На честь мундира и сохранность сотоварищей мне было всецело наплевать. Ибо Китти Дэвидсон лежала в гостиной совершенно мертвая. И за Китти следовало взыскать сполна.

Я метнулся к валявшемуся у двери автомату. Завладев им, покорный слуга смел бы всех остальных подымавшихся в квартиру выродков, точно струёй из брандспойта. И даже, пожалуй, расчистил себе дорогу к отступлению; да только не хотелось отступать. Хотелось убивать, убивать и убивать эту сволочь. Лишь бы продолжали врываться, как примерные маленькие террористы...

Схватить оружие удалось, а на курок надавить — нет. В дверном проеме возникла фигура, грохнул ружейный выстрел и я начал куда-то улетать, но все же не слишком далеко, ибо слыхал последовавшее препирательство.

Мужчина требовал уничтожить меня; точнее, прикончить. Предложение было разумным и здравым. И голос казался весьма знакомым, я уже слыхал его ранее. А женщина возражала, но ее голоса я признать не мог.

Женщина в изобилии употребляла слова, от коих прекрасная половина человечества обыкновенно заливается густою краской.

Мысленно я соглашался с мужчиной. Именно так и поступил бы сам на его месте: без малейших колебаний прикончил опасного противника, отправившего на тот свет уже шестерых членов ПНП и готового при малейшей возможности увеличить это скромное количество. Мужчина рассуждал верно и вполне профессионально. Понимал: я обязательно и непременно уничтожу их, искореню способом сицилийской вендетты, перебью всех и каждого по закону кровной мести, включая жен, детей, кошек, собак и певчих канареек...

Я вчуже признавал правоту мужчины, и полностью был на его стороне, и признавал доводы неотразимыми...

Но победила женщина.

Я очнулся при полной памяти, но с поистине королевской головной болью, изрядно мешавшей насладиться новообретенными воспоминаниями...

— Эй! Эй, Мэтт!

Голос был девичьим, знакомым, и звенел странным щебечущим акцентом. Одно мгновение казалось, будто все Приключившееся было просто кошмарным сном, но я сразу понял: говорит не та женщина, и той женщины уже не услыхать вовеки...

Да и выговор был не канадским, а скорее восточным. Дальневосточным.

— Поль, Мэтт, как тебя называть? Откликнись же, черт побери! А, чтоб тебе! Эрик! Шевельнись, олух несчастный! Открой глаза, гром и молния! Спятить можно, с трупом наедине сидючи! Очнись, мать твою за ногу!

Лексикон весьма отличался от азиатского, но личико, увиденное покорным слугой, когда я умудрился разомкнуть веки, было раскосым, очень китайским и очень покрытым грязью западного образца.

С трудом облизнув губы, я вознамерился полюбопытствовать, что она здесь делает, и где мы, собственно, обретаемся, но выдавил совсем иное:

— С каким еще... трупом?

— Да с твоим собственным! Тебя швырнули сюда, прямо на пол, и я подумала: убит. Лежал бесчувственный, аки скот зарезанный.

— А куда меня швырнули?

Глазам представало пустое, унылое, смахивавшее на заброшенный подвал помещение. Источником света служил небольшой круглый люк в потолке, а к нему отвесно подымалась металлическая лестница. Где-то рядом плескала и журчала вода, огромная конура чуть заметно покачивалась. Подвальные гипотезы надлежало подвергнуть некоторому сомнению.

— Сама не знаю, — ответила Салли. — Меня привезли на полу автомобиля, водрузив на спину пару здоровенных подметок, чтобы подняться и подглядеть не вздумала... Это ветхая баржа, ошвартованная у полуразрушенных доков, на очень мутной и грязной реке. Выходящей, кстати, из берегов: того гляди, наводнение начнется. У пристани стоит пара старых протекающих лодчонок. По реке несется уйма всякого хлама, начиная от дохлых кошек и заканчивая бревнами. Нас определили в грузовом трюме, или как это именуют, поближе к носу баржи. На корме находится довольно просторная каюта, наподобие дощатого домика; ее, похоже, сколотили собственноручно и не столь давно. Во всяком случае, не рулевая рубка, будь покоен.

— Сколько... человек на борту?

— Заметила трех мужчин и одну женщину мерзкого вида: классический экземпляр хиппи. Полно оружия, включая пистолеты-пулеметы с прямыми рожками и складывающимися прикладами. Походят на немецкие шмайссеры. Салли перевела дыхание.

— Ты, голубушка, немало разглядела, — заметил покорный слуга.

— А меня в трюм загнали не сразу, сэр. Любители, сэр. Дилетанты. Обстановка доложена полностью, дополнительных сведений не имею. К вашим услугам, сэр.

Я болезненно осклабился:

— Умница, мадам Вонг!

— Китайский девоцка не пилатка, — улыбнулась неугомонная Салли. — Мадам Вонг не моя, моя Салли Вонг, а мадам Вонг это мой сталсый нехолосьш сестла... Вообще-то полагалось бы трястись от страха, верно, Мэтт? Любопытно, каким целям служил наш уютный трюм раньше? Хотя, наверное, лучше не знать...

Она скривилась, провела по грязному лицу не менее грязной ладонью, отводя падавшие на глаза смоляные пряди.

— Порочная у нас привычка: встречаться в дурацких местах. Сперва я прихожу к тебе в больницу, потом ты являешься ко мне в вонючий трюм... А согласись, неплохо я сыграла в Принце Руперте. А? Очень было трогательно.

Бедолага, похоже, просто радовалась долгожданной возможности поговорить с дружелюбным субъектом. А вдобавок провести несколько часов бок о бок с мнимым мертвецом...

— Очень, — согласился покорный слуга. — Что есть операция «Цветок»?

— Цветок?

— По словам общего нашего приятеля, Герберта Вальтерса, великого коммерческого пилота, операция «Цветок» — очередной взрыв, намеченный руководством ПНП. Знакомо такое сокращение? Салли опешила.

— Память вернулась? Поздравляю, Мэтт! Просто замечательно! Тебя вылечили?

— Увидишь парня, страдающего амнезией — пристрели женщину, которой он лишь накануне сделал предложение. Болезнь точно ветром сдует, — кисло произнес я. — Радикальный и мгновенный способ исцеления. После него даже контузия от скользнувшей по башке пули на памяти не сказывается.

Что ж, по крайности, я уже мог разговаривать о Китти, не мечтая при этом перестрелять полмира. Первый маленький шаг в спасительную сторону.

Салли Вонг смотрела на меня во все раскосые глаза.

— Речь идет о Дэвидсон? Ты и впрямь собирался жениться на этой ледяной деве, целомудренно оплакивавшей своего межеумка-супруга? Ох, прости, пожалуйста... Прости, умоляю. Сорвалось!

— Прикройте коробочку, мадам Вонг, — посоветовал я. — Китти мертва, мертва и еще раз мертва.

— Ну прости, Бога ради! Прости, Поль...

— Мэтт, — поправил я. — Легенда свое отслужила, мирный фотограф Мэдден исчез. Меня зовут Хелмом, сударыня. Предмет обсуждения: операция «Цветок»...

Я попробовал сесть, застонал, и Салли поспешила на подмогу.

— Фу-у, — выдавил покорный слуга. — Отныне пусть лупят коленом по заднице, а голове передышку дадут... операция «Цветок»!

Подумав, Салли сказала:

— Нет, ничего не слыхала, ни единого намека.

— Как часто является надзиратель?

— Определенного расписания нет, — усмехнулась девушка. — Я здесь уже вторые сутки. Попалась этим скотам по дороге в бакалейную лавку, после работы — до сих пор числюсь главной билетершей в Северной авиационной, дожидаюсь определенных сведений о Вальтерсе. Ночью сквозь люк светили фонариком, но промежутки между визитами были различными. Тебя спустили по лесенке около двенадцати, швырнули на пол, вежливо сообщили, что прибыла приятная компания... Брр-р-р! Я ведь подумала, что ты мертв. Крови натекло уйма. Но кожа была теплой, а через часок ты застонал и дернулся. Потом рассвело, и я признала старого знакомца... А на палубе уже часа два — ни звука.

— На кой ляд им сдалась ты?

— О-о-о! Меня отдают революционному трибуналу, за вопиющие преступления перед трудовым народом. У кого-то хватило мозгов понять: Салли Вонг привлекали к Герберту Вальтерсу отнюдь не мужские достоинства последнего. Салли Вонг, оказывается, не бандюгу поганого отлавливала, а злоумышляла против народного героя, борца за свободу рабочего класса. Так пояснила бабенка-хиппи.