– В Южном Гондоре сейчас ваши, – ответил левый стражник. – Кхандцев пасут, или они их.

– Слышь, братишка, – обратился он ко мне, – одёжку-то где надыбал?

– В Карроке, – ответил я, – на рынке.

– Оно и видно, – стражник усмехнулся. – Зря потратился, король тебе такое же тряпьё, новое, выдаст. Плащик в крепости лучше сними: не любят стрелки, когда кто-то под них рядится. Морду могут набить.

– Ты за него не бойся, – Гхажш потрепал меня по плечу. – Братишка не из простых, бывалый. Мы вместе с ним не одну лигу отшагали. Не смотри, что ростом не вышел, любому громиле шесть из восемнадцати вперёд даст.

– Да мне-то что, – пожал плечами стражник. – Я предупредил, а там, как хочет. Два белых звена с него, за вход в крепость, – он посмотрел на правого стражника, тот кивнул. – Ещё два – за ношение оружия.

– Плати, – подтолкнул меня в спину Гхажш.

Я достал из торбы кисет с монетами и отсчитал стражнику четыре штуки. Мне показалось, что это простое действие сильно повысило его уважение ко мне. Во всяком случае, стражник сделал глубокомысленное лицо, переглянулся с правым, а потом достал из поясной сумки две деревянных плашки с затейливыми чёрными рунами.

«Круглую носить на себе, на видном месте, – сказал он, протягивая их мне, – так, чтобы стража порядка могла свободно видеть. Треугольную – на рукояти оружия, также на виду. Разрешение действует до конца недели. Если захочешь остаться в крепости надольше, следующее можно получить у любой воротной стражи. Если к тебе обратятся стражи порядка, подчиняться их приказам беспрекословно иначе повиснешь высоко и коротко. У нас с этим строго. Стража порядка носит вот такие бляхи». И показал медный кругляш-застёжку на своём плаще с выдавленным изображением то ли совы, то ли филина: «Понятно?»

Я кивнул.

– Немногословный он у тебя, – сказал стражник Гхажшу. – Сразу видно, что северянин. Ты присматривай за ним тут, пока парень не обтешется. Сам знаешь, какие оторвы здесь водятся.

– Не боись, – Гхажш только ухмыльнулся. – За себя сам встанет. Ты лучше скажи, курятник Толстухи Фли всё ещё в «Глухом кабане»? Или, может, место поменяли?

– Что, груз с дороги сбросить спешишь? – понимающе засмеялся стражник. – Тамошние курочки тебя живенько растрясут.

И сделал приглашающее движение копьём: «Проходи!»

Подробно рассказывать о крепости я не буду. Не понравилась она мне. Камень, камень, камень, серый, грязный камень со всех сторон. Камень под ногами, камень по обеим сторонам улиц, и, кажется, даже, что камень над головой. Пыльные узкие улицы, вдоль которых, по канавам, текут нечистоты; толпы пьяных стрелков в одинаковых серо-зелёных плащах и висящий в воздухе густой запах, от которого к горлу подкатывает тошнота. Вот такой мне запомнилась крепость Осгилиат. Много позже, когда я побывал уже и в Минас-Тирите, и в Эсгароте, и в Умбаре, я понял, что бывают города и почище, и посветлее. Но тот, первый увиденный мною настоящий город, показался мне омерзительным.

Таверна «Глухой кабан» этого впечатления не исправила. Её огромный главный зал своими сводчатыми потолками и светом развешенных вокруг факелов живо напомнил мне подземелье Умертвищ. Только здесь не было плесени на стенах, и факелов было намного больше. Ещё здесь были люди. Много людей, в большинстве своём одетых в серо-зелёное. Очень много. Сотни две или три, а может, и больше. Они повсюду сидели на скамьях у длинных столов, что были расставлены между подпиравшими потолок столбами. Они ели, разговаривали, играли в кости, ожесточённо шлёпали по столам какими-то разноцветными листочками, пели, тискали потасканных девиц, раскрашенных, как орки, и занимались кучей разных других дел. И ещё они пили. Вот это занятие точно было для них самым главным. Могу поспорить, что любой из сидящих в таверне запросто перепил бы нас с Тедди. Обоих вместе. Над столами витал такой устойчивый многодневный перегар, что запах на улице казался просто свежим горным ветерком.

Мы подошли к стойке в середине зала, которая оказалась мне почти до подбородка. За стойкой возвышался устрашающего вида человечище, огромный, как изваяние древних королей у Рэроса. Волосатые ручищи человека-изваяния были сплошь покрыты синим узором прихотливо переплетающихся растений. Мне запомнился могучий дуб, в ветвях которого запуталось несколько маленьких рыбок.

«Привет, Кабан, – сказал Гхажш и изобразил перед человечищем что-то сложное пальцами левой руки. – Отдельный столик на четверых у окна, за занавеской. Свиные ножки с тушёной капустой на двоих, ну и пива, там, как обычно. Подошлёшь кого-нибудь потом, мы, наверное, ещё будем заказывать». И положил ладонь на стойку. Человечище молча кивнул, вынул из бэгга на кожаном переднике небольшие щипчики и ловко снял с запястья у Гхажша несколько серебряных звеньев.

Пока всё это происходило, меня кто-то сильно толкнул в спину. Я обернулся. Передо мной стоял бородатый верзила, ростом на две головы выше меня. На взгляд невозможно было определить, какого он роду-племени. Бородач был волосат, как бъёрнинг, беловолос, как роханец, а чертами лица напомнил мне Гху-ургхана, то есть имел курносый нос и слегка раскосые глаза.

– Чо на дороге встал, недомерок, – рявкнул он и попытался меня толкнуть ещё раз. Я посторонился, и бородач, промахнувшись, слегка задел широкой ладонью Гхажша, который как раз закончил свои расчёты с Кабаном.

– Отвянь от малого, косматый, – дружелюбно сказал ему Гхажш. – Не твой размер.

– А ты кто? – изумился бородач, подняв на Гхажша пьяный взгляд. – Обычая не знаешь? У двоих свара – третий не встревай.

– Свара у тебя сейчас со мной будет, – сообщил Гхажш, взяв его левой рукой за пояс. Легко подтянул пьяного к себе, упёрся лбом в покатый лоб бородача и продолжил низким, угрожающим голосом: – И ты её не переживёшь. Ты меня ударил! Верно, Кабан?

Кабан молча кивнул.

– А я парень вспыльчивый!

– Ну чо, чо… – промямлил бородач. – Задел нечаянно. Делов-то.

– Раз дел никаких, то мы пошли, – сразу же согласился Гхажш, отпуская пояс, и повлёк меня в глубину зала, оставив обомлевшего забулдыгу у стойки.

Столик на четверых оказался прикреплённой к каменному столбу тёмной дубовой столешницей, сплошь изрезанной рунами. По-моему, кроме Всеобщего там были надписи не меньше, чем на восьми языках, включая Тёмное наречие. Смысла большинства из них я не понял, а те, что понял, не стоит пересказывать. Стол был установлен в закутке, у стены, и окружён с трёх сторон лавками и деревянными стенками, высотой почти до потолка. От общего зала его отделяла чёрного цвета занавесь, которую Гхажш, впрочем, задёргивать не стал. Маленькое зарешеченное оконце в стене не добавляло ни света, ни свежести и, вообще, непонятно, зачем было сделано.

Не успели мы присесть, как из факельного полумрака вслед за нами появилась необхватной толщины тётка в засаленном переднике с огромным подносом в руках, заставленным множеством блюд и кружек. Не говоря ни слова, она сгрузила с подноса на стол блюдо с ворохом свиных ножек и кучей тушёной капусты, чашку с луковой подливкой, две плоских пресных лепёшки, четыре кружки с пивом и также молча удалилась.

Против ожидания, ножки оказались не только съедобными, но даже и вкусными. Не домашнее приготовление, конечно, однако близко к тому. Вот пиво меня по-настоящему разочаровало, впрочем, я о нём уже говорил. Гхажш же хлебал его, нисколько не морщась.

– Хочешь сойти за своего, – сказал он мне, – делай то, что делают остальные. В моей работе приходится делать вещи и похуже. Вот тяпнешь пару кружек, и оно тебе покажется не таким уж плохим. Ты лучше не ножки пивом запивай, а, наоборот, пиво ножками закусывай. Тогда пойдёт. Всё, что из свинины, у Кабана неплохо готовят.

– А поприличней мы места не могли найти? – спросил я. – Или здесь все места такие?

И с тоской вспомнил «Гарцующий пони». Я был там лишь один раз в жизни, и тогда заведение Маслютика показалось мне местом жутким и развратным. Теперь-то я понимал, что по сравнению с «Глухим кабаном» «Гарцующий пони» – просто образец приличия и благопристойности.