я на дюйм полнее, и в груди почти на столько же. Но разве мы посмеем тронуть платье Элеанор? Погоди, ты его еще не видел.

Хотя Элеанор была крупнее и выше меня, платье мне почти годилось, поскольку однажды уже перекраивалось для Рут, дочери Элеанор, на три дюйма ниже матери. Платье было великолепное, из белого атласа, густо расшитое мелким жемчугом, с фатой из бельгийских кружев и десятифутовым шлейфом. В первоначальном виде присутствовали еще рукава "баранья ножка" и турнюр при перекройке все это исчезло.

Ни за какие на свете деньги нельзя было сшить платье такого качества за те несколько часов, что нам оставались, – моей Нэнси повезло, что ее новая мама ссудила ей такое сокровище.

Элеанор принесла его. Теодор пришел в восхищение но не смутился.

– Элеанор, подгоним его впритык на маму Морин – тогда Нэнси как раз пролезет. Какое на ней будет белье? Корсет? Бюстгальтер? Панталоны?

– Ни разу не надевала на Нэнси корсет, – сказала я. – И она не собирается начинать.

– Правильно! – согласилась Элеанор. – Хотела бы я тоже никогда не начинать. Лифчик Нэнси тоже не нужен. Как насчет штанишек? Рейтузы с этим платьем не наденешь. Эмели Берд и Харцфельд носят трусики, но и они будут выделяться под платьем, если оно будет сидеть как следует.

– Обойдемся без штанов, – решила я.

– Все старые грымзы мигом поймут, что их на ней нет, – заколебалась Элеанор.

Я с чосеровским <Чосер, Джеффри – английский поэт эпохи Возрождения> выражением высказала свое отношение к мнению старых грымз.

– Надену ей круглые подвязки. Сменит на пояс потом, когда будет переодеваться.

– Тогда и панталоны может надеть, – добавил Теодор.

– Теодор! – поразилась я. – Удивляюсь тебе. Зачем новобрачной панталоны?

– Ну не панталоны, а самые легкие и маленькие штучки из тех, что продаются сегодня. Чтобы Джонни мог снять их с нее, дорогая. Символическая дефлорация, старый языческий обряд. Пусть почувствует, что она замужем.

Мы с Эл хихикнули.

– Не забыть сказать Нэнси.

– А я скажу Джонатану, чтобы устроил настоящую церемонию. Ну что ж, Элеанор, поставим Морин на этот низкий столик и начнем втыкать в нее булавки. Мама Морин, ты всюду чистая и сухая? Не вывернуть ли платье наизнанку, влага для атласа – просто гибель.

Следующие двадцать пять минут Теодор трудился не покладая рук, я стояла смирно, а Элеанор снабжала его булавками.

– Лазарус, где вы учились мастерству одевать женщин? – спросила она.

– В Париже лет сто назад.

– Лучше бы я не спрашивала. Я тоже числюсь среди ваших предков? Как и Морин?

– К сожалению, нет. Но я женат на трех ваших прапраправнучках Тамаре, Иштар и Гамадриаде, а мой брачный брат – Айра Везерел. Может быть, есть и другое родство – наверняка есть, – но Морин права: я искал в архивах только своих прямых предков. Я же не знал, что встречу тебя, Эл Прекрасный Животик. Ну вот, почти все. Как – перешивать? Или отдадим вашей портнихе?

– Ну как, Морин, – спросила Эл. – Я согласна рискнуть платьем – я доверяю Лазарусу, то есть мсье Жаку Нуару, но свадьбой Нэнси без твоего разрешения рисковать не стану.

– Я не могу судить о Теодоре, или о Лазарусе, или как там его зовут имеется в виду тот жеребец, который использует меня вместо манекена. Но ведь ты мне, кажется, говорил, что сам перешил свои бриджи? Подогнал их по себе?

– Oui, Madame.

– Где ваши брюки, сержант? Вы всегда должны знать, где ваши брюки.

– Я знаю где, – сказала Эл и принесла их.

– В коленках, Эл. Выверни наизнанку и посмотри. – Я присоединилась к ней и вскоре сказала: – Эл, я не вижу, где он их ушивал.

– А я вижу. Вот посмотри. Нитка на старых швах немного выцвела, а та нитка, которой он шил, такого же цвета, как ткань на карманах внутри невыгоревшая.

– Ммда, – согласилась я, – если смотреть поближе и при сильном свете.

– Мы берем тебя, парень. Комната, стол, десять долларов в неделю и все бабы, которые подвернутся.

Теодор задумался.

– Ладно, идет. Хотя мне за это обычно платят отдельно.

Эл расхохоталась, подбежала к нему и начала тереться об него грудью.

– Идет, капитан. Сколько берете за случку?

– Одного щенка из помета.

– Договорились.

Свадьба вышла на славу. Нэнси была ослепительна в своем замечательном платье, которое сидело на ней превосходно. Мэри несла букет, а Ричард кольцо, оба в своих белых воскресных нарядах. Джонатан, к моему удивлению, предстал в элегантном костюме: жемчужно-серая визитка, галстук с жемчужной булавкой, серые брюки в полоску, штиблеты устричного цвета. Теодор, в военной форме, был его свидетелем, отец, тоже в форме и при медалях, шафером: Брайан был чудо как хорош в сапогах со шпорами, в портупее, при сабле, в ярко-зеленом мундире с наградами за девяносто восьмой год и в светлых офицерских брюках.

Кэрол, подружка невесты, почти не уступала Нэнси в своем зеленовато-лимонном тюле и с букетом. На Брайане младшем, свидетеле невесты, был выпускной костюм, сшитый всего две недели назад, когда он окончил грамматическую школу – двубортный пиджак из синего саржа, первые в жизни длинные брюки, очень взрослый вид.

Джорджу поручили следить, чтобы Вудро вел себя тихо и прилично, и разрешили применять силу в случае необходимости. Дед давал Джорджу указания в присутствии Вудро, и тот действительно вел себя хорошо – на него всегда можно было рассчитывать, когда затрагивались его собственные интересы.

Доктор Дрейпер не позволял себе никаких выдумок, которыми преподобный Тимберли чуть было не испортил мою судьбу – он читал методистскую службу прямо по руководству девятьсот четвертого года, ни словом больше, ни словом меньше; и вскоре наша Нэнси проследовала к выходу под руку с мужем, под звуки марша Мендельсона, и я вздохнула с облегчением. Венчание прошло превосходно, без всяких накладок, и я подумала, как остолбенела бы миссис Гранди, будь ей дано увидеть кое-кого из присутствующих тридцать шесть часов назад, при закрытых дверях, справляющая оргию в честь Дня Каролины.

Тогда впервые состоялся праздник, которомусужденобыло распространиться среди диаспоры всего человечества: Каролинин день, Каролинки, фиеста де Санта-Каролита. Теодор сказал нам, что этот день стал (то есть станет) летним празднеством плодородия, общим для всех планет и всех времен. И поднял бокал шампанского за посвящение Кэрол в женщины, а Кэрол ответила на его тост с большой серьезностью и достоинством… потом захлебнулась шипучкой, закашлялась, и пришлось ее утешать.

Я не знала тогда и посейчас не знаю, даровал ли Теодор моей Кэрол то, чего она так жаждала. Знаю только, что предоставила им для этого все возможности. Но у Теодора, этого твердолобого упрямца, никогда ничего не узнаешь.

В субботу состоялось выездное заседание попечителей Фонда Айры Говарда: судья Сперлинг, приехавший из самого Толидо, мистер Артур Дж.Чепмен, Джастин Везерел, Брайан Смит (с единодушного согласия собравшихся), сержант Теодор и мы с Элеанор.

Когда судья Сперлинг покашлял, я поняла намек и собралась ретироваться. Но Теодор встал вместе со мной.

После некоторого замешательства и я, и Элеанор остались, потому что Теодор не желал оставаться там без нас. Он объяснил, что в семьях Говарда существует абсолютное равенство полов – и он, как председатель организации будущего, присутствующий в качестве почетного гостя на собрании Говардской организации двадцатого века, не может принять в нем участия, если женщины не будут допущены.