Такнелл не стал отвечать — даже не подал знака, что услышал вопрос. Его глаза были устремлены вниз, словно сквозь камень он видел свое прошлое.

Томас настойчиво повторил вопрос:

— Этот камень точно такой же, как остальные, смотритель. Здесь нет какого-нибудь знака, чтобы опознать ее?

Такнелл хмыкнул.

— Опознать? Его величество, покойный король Генрих, да простит Бог его грехи, приказал, чтобы не было никакой гробницы, никакого памятника. Он хотел, чтобы она исчезла из нашей памяти так же быстро, как и из его собственной. Никакие слезы не должны были омрачать день его свадьбы, которая состоялась на следующей неделе. — Смотритель даже не пытался скрыть презрение, прозвучавшее в его голосе. — Но знак все же есть, если знаешь, куда смотреть.

Он протянул руку и поднял фонарь. Сначала Томас не заметил ничего необычного, но потом, всмотревшись, он разглядел то, что поначалу принял просто за царапину. На камне была вырезана роза: в правом верхнем углу, едва заметная, крошечная, не больше мизинца. Безупречная. Кто-то не пожалел труда, чтобы высечь ее, чтобы сделать ее прекрасной — но незаметной. В числе множества слухов до Томаса доносился и такой: несмотря на то что имя ее было стерто, а память очернена, каждый год девятнадцатого мая в этой часовне на каменном полу появлялась белая роза. Кто-то не желал забывать — ни ее, ни годовщину ее смерти.

Томас снова поднял голову, но лицо Такнелла скрывал полумрак. Когда же он заговорил, то его голос звучал ровно и деловито:

— Начнем?

Зажгли новые фонари. Их повесили на скобы на колоннах и поставили на отодвинутые в сторону скамьи. Старый аромат ладана, полированного дерева и сальных свечей сменился запахом горящего масла, а вскоре — и свежей земли. Отмеченную плиту и четыре ближайших к ней подняли и сложили стопкой. Трое мужчин принялись выбрасывать из могилы землю с быстротой, которая демонстрировала их желание поскорее уйти отсюда. Холмик глинистой почвы быстро рос, гробокопатели — медленно опускались вниз.

— Насколько глубоко им предстоит уйти? — спросил Томас.

Такнелл отошел в темноту, и его ответ донесся глухо, словно издалека:

— Не очень.

Несмотря на больное колено, Томас не мог спокойно сидеть и ждать. Он прислонился к одной из колонн, глядя вперед и мысленно подгоняя рабочих. Ему хотелось прыгнуть в расширяющуюся яму и помогать им. Его учили усердно трудиться, совершать добрые дела и подавать пример. Но он понимал, что будет только мешать. Его руки не привыкли к лопате. Сейчас его инструментом служило распятие. Когда-то это был меч.

Раздался скрежет, не похожий на звук лопаты, врезающейся в землю, послышался треск ломающегося дерева и сразу вслед за тем — торжествующий крик рабочего, нанесшего первый удар. Но почти тут же в голосе гробокопателя зазвучал ужас. Трое поспешно выскочили из могилы и шарахнулись в темноту, крестясь, бормоча молитвы и зажимая ладонями носы и рты.

Томас заставил себя двинуться вперед, выставив фонарь, словно оружие. Слабый луч света стал расширяться, пока не упал на что-то белое внизу. И в этот момент до Томаса донеслась вонь — удушающая, с примесью отвратительной сладости. Казалось, она бешено вырывается из тесной бутылки с испорченным содержимым, которая перед тем долго была заткнута пробкой. Томас подавил рвоту, инстинктивно подняв к лицу рукав. Ноги у него окаменели, больное колено свело.

— Все еще разит?

Он не услышал приближения Такнелла, и вздрогнул, когда рядом раздался его голос.

— Как такое возможно? — Томас говорил хрипло и сдавленно. — Разве она не пролежала здесь почти двадцать лет? Неужели правду говорили те, кто утверждал, будто она не поддастся смерти?

Не отвечая, смотритель шагнул мимо Томаса и спустился в могилу. Не желая смотреть, но не в силах оторвать глаз от жуткого зрелища, Томас увидел то, что могло быть только ладонью. Кости обнажились под гниющей плотью и отчаянно извивающейся белой массой — черви корчились в непривычном для них свете. Томасу показалось, что вонь ударила в него с удвоенной силой, и все же он не мог отвести взгляда. На лбу у него выступили капли пота, а тело готово было взбунтоваться.

Такнелл простер ладонь над копошением червей.

— Бедная леди, — прошептал он и бережно убрал гниющую руку в расколотую стенку гроба. Только тогда он посмотрел наверх. — Она — не та, кого вы ищете. Она пролежала здесь всего год. — Повернувшись к рабочим, смотритель приказал: — Копайте глубже с этой стороны. И работайте осторожнее.

Когда смотритель снова оказался рядом с ним, Томас, с трудом совладав с собой, спросил:

— Кто это был?

— Джейн Грей. Простая девушка, ей едва исполнилось семнадцать. Еще одна жертва чужого тщеславия. — Его голос стал жестким. Он указал в землю. — Вы знаете, сколько обезглавленных королев борются за первенство там, внизу? Три. Та, чье царствование длилось всего девять дней и чей покой мы только что нарушили. На расстоянии двух ладоней лежит еще одна, Кэтрин Говард, глупая и тщеславная девушка, которая все равно не заслужила такой судьбы. А раньше их обеих — первая из обретших этот ложный покой. Единственная заслуживавшая именоваться королевой… — Он замолчал, гнев больше не придавал ему силы. — Ну, ее вы очень скоро увидите.

Томас еще не избавился от вкуса желчи во рту, когда стук лопаты снова изменился. По команде Такнелла рабочие начали действовать, осторожно, медленно счищая землю, пока не обнажился небольшой квадратный ящик — не длиннее мужской ноги. В ответ на вопросительный взгляд Томаса Такнелл пояснил:

— Ящик для стрел. Чтобы похоронить ее, ничего лучше не нашлось. — Он подал Томасу короткую железную палку, уплощенную с одной стороны. — Мы уходим, сэр, как вы и распорядились. Позовите нас, когда закончите.

Казалось, он собирался добавить еще что-то, но быстро отвернулся и увел рабочих из часовни. За дверью их моментально поглотил туман. С ними исчезли все звуки, и Томас остался стоять в озерце неровного света, в могильном одиночестве.

Ему захотелось окликнуть их, позвать кого-нибудь обратно — якобы для того, чтобы подержать фонарь. Однако полученный им приказ был недвусмысленным. Никто не должен узнать о его подлинном поручении. Большинство решит, что человек Лиса прибыл положить конец слухам о том, что ее тело будто бы увезли и что она родилась заново в своем родном Норфолке, где в каждую годовщину ее смерти ровно в полночь белый заяц бежит по полям от церкви. Пусть верят, во что хотят. Никто никогда не додумается до правды. Ибо Томас Лоули здесь не для того, чтобы удостовериться в том, что находится в могиле. Он должен удостовериться в том, чего там нет.

Больше откладывать нельзя. Поставив два фонаря на краю круглой ямы, Томас с трудом спустился в нее. Он ожидал, что придется приложить силу, но, когда плоский конец палки оказался под крышкой, та оторвалась совсем легко, словно не была прибита как следует. Томас повторил это еще в двух местах, каждый раз почти не нажимая, — и крышка поднялась. Засунув пальцы в щель, он быстро пробормотал «Аvе», а потом начал дышать медленно и ровно, стараясь наполнить свое тело и ум спокойствием, как его обучили. В последнее время Томасу приходилось делать немало отвратительных вещей. Однако все они совершались в служении Богу и в повиновении вышестоящим, толковавшим волю Господа. И это задание, каким бы оно ни было неприятным, станет еще одним таким делом, еще одной бусиной, нанизанной на четки его спасения.

Томас снял крышку, отставил ее в сторону. Его ноздри приготовились вдохнуть волну гниения. Однако он не ощутил совершенно никакого запаха, если не считать… Да, что-то все-таки было, но больше похожее на простую затхлость. А еще — нечто сладкое, почти медовое. Этот запах длился всего мгновение и исчез, словно кто-то поднес цветок к его лицу, а потом отнял. Она пролежала в этом гробу девятнадцать лет. Черви, которых он видел в мертвой руке другой королевы, здесь давным-давно закончили пиршество.

Мертвая рука королевы. Томас застыл на месте. Его ровное дыхание, сладкий аромат, улетевший прочь, мерцание фонарей — все это усыпляло его. Однако образ руки снова пробудил бдительность Божьего слуги. Он должен исполнить свой долг. Ему необходимо найти то, что должно находиться здесь, — и, когда это будет найдено, он доложит о содеянном и вернется в свое теплое жилье. И нынешняя ночь поблекнет, превратившись в еще одно неприятное задание, выполненное ради вящей славы Божьей. Его господину придется искать другой способ принуждения. Его господин хорошо умеет это делать.