– Четыре дня! Пуля попала мне в хребет?

– Я не знаю, не думаю. Там страшная рана. Я… я сделала все что могла.

– Вы хотели меня сперва убить, а потом решили спасти?

Жанна молчала.

– Вы хорошая, вы поступили благородно! – сказал он. – Но лучше бы вам быть злой. Тогда бы я мог проклинать вас… задушить…

– Сейчас вам надо вести себя только спокойно, – ответила Жанна.

– В меня не раз всаживали пули. Я и на этот раз выберусь, лишь бы только остался цел мой хребет. Как нам узнать это?

– Не имею ни малейшего понятия.

– Поднимите меня.

– Но ведь может же открыться рана! – запротестовала Жанна.

– Поднимите меня.

Непреклонная воля этого человека слышалась даже в его шепоте.

– Но зачем, для чего?

– Я хочу проверить, могу ли я сесть. Если нет, то дайте мне сюда мой револьвер.

– Его вы не получите! – ответила Жанна и, подсунув руки ему под мышки, осторожно посадила его. Затем отняла руки.

– Я… мерзкий трус… когда дело касается боли, – прохрипел Келс, и крупные капли пота выступили на его бледном лице. – Я… я не могу больше!..

Однако, несмотря на невыносимые страдания, он все-таки продолжал сидеть без поддержки и даже попробовал нагнуться. Но после этого, застонав, без памяти упал на руки Жанны. Она снова уложила его, и прошло довольно много времени, прежде чем привела его в чувство. Теперь Жанна была окончательно уверена, что он выживет, и радостно сообщила ему об этом. Он странно усмехнулся. А когда она принесла ему питье, то с благодарностью его выпил.

– Я выживу! – сказал он слабым голосом. – Я снова поправлюсь, ибо мой хребет цел. А вы принесите сюда побольше воды и еды и отправляйтесь.

– Отправляться? – повторила она.

– Да, но не вдоль ложбины – там вам худо придется… Идите в обратном направлении. У вас есть шанс выбраться из гор… Идите!

– И оставить вас одного? Бросить такого слабого, ведь вы даже не в состоянии поднять чашку? Нет!

– Будет лучше, если вы послушаетесь.

– Почему?

– Потому что через несколько дней я буду значительно лучше чувствовать себя, и тогда снова вернется мое прежнее «я»… Мне кажется… я боюсь, что люблю вас… Это может превратиться для вас в сплошной ад. Уходите же сейчас, пока не поздно… Если вы останетесь и я поправлюсь, я никогда больше не отпущу вас от себя.

– Келс, я показалась бы себе трусом, если бы оставила вас здесь одного, – серьезно ответила Жанна. – Вы умрете без помощи.

– Тем лучше для вас. Но я не умру. Я тертый калач. Уходите, говорю вам!

Жанна покачала головой.

– Не спорьте, это ни к чему не приведет. Вы опять взволновались. Прошу вас, попробуйте успокоиться.

– Жанна Рэндль, если вы останетесь… Я свяжу вас, голую замурую, прокляну, изобью!.. Убью! О, я на все способен… Идите, слышите?

– Вы с ума сошли. Раз и навсегда – нет! – твердо ответила Жанна.

– Ты… Ты!.. – его голос оборвался и перешел в жуткий, непонятный шепот.

Весь следующий день Келс почти ничего не говорил. Выздоровление его подвигалось вперед очень медленно, все еще не давая твердой надежды на благополучный исход. Без Жанны он, конечно, не протянул бы долго. Когда Жанна подходила к нему, все его лицо и глаза освещались печальной и красивой улыбкой. По-видимому, ее присутствие задевало и утешало его одновременно. Каждый день он спал по двадцати часов кряду.

Только теперь Жанна поняла, что значит настоящее одиночество. Бывали дни, когда она совершенно не слыхала звука собственного голоса. Привычка к безмолвию – один из главнейших признаков одиночества, – овладела ею. День ото дня она все меньше размышляла и все больше чувствовала свою отрешенность от внешнего мира. Часами предавалась она полному бездействию. Но иногда, глядя на горные вершины, походившие на тюремные башни, на тенистые деревья и монотонные, неизменные черты места своего заточения, она чувствовала кипучую и страстную ненависть. Она ненавидела окружающее за то, что утратила любовь к нему, что оно стало частью ее самой. Жанна охотно сидела на солнце, грелась и любовалась его золотыми лучами. Иногда она даже забывала о своем пациенте. И постепенно, проживая в таком бездействии часы за часами, она все чаще стала вспоминать Джима Клэва. Это воспоминание было для нее спасительным. Во время бесконечных, торжественно-молчаливых дней и особенно ночью, когда одиночество достигает своего высшего напряжения. Жанна уносилась в мечтах к Джиму. Она вспоминала о его поцелуях без прежнего гнева и стыда. В сладостные минуты таких размышлений она все больше углублялась в свою любовь к Джиму.

Вначале Жанна старалась запоминать дни, но когда прошло более трех недель, она утратила счет времени. Запасы пищи катастрофически таяли, и перед Жанной возникла еще одна серьезная проблема.

Как-то утром, занятая размышлениями о пище, Жанна вдруг увидела вдали группу всадников, приближавшихся к хижине.

– Келс! Какие-то люди едут сюда, – торопливо сказала она.

– Отлично! – воскликнул он слабым голосом, и улыбка осветила его исстрадавшееся лицо. – Они довольно долго искали дорогу. Сколько их?

Жанна принялась считать. Пять всадников и несколько лошадей с поклажей.

– Да. Это Гульден.

– Гульден! – испуганно вскрикнула Жанна.

Этот возглас и звук ее голоса заставили Келса внимательнее посмотреть на нее.

– Вы уже слыхали о нем? Он – самая отъявленная сволочь в этой пограничной полосе… Таких, как он, я еще никогда не видел. Ни одну секунду вы не будете в безопасности. Я же так беспомощен сейчас… Что ему сказать, как объяснить?.. Жанна, если я все-таки сковырнусь, вы должны сразу бежать отсюда или застрелиться.

Жанне казалось странным, что этот бандит теперь старался избавить ее от той опасности, которой сам же подвергал ее. Достав револьвер, Жанна спрятала его в расщелину между балками. Затем она снова выглянула на поляну.

Всадники были уже почти у дома. Передний, мужчина геркулесовского телосложения, погнал своего коня через ручей и затем, резко дернув поводья, заставил остановиться. Другой двинулся следом за ним, остальные тем временем постепенно приближались с навьюченными лошадьми.

– Ого-го! Келс! – крикнул великан. Его голос звучал громко и зычно.

– Он где-нибудь здесь поблизости, – заметил другой.

– Само собой, я только что видел его коня. Джек не может быть далеко от своей скотины.

После этого оба направились к хижине. Жанна еще никогда не видела таких исключительно свирепых и отталкивающих людей. Один из них был гигантского роста. Его ширина и массивность делали его коротконогим, и весь он удивительно походил на гориллу. Другой был тоже высок, но тощ, с багрово-красным лицом, на котором лежал отпечаток жестокой алчности. Сутуловатый, он держал голову совершенно прямо и походил на волка, почуявшего запах крови.

– Там кто-то есть, Пирс, – предостерег его толстый.

– Хо, Гуль, никак там девушка!

Жанна вышла из темного угла хижины и молча указала на распростертую фигуру Келса.

– Здорово, ребята! – сказал Келс слабо. Гульден удивленно выругался, тогда как Пирс озабоченно нагнулся к Келсу. Затем оба они разом заговорили. Келс прервал их слабым движением руки.

– Нет, нет, я еще не собираюсь отправляться к праотцам, – сказал он. – Я только чуть жив от голода и должен зарядить свой желудок… Половина спины отстрелена…

– Кто же это так обработал тебя, Джек?

– Гульден, это сделал твой любимый дружок Билл.

– Билл? – спросил Гульден грубо, забавно стараясь скрыть принужденность своего тона. Затем резко добавил: – Я думал, вы поладите…

– Вышло наоборот.

– А где же Билл… сейчас?

На этот раз в его голосе Жанна ясно уловила оттенок какой-то холодной тягучести. По тону вопроса было ясно, что Гульден хорошо знал наперед ответ Келса.

– Билл мертв, и Галлоуэй тоже, – ответил Келс.

В этот момент Гульден повернул свою четырехугольную, лохматую голову в сторону Жанны. Она не в силах была выдержать его взгляда. Пирс заметил: