— Еще один погиб из-за Звезды Атласа, — со вздохом проговорил тосканец. Взбежав на высокую скалу, он оглянулся вокруг. У него оставалось всего человек десять, а спаги, проникнув в ущелье, уже поднимались по уступам скал. Сердце упало в груди храбреца, шутившего до сих пор со смертью.

— Конец! — прошептал он.

Он взглянул в ущелье. Облако белых бурнусов спускалось с гор наперерез спаги. Граф и Хасси, укрыв Афзу и ее приданое в надежном месте, стали во главе горцев и бросились к ущелью в надежде спасти последних его защитников.

Но было уже поздно!.. Спаги одним напором взяли высоты и добивали кабилов.

Один сержант подошел к Энрике, уже бросившему ружье, и, схватив его за грудь, кричал:

— Смерть тебе!

— Напрасно предупреждаешь меня, друг. Я проиграл партию и готов заплатить, — с грустной улыбкой ответил тосканец.

Командовавший полком, видя появлявшихся отовсюду кабилов, не решился бороться с ними в ущелье и приказал трубить отступление.

По всему Атласу шел зловещий гул, отовсюду: из долин, из деревень, из глубины ущелий — доносились ружейные выстрелы.

Все горы заволновались, но было уже поздно!

Полк, начинавший терпеть значительные потери, спешил вернуться на равнину, захватив с собой несчастного тосканца, которого посадили на лошадь. Скоро облако пыли скрыло удалявшихся всадников, между тем как на Атласе еще гремели последние выстрелы.

Две недели спустя граф, Хасси, Афза и Ару спускались, следуя за марабутом, с уступов Восточного Атласа на границе Триполитании.

Последние две недели они горько оплакивали преданного друга, пожертвовавшего собой и попавшего в когти смерти, из которых его не могла вырвать никакая людская сила.

Теперь беглецы были уже в безопасности на турецкой территории и могли без труда добраться до Триполитании, откуда намеревались отправиться в Фиуме, главный далматский порт.

Через сутки после того как они навеки распростились с Африкой, Энрике-тосканец пал на бастионе Орана, сраженный залпом первой роты Иностранного Легиона…

Военный трибунал не допустил никакого снисхождения.

Зейн Грей

Пограничный легион

Жанна Рэндль направила свою лошадь к поросшему кедрами горному кряжу. Дикий вид высившихся кругом скал постепенно пробудил в ее груди раскаяние и страх.

«Значит, Джим не шутил, – промолвила она про себя. – Он серьезно взялся за дело и теперь мчится прямо к границе… О, зачем я только насмехалась над ним!»

Действительно, эта восточная пограничная полоса штата Айдахо имела весьма неприветливый вид, особенно в тот жуткий для всего Запада год. Погоня за золотом наводнила Калифорнию сбродом свирепых и беспардонных людей. Так называемый «усмирительный комитет» и богатые золотом участки в Айдахо отодвинули вглубь всю эту темную толпу, но жуткие рассказы о кровопролитиях и золоте продолжали еще ходить в народе. То и дело сталкивались охотники и золотоискатели со всевозможными таинственными личностями.

Жанна недавно рассорилась с Джимом Клэвом и теперь горько раскаивалась в этом. Она была стройной и сильной брюнеткой лет двадцати. Родилась она на Миссури, где ее отец занимал видное положение, пока, как и большинство его современников, не погиб от шальной пули. Тогда Жанна попала под покровительство своего дяди, тоже погнавшегося за золотом; таким образом, остальные годы своей жизни она провела в полной глуши.

Уже несколько десятков миль проехала она за Джимом и, наконец, решила слезть и посмотреть, действительно ли так свежи следы его лошади, как она думает. Из их маленькой деревушки он выехал еще до восхода солнца. Один крестьянин видел его и тотчас же сообщил ей об этом. Вероятно, Джим где-то задержался, так как солнце уже показывало полдень. Жанна принялась размышлять. К постоянным пустым угрозам Джима она уже привыкла, а его вечная нерешительность надоела ей. Ведь в самом деле, это было просто жалко. В общем, Джим был очень мил и любезен, но со времени знакомства с ней он еще ни в чем не проявил силу своего характера.

Жанна подошла к своей лошади и принялась вглядываться вдаль – в высокие и мрачные горы. Отважная и находчивая, привыкшая к переездам на лошадях, она всегда умела позаботиться о самой себе. В эту минуту девушка ясно видела, что заехала дальше чем следовало, но она так была уверена, что догонит Джима. Разве он не всегда готов каяться перед ней? Однако на этот раз все вышло по-иному. Она вспомнила его худое лицо, настолько побледневшее, что даже выступили маленькие веснушки, которых она до тех пор не замечала. А его глаза? Обычно такие мягкие и нежные, в тот момент они блестели подобно острой стали. Да, его лицо в самом деле выглядело очень расстроенным, даже больше того: оно выражало отчаяние. Но что же особенного она сказала ему? И Жанна начала вспоминать.

Вчера вечером, еще до сумерек, Жанна ожидала его. Из немногих молодых людей, живших в деревне, она всегда выделяла Джима, и, как ей это сейчас казалось, он недостаточно ценил такое внимание. Это сердило ее. Поведение Джима ни с какой стороны не выглядело удовлетворительным, за исключением только его нежной к ней привязанности. Но, увы, этого для нее было недостаточно. Все в нем казалось ей преувеличенным, даже его чувство.

Жанна задумалась, действительно ли так сильна любовь Джима к ней, и постепенно все детали прошедшего вечера ожили в ее памяти. Она увидела себя сидевшей возле блокгауза под большой сосной. Постепенно тени сгустились, но взошедший месяц снова заставил их побледнеть. Она прислушивалась к тихому жужжанию насекомых, к отдаленному смеху женщин в деревне и сонному журчанию ручейка. В тот вечер Джим заставил ждать себя дольше обыкновенного. Вероятно, он задержался в кабачке, в том самом кабачке, который, по словам ее дяди, с недавних пор сделался сборищем всех нарушителей спокойствия в деревне. Кроме того, Жанну раздражало постоянно возраставшее население деревушки. Слишком много набралось в одно место скандальных, вечно пьяных мужчин. Еще не так давно пойти в деревенскую лавку было одним удовольствием, теперь же это было риском. Особенно же дурно то, что все эти новые обстоятельства очень скверно повлияли на Джима, хотя он никогда не переходил границ дозволенного. Ее досада на него возрастала. Она больше не намерена дожидаться его. Ни одной секунды дольше. А если ей придется встретить его, то пусть не ждет от нее ничего больше, кроме черствой истины…

Но как раз в эту минуту позади нее послышался легкий шорох, и, прежде чем она успела обернуться, две сильных руки крепко обхватили ее. Хватка была настолько неожиданна, что Жанна не успела ни крикнуть, ни защититься. Темное лицо приблизилось к ее лицу. Быстрые и жгучие поцелуи загорелись на ее щеках, закрыли ей глаза и, наконец, страстно замерли на ее устах. Какая-то странная нега на секунду охватила все ее существо, однако в следующее мгновение она уже снова овладела собой.

Отпрянув назад, Жанна остановилась, напуганная и возмущенная. Она была настолько ошеломлена, что сразу не узнала, кто перед ней стоит, и только смех выдал ей виновника. То был Джим.

– Ты всегда говоришь, что я слишком робок, – промолвил он. – Что же ты теперь скажешь?

В душе Жанны поднялась слепая ярость. Казалось, она могла бы убить его в ту минуту. Никогда не давала она ему никакого права над собой, никогда ничего не обещала, никогда не старалась уверить его, что хоть сколько-нибудь отвечает на его чувство. И он осмелился… Горячая волна прилила к ее щекам. Она злилась на него, но еще более на самое себя, ибо эти поцелуи пробудили в ней какое-то новое и странное чувство мучительного стыда. В тот момент Жанна от всей души ненавидела этого человека.

– Ты… ты? – вырвалось у нее. – Ну, Джим Клэв, теперь между нами все кончено.