Начтов улыбнулся, приоткрыл глаз, посмотрел.

– Это правда было?

– Истинная правда.

– Тогда не интересно. – Начтов вздохнул. – Уже встречалось. В какой-то поэме Джона Китса влюбленная женщина поместила голову своего возлюбленного в цветочный горшок, засыпала черной землей и посадила цветы. Цветы росли пышно. Делаем вывод: в своих поступках люди не могут сделать ничего такого, что бы уже не было описано в литературе. Уайльд прав. Представляешь? Мы тут с тобой сидим, рассуждаем умно или полоумно о разных предметах, а это все уже давным-давно описано в литературе. Или сейчас какой-нибудь щелкопер нас с тобой изображает и приспосабливает нас, безмерно вариативных, к своей однобокой концепции. – Начтов еще раз тяжело вздохнул. – Трудно стало жить и работать.

– Отчего же? По-моему, все идет нормально.

– Не-е, милый, это не ты, а твое верхоглядство глаголет. Ты заметил, наверное, что среди наших клиентов все чаще встречаются люди без внутренней опоры, полые люди, даже не одномерные, а просто – пустота в оболочке.

– Полые люди – это тоже было. – К. М. в тон вздохнул.

– То-то и страшно. И печально, и горестно. К тому же наше с тобой дело захиреет со временем. Потому что все в мире кончается предательством, все: идеалы юности, мятежи, бунты, революции, исторические и военные победы, самое предательство – все кончается предательством. Во-первых, потому, что всякая победа достается не тому, кто ее добыл, во-вторых… ну, скоро там время подойдет? Ужасно выпить хочется.

– Ладно, шеф, пойдемте. Пока подгребаем, и мой запрет кончится.

…нет повода к стихам есть горечь у причины долг неоплатен и необратимы слепой случайности неверные ходы не проводы любви предлоги встреч неповторимы неотделимы печаль от счастья радость от беды созвучья живы будем гордо мочь вынашивая глубину посева без суеты пристрастия и гнева нас минет скорбно глохнущая ночь завязка пришлая и ржавый гвоздь успеха сюжет и кульминацию пророчат ответно проникающее эхо звучит слышней а голос одиноче…

Половину дома поставили на капитальный ремонт. Жильцов выселили. Стекла выбили. Во дворе снесли два старых флигеля и два полуразрушенных кирпичных строения. Мусор вывезли. Огородили забором образовавшийся пустырь. И на этом, как сказала П. П., стройка столетия на четверть века ушла в начальный период. Пустырь мгновенно зарос одуванчиком, подорожником, крапивой двудомной и лопухом, и не одно поколение футболистов и предприимчивых хулиганов выросло бы на пустыре, если бы из квартиры напротив неожиданно не съехал спортивный болельщик. Он получил отдельную квартиру на юго-западе и усвистал. Накануне, отчаливая, поддавшись уговорам Марии, он условился с дворником и устроил хеппенинг – выкидыш мебели из окна. Школьники уговорили его перенести представление с утра на послеобеденное время и для убедительности собрали болельщику по двугривенному.

И вот в три часа дня пьяный болельщик выглянул из окна, увидел внизу, за ограждением, дворника и милиционера в новой серой форме, толпу зрителей и зычно крикнул несвоим голосом:

– Будь проклят и прощай, старый уклад жизни! Первым отделением – экспромт стульев!

Болельщик поторчал в окне минут пять, размышляя, что бы еще крикнуть, и, не вспомнив и не придумав, исчез. Стул полетел из окна врастопырку, упал, сковырнулся на бок и покатился под восторженный гул голосов. За первым стулом выпорхнул второй, затем третий, затем стол, табуретка, невесть откуда взявшаяся детская коляска с ободранным верхом, части дивана, затем вдохновенно грохнул шкаф, выбросив дверцы, затем кувырнулось эмалированное ведро, скользнули лыжи, нелепо вывалился старый велосипед, смешно дергая педалями, затем, по мере вхождения в раж, полетели тарелки, вилки, стаканы, и если бы его не остановили криками снизу, болельщик выкинулся бы сам, так ему это все понравилось.

Неделю спустя в освободившуюся комнату болельщика, сопровождаемый точно такой же мебелью, какая была выкинута в хеппенинге, въехал новый жилец. Он представился сумасшедшим, это поняли многие, к тому же изобретателем, это установили позднее. И все-таки было в нем что-то такое, что не только выделяло его среди жителей оставшейся половины дома, но и делало его прямо-таким чужим и потому достойным всякого интереса, здорового и болезненного. Выяснили, что он когда-то где-то работал, и весьма успешно, потому что его уволили, так как он изобретал не то, чего от него ждали. Выяснили, что он был женат, но по причине своего гениального развития не мог иметь детей, и хотя платил налог за бездетность исправно, его жена ушла к другому. Выяснили, что сейчас он живет переводами с восьми языков, включая язык бушменов, хотя никто толком не мог знать, кто такие бушмены, на каком языке они говорят и зачем. Короче, выяснили все, что необходимо выяснить о неженатом мужчине странного поведения и зрелого возраста. Первые три-четыре недели проживания в полудоме изобретатель весь день обычно торчал в окне и пялился на небо, а это, как известно, добром не кончается. Изобретает, говорили о нем с улыбкой. Иногда прибавляли: наш сумасшедший, и при этом всем становилось как-то легко и радостно: хотелось верить в доброе и светлое.

Марии все эти события ужасно нравились. Во время хеппенинга она стояла впереди толпы и в особенно острые моменты взвизгивала от удовольствия.

– Милый, – говорила она вечером К. М., – когда мы будем уезжать, мы обязательно устроим такое же представление. Только еще красивее. Мы станем прямо в комнате поджигать мебель, а потом выбрасывать в окно. Представляешь?

– Представляю, – отвечал К. М. – У женщин здравый смысл – последняя инстанция, но до нее дело обычно не доходит.

– А у мужчин здравого смысла вообще кошка намяукала, – запальчиво отвечала Мария.

– Неправда. У мужчин здравый смысл – это первая инстанция, а дальше нее уходят только поэты. С женщиной он встречается на ничейной территории.

– Но под одним одеялом, – смеялась она. – Ты заметил, какой безумный взгляд у нового жильца? Прелесть какой сумасшедший взгляд. Ужасно романтичный, я думаю, он нас однажды всех удивит.

Недели две по вечерам новый жилец являлся в гости к П. П., и они, закрыв двери на ключ, долго шушукались. Вредная старуха на все расспросы ничего не отвечала, поджимала губы и напускала таинственный, важный вид.

– Мне кажется, – говорила Мария, – я уверена: они затевают строить космический корабль. Сейчас все помешались на космосе. Слушай, милый, давай мы первые построим и улетим.

– Я не умею, – дремотно отвечал К. М.

– Хорошо, тогда утешь меня.

– Рано, еще не ударили в колокол.

– Какой колокол?

– Как у парагвайских иезуитов. У них был обычай: в полночь бил колокол, призывая мужей к исполнению супружеского долга.

Мария с минуту беззвучно смеялась, затем заявила:

– У нас будет другой сигнал – крик ночной чайки.

Вечерние перешептывания с П. П. материализовались в проект. В один чудный денек изобретатель широкими шагами отметил на пустыре квадрат двадцать на двадцать метров, вбил колья, протянул веревку и объяснил, что отныне это площадка строительства космического корабля. Все полдома ожидали чего-то подобного, и поэтому жильцы обрадовались. За неделю у площадки выросла груда заготовок – старые водопроводные трубы, части газовых плит, чугунная ванна, листы кровельного железа, мотор и рама инвалидной коляски, сварочный аппарат, множество других предметов неизвестного происхождения и непонятного назначения. Руководителем проекта оказалась, естественно, П. П., а ее первым заместителем стала Мария. П. П. преобразилась – двигалась решительно, напористо, говорила энергично и деловито, размашисто жестикулировала. Для охраны строительства она вытребовала молодого свежеусого милиционера, и он с утра прохаживался по периметру площадки, томясь бездельем, краснея от смущения и порываясь сбежать с поста.

Весь подъезд загорелся замыслом. Споры, кого брать в космос, а кто и даром не нужен, то и дело вспыхивали в оставшихся квартирах полудома, на кухнях, в коридорах, на лестничных площадках. Иногда кто-нибудь с верхотуры, перегнувшись в окно так, что чуть не вываливался, кричал вниз: