– А как же войска СС?

– Почти все на фронте. А наши учебные части блокированы. Сука! Толстая грязная сука! Он тормознул переброску своего танкового корпуса на фронт. И теперь орлы Геринга берут власть в свои руки! У нас есть единственный шанс.

– Мы будем уходить к нейтралам? – доктор не был в курсе плана «Адель».

– Мы должны добраться в Гамбург. Хорошо, что я сейчас здесь. Есть шанс. Потом Аргентина. Подробности – когда окажемся на месте. Извини, Карл, ничего больше сказать не могу.

– Когда я должен быть готов? – доктор всё понял, хотел спросить о семье Гиммлера, но воздержался.[67]

– У тебя час. Через час ты должен быть в гараже, с собой небольшой саквояж с самым необходимым. Документы я приготовил. Они надежны.

Так вот на что рассчитывали лимонники! Неужели у них решено всё с военными, но с кем? А какое это для него имеет значение? Сейчас – никакого! И всё-таки Аргентина! Было несколько планов на всякий пожарный случай: в его распоряжении был паспорт гражданина нейтральной Швейцарии, но в этой маленькой горной стране спрятаться было негде. Слишком она миниатюрна и все в ней на виду. Найти любого человека – дело не более семи-восьми дней. Был готов самолет, который должен был доставить его к Франко. Почему-то к Муссолини бежать не хотелось: американцы и англичане уже высадились на Сицилии и готовились перемахнуть на полуостров. И третий путь, которым он собирался уходить – бросок в Гамбург, где на базе подводных лодок уже ждет экипаж, получивший сигнал «Адель». Эта субмарина океанского класса должна сделать переход в Аргентину. Сколько пришлось заплатить за убежище в этой стране президенту Перрону! Грязная жидовка Эвита, сука! Ее жадность просто не знает границ, ну что же, она получит свое обязательно! Думает, что вечная? Тупая наглая певичка, которая уверена, что схватила судьбу за член своего диктатора? Ну-ну… Гиммлер ненавидел не всех евреев вообще, это были всего лишь разменные пешки, подлежащие уничтожению. Он ненавидел евреев, к которым не мог дотянуться и отправить в газовую камеру. Но при этом никогда не давал ненависти затмить рассудок. Он помнил тот страшный день, когда присутствовал при массовых расстрелах в Польше[68]. И его тогда накрыло так, что психика не выдержала, началась истерика. Тогда он отдал приказ, чтобы массовые казни исполняли айнзац-команды из местных коллаборационистов, и лучше всего набирать туда самых отъявленных мерзавцев.

В 18–00 из замка в сторону Ульма выехала машина с тремя людьми, все трое были в военной форме санитарно-эпидемической службы. По документам они следовали в Киль для обследования женского лагеря трудового воспитания под городом, там началась вспышка холеры.

Аксеново. Подмосковье

14 октября 1943 года

Этот разговор, который я не хочу называть допросом длился уже два с половиной часа. Мы оба устали. В комнату охранник принес кофе для моего визави и чай для меня. Кажется, говорил, что к кофе равнодушен, слишком горько и аромат его не нравится. А вот чай люблю, особенно в этих латунных подстаканниках, с лимоном, ложечкой и кусковым сахаром. И не из пакетиков, а заваренный в фарфоровом чайнике из хорошего листового продукта. Удивительное дело, но в ЭТОМ СССР я впервые пил вкусный грузинский чай. В МОЕМ времени словосочетание «грузинский чай» ассоциировалось со словом «бурда». То ли плантации запустили, то ли разучились его обрабатывать, не пойму. К чаю подали бутерброды с сыром и печенье. Он наливает вторую чашечку. Этот кофе не бразильский, йеменский, чистая арабика. Моя жена сказала, что ей нравится даже больше, чем бразильский, есть в нем какая-то пикантная кислинка. Кстати, за кофе для супруги я заплатил строго по прейскуранту, за бразильский тоже. И сохранил чек. Сохраняю все документы о покупках. Пригодится. Я что, не помню эпопею с трофеями? Как эти дела использовали для того, чтобы скомпрометировать наших военных?[69]

– Этот кофе имеет небольшую кислинку. Пикантно. Он мягче бразилии. Но бодрит неплохо.

Короткие предложения. Очень короткие, но акцентированные паузы между фразами. Короткая стрижка. Массивный подбородок, глубоко посаженные глаза, карие глаза, черные волосы, небольшой рост. Внешность моего собеседника абсолютно не совпадает с арийскими стандартами, тем не менее, передо мной сидит один из самых опасных людей Третьего Рейха.

– Это Йемен, Генрих, чистая арабика.

– Благодарю, Алекс. Хороший кофе. Большая редкость. В последнее время.

За неделю общения мы перешли на «ты». Я понимаю, что собеседник прекрасно знает те приемы, которые использую в разговоре с ним, да и сам он как оппонент далеко не подарок, надо постоянно быть настороже. Каждая наша беседа становится интеллектуальным поединком. Интересно. Сложно. Очень утомляет. Вот видите, поднабрался. Тоже стал рубить короткими фразами, почти односложными предложениями. Съел несколько печенек, к бутербродам даже не притронулся, что-то не хочется. В ритуале перекуса еще сигарета. Точнее, две штуки – одна за другой. И тогда мы продолжим.

– Алекс, ваш лидер. Он курит трубку. Ты обещал мне. Те самые папиросы.

– Попробуй, Генрих.

Я же говорил, стал тоже немногословным и рублю фразы. Протягиваю пачку «Герцоговины Флор». Интересно, что это, психологический заход, попытка снизить мою враждебность и настороженность, или хочет что-то понять про Сталина? Пользуясь своими, только ему одному известному приемами. Вообще-то это называется «подстроиться под объект». Он хорошо понимает, что его судьбу будет решать не ваш покорный слуга, а Иосиф Виссарионович лично. Ну, достать «Герцоговину» не такая уж большая проблема. И от одной упаковки не обеднею. Интересно, какие выводы сделает мой визави? Он аккуратно открывает пачку, достает папиросу, разминает ее, потом постукивает по столу, чуть уплотняя табак, так, чисто ритуальный жест, а не реальное уплотнение. Закуривает, выкуривает первую в абсолютной тишине. Я не мешаю. Пусть оценит. Тогда что-то скажет. Если захочет.

– Интересный аромат. Лёгкий. Сладковато-пряный, ориентальный. Балканский или турецкий. Балкан. Судя по названию. Цветущий луг. Скошенная трава. Точнее. Немного смолистый. И очень крепкий. В послевкусии есть кислинка. Приятная. Ограничусь одной.

– Любин. Южная Герцоговина. Флор – это особая технология. Никакой искусственной ферментации. Из листа удаляют черешок и перемычки. Особая нарезка. И шесть месяцев выдерживается, зреет. Только после этого идет на папиросы. Крепкий. Девятка или даже десятка. Создан одним татарином. Организовал в Москве папиросную фабрику «Ява». Еще до революции. Сейчас поставки возобновились[70], но это из старых запасов. Довоенных.

Генрих докурил.

– Продолжим?

Он согласно пожимает плечами. Мол, куда я денусь. Наш разговор идет на немецком. Пришлось. Финский. Немецкий. Английский. Фарси. Арабский. Японский и китайский. На каждый по полтора-два месяца. Извините, японский и китайский – два с половиной. Много иероглифов. Это кроме всего прочего. Вот и подумайте, какая нагрузка упала мне на плечи! Спать приходилось по три-четыре часа максимум, чаще всего на работе.

– Итак, вернемся к двадцать четвертому сентября. Когда вы узнали о перевороте?

– Я не узнал. Я почувствовал. В 13–20 я вернулся домой. Берлин-Ланквиц, Корнелиусштрассе, 22. Забрать документы. Я работал дома. Они мне понадобились. В городе было спокойно. Марта накрыла обед. В 13–45 мне позвонил помощник. Сообщил о перемещениях военных. Я не стал ждать. Оставил в сейфе приманку. Не самые важные документы. Архив давно спрятал. Надёжно (эти документы уже были у нас – одно из условий сдачи в плен). Я переоделся. Отправился на Войерштрассе, 18. Там жил «Корсиканец»[71]. До утра был у него. Потом перебрался в Берлин-Лихтераде. Уландштрассе, 41а. Полковник Эрвин Гертс[72]. У него я прятался. До прихода оккупационных войск. Потом пришел в комендатуру. Сдался вашему СМЕРШ. Я написал подробно.