Военная реформа Владимира была направлена на усиление оборонного потенциала государства. Сущность ее заключалась в ликвидации ”племенных” военных объединений и слиянии военной системы с системой феодального землевладения. Великий князь раздавал в порубежных районах Руси земельные владения, понятно, с правом эксплуатации местного населения, конкретным лицам с единственной обязанностью военной службы и организации обороны в масштабах этих владений [250, с. 106]. Конечно, подобные бенефиции также носили условный характер, что обеспечивало тщательное соблюдение интересов киевского великокняжеского стола.
Особое внимание Владимир уделял отсутствию коренных связей новой, служилой, по сути, знати с местной социальной верхушкой. Владения давались преимущественно выходцам из других, часто отдаленных земель — ”от Словенъ, и от Кривичъ, и от Чюдии, и от Вятичь…” [там же]. Феодальное происхождение не было обязательным условием получения лена. Их часто предоставляли выходцам из демократических слоев. Среди них были воспетые в народном эпосе ремесленник Ян Усмошвец, попович Алексей и даже крестьянский сын Илья Муромец.
Последствия военной реформы проявились очень скоро и оказали большое влияние на дальнейший ход государственных дел. С одной стороны, она позволила создать могучий заслон на южных рубежах страны против кочевников [297, с. 250—253; 298, с. 309—311; 526; 539, с. 385—389; 542, с. 48—51]. ”И бђ (Влодимер. — М.Б.) воюяся с ними (печенегами. — М.Б.) и одоляя имъ” [250, с. 106], а с другой — способствовали созданию новой, или младшей, знати — дружины, полностью зависимой от великого князя [250, с. 109—112; 532, с. 59]. В древнерусском эпосе новосозданная знать выступает опорой Владимира в противовес старому родовитому боярству.
В Киевской земле Владимир построил лично для себя несколько мощных крепостей. Наиболее значительные среди них — Белгород над Ирпенем [250, с. 106], Василев над Стугной, Берестово на южной окраине Киева. В этих загородных крепостях Владимир чувствовал себя намного спокойнее, чем в столице.
Смысл судебной реформы Владимира заключался в установлении и размежевании судов епископского и градского. Единственным юридическим документом, дошедшим до нас в чрезвычайно деформированном виде, является Церковный устав [453, с. 233—234]. Первый опыт кодификации права (как гражданского, так и церковного) приходится на время Ярослава Мудрого, в правление которого составлена древнейшая редакция ”Русской Правды”.
Попытка ввести на Руси смертную казнь за особо тяжкие преступления (”разбои”) [250, с. 111—112] потерпела фиаско. Изданное постановление было упразднено через несколько лет. Русь, едва ли не единственное из европейских феодальных государств, не знала юридически санкционированного убийства как метода предупреждения преступления или наказания за совершенный противоправный акт.
В исторической литературе особой популярностью пользуется осуществленная Владимиром религиозная реформа, состоявшая в окончательном утверждении христианства в роли официальной, государственной религии на Руси.
Религиозная реформа Владимира. Очевидный крах древнерусского язычества заставил великого князя серьезно задуматься о дальнейших мероприятиях в сфере религии. По мере того как укреплялось положение князя, а реальные успехи его правления поднимали авторитет киевского престола и тем самым привлекали на сторону князя-реформатора симпатии широкой общественности, его верность язычеству становилась проблематичной.
Религиозную реформу Владимира нельзя рассматривать как изолированный акт, независимый от остальных нововведений великого князя в области социальной структуры. Наоборот, она представляла собой необходимый элемент единой системы.
Успешное осуществление административной, военной, судебной реформ выдвигало проблему преодоления язычества, тормозившего духовный прогресс, на передний план. Оно становилось необходимым условием всестороннего развития общественной жизни Киевской Руси. Личные взгляды и желания отодвигались на задний план; введение монотеизма диктовалось объективным развитием страны, победой феодального способа производства.
Христианство не было единственным вариантом. Реальная ситуация предлагала и другие альтернативы: иудаизм, ислам, буддизм, не говоря уже о многочисленных сектах типа манихейства, павликианства, богомильства. Следовательно, вопрос состоял в том, какую же из этих религиозных систем предпочесть. Эта коллизия нашла отражение в летописном эпизоде ”выбора веры” — довольно своеобразном идеологическом документе эпохи [250, с. 71—94].
Понятно, идеологическая сфера не была отделена от социально-экономических и политических условий. Успех и признание каждой религии зависели в конце концов от общественной силы, стоящей за ней. Большинство соседствовавших с Русью государств исповедовали монотеистические религии — христианство (Византия, Германия, Моравия, Дунайская Болгария), ислам (Халифат, Волжская Булгария), иудаизм (Хазария). Неслучайно именно эти альтернативы выступают в летописном предании. Шансы буддизма, скажем, были очень незначительны по причине отдаленности тех стран, где он исповедовался. И уже совсем ничтожными выглядели социальные позиции сект, которые вообще не имели статуса государственных религий.
На первое место закономерно претендовало христианство, признанное преимущественным большинством стран, с которыми Русь имела самые тесные отношения: с Византией, выступавшей в роли главного контрагента Киевской державы; славянскими странами — Болгарией, Моравией, Чехией, Польшей, Хорватией, Сербией; Германией, именно в это время приобретшей статус империи. Христианство все больше и решительнее пускало корни в скандинавских странах, в Венгрии. На востоке оно утвердило себя в Армении, Грузии, Абхазии и у некоторых северокавказских народов. Но существовала еще одна сторона дела, с которой необходимо было считаться: принятие христианства из Византии и подчинение Русской церкви константинопольской патриархии давало последней возможность вмешиваться во внутренние дела Руси. Подобно своему отцу Святославу Владимир не без оснований побаивался нежелательных политических последствий.
С другой стороны, христианство уже довольно глубоко укоренилось в самой Руси; христианами были бабушка Владимира Ольга, возможно, дед Игорь и братья Ярополк и Олег. Впрочем, колебания Владимира нетрудно понять. Заняв в ходе междоусобной борьбы за киевский престол антихристианскую позицию, молодой князь поставил себя во враждебные отношения с киевской иерархией. Дальнейшие его мероприятия в сфере религиозной жизни — основание нового языческого пантеона, антихристианский террор, человеческие жертвоприношения — углубляли и без того достаточно острый конфликт. Моральное лицо Владимира — убийцы родного брата, обманщика и распутника — стало убедительным жупелом в идеологической борьбе.
Показательным фактом, отражающим конфронтацию между церковью и великим князем, является канонизация Иоанна и Федора — ”варягов” [22], убитых в ритуальных целях с ведома и при содействии Владимира. Эта канонизация была совершенно очевидной демонстрацией, рассчитанной на этично-идейную дискредитацию киевского князя-язычника и на усиление сопротивления его начинаниям как со стороны христианской общественности на Руси, так и христианской Эйкумены в целом.
Когда именно канонизированы Иоанн и Федор — в источниках не зафиксировано. Д. С. Лихачев допускает, что это был замысел Ярослава Мудрого, активно заботившегося о создании культа русских святых [357, с. 65—66; 359, с. 50—76]. В древнерусский пантеон, по мнению исследователя, должны были попасть Ольга, Иоанн с Федором и Борис с Глебом. Однако обоснование этой гипотезы оказалось сомнительным и вызвало возражения в литературе [247, с. 9—16].
Не подлежит сомнению, что Ярослав пытался канонизировать Владимира, Бориса и Глеба. В этом списке ”равноапостольному” князю принадлежало первое место. Воспевание провозглашенного просветителя Руси проходит через всю литературу времен Ярослава и более позднюю (Иаков Мних). Между тем Иоанн и Федор были жертвами Владимира — кандидата в святые.
22
”Варягами” их сделала третья, Мстиславова редакция ”Повести временных лет”.