— Да, да, — подтвердила хозяйка, — а отец моего отца знает ее еще дальше. Там река делается очень большой, кругом нее, на берегу тоже очень много воды. Там очень мало людей, очень много зверей, в реке еще больше маленьких чудовищ. Нет, туда идти нельзя.

— Это нехорошо, — грустно сказал Бруно, — мы устали и голодны, наша одежда осталась на том берегу реки, наше оружие и пища тоже там.

— Если вы устали, — сочувственно сказал хозяин, — то ложитесь скорее спать. Здесь на песке очень хорошо, или вон там тоже хорошее дерево и хорошая тень. Ночью на том дереве очень удобно спать, а днем я или мой сын будем сторожить вас.

— Если вы голодны, я принесу вам плодов, — в свою очередь, отозвалась его жена, торопливо направляясь к своему висячему жилищу, — а завтра, — прибавила она уже на ходу, — все мы идем за плодами и вы тоже можете сделать себе запас.

— Лучше оставьте вашу одежду на том берегу, — посоветовал юноша, — у вас и эта еще очень хороша, а оружие можно сделать другое.

Всем этим радушным речам и советам европейцы внимали с понятной грустью, так как в них слышалось глубокое убеждение в необыкновенной затруднительности возврата к их пещере, который, во всяком случае, приходилось отложить на неопределенное время. Размышляя об этом, они безучастно глядели на хозяйку, шедшую за провизией. Впрочем, Иоганн и профессор все-таки очень интересовались посмотреть, каким способом эта дикарка доберется до своего жилища, которое помещалось метрах в четырех от земли, на совершенно гладком стволе, не имевшем снизу ни одной ветки и ни одного сука. Каково же было их удивление, когда женщина эта, далеко не доходя еще до самого ствола, вдруг сделала необыкновенно сильный прыжок вверх и, схватившись рукой за одну из горизонтальных ветвей, с ловкостью и быстротой векши в одно мгновение исчезла в густой зеленой листве, совершенно не подозревая, какое удивление вызвала у пришельцев этим необыкновенным эквилибристическим упражнением, которое с ее точки зрения было не более, как самый обыденный прием повседневной жизни всякого человека.

— Ой-ой-ой!.. — жалобно проговорил Иоганн, — вот, господа, какого рода образ жизни предстоит вам вести. Надеюсь, господин профессор, что хоть это несколько охладит ваше желание оставаться здесь подольше. Не собираетесь же вы, в вашем возрасте и при вашем общественном положении, заняться изучением обезьяньей гимнастики?

— Напротив того, — строго и наставительно возразил господин Курц, — пока мы будем здесь, я постараюсь душой и телом войти в жизнь этого народа. Только тогда от нас не ускользнет ни одна черта этого таинственного быта. Ради науки, господа, советую и вам последовать моему примеру.

— Никогда, никогда, — с величайшим негодованием воскликнул ученый гастроном, — никогда Иоганн Дик из Нюренберга не превратится добровольно в бесхвостую обезьяну.

— Увы, — улыбаясь, заметил Ганс, — кажется, все мы помимо нашей воли принуждены будем последовать дядюшкиному совету в силу горькой необходимости.

В этом месте разговор путешественников был прерван появлением хозяйки, которая с прежней ловкостью проворно соскользнула с ветвей вместе с корзиной весьма грубой работы, напоминавшей скорее гнездо какой-нибудь большой птицы, чем предмет домашнего обихода человека.

Дети и европейцы с одинаковою поспешностью окружили хозяйку, которая очень добродушно каждому предоставила совершенно свободный выбор провизии.

Юное поколение этого первобытного племени, конечно, не было голодно, а потому к выбору провизии относилось с большой осмотрительностью, желая получить во время этой неурочной раздачи наиболее вкусные вещи. Захватив, наконец, свои порции, дети отбежали к сторонке и, усевшись в кружок, принялись за лакомства, которые в то же время служили им и в качестве игрушек. Тогда, оставив корзину в полное распоряжение европейцев, хозяева со старшим сыном отошли на несколько шагов и завели между собой тихую беседу, предметом которой, конечно, были их необыкновенные гости.

— Так вот каковы люди другого берега, — задумчиво и тихо произнес отец семейства.

— Да, это другая порода, — заметила и его жена.

— Это не одна порода, — прибавил их старший сын. — Люди одной породы все одинаковы, а они нет; значит, этот длинный другой породы, а этот круглый еще другой.

— Зачем надели они на головы и на ноги эти корзинки из листьев и из прутьев? — спросил отец, обращаясь к юноше.

— Длинный человек, — отвечал тот, — говорил мне, что кожа на их ногах очень плохая и что на ней нельзя ходить, а на голове у них мало волос, и от солнца им очень больно.

Отец и мать рассказчика с большим сожалением покачали головами, очевидно, вполне сочувствуя бедственному положению европейцев.

— Да, — продолжал снова юноша, — это плохие, очень плохие люди, носами и ушами они слышат плохо, глазами видят тоже плохо; они три раза наступили бы на «большую змею», если бы я не шел с ними. Сами они не могут жить у нас — их в одну ночь съедят звери.

Все эти подробности о пришельцах не только повергли местных жителей в крайнее изумление, но и вызвали в них чувство глубокого сострадания к столь обездоленным существам, которые так нуждались в посторонней помощи. После живого обмена мнениями по этому предмету, старшие члены семьи, очевидно, пришли к решению, каким именно образом могут они помочь нашим друзьям, — а оказать им помощь они, как видно, считали просто чем-то вроде долга или обязанности, так как вопрос об этом даже и не поднимался.

Поэтому, когда проголодавшиеся путешественники кое-как утолили свой голод, отец семьи снова подошел к ним и объявил, что теперь всем необходимо приняться за приготовление к ночлегу, так как солнце начало уже спускаться к западу и до вечера оставалось уже недалеко.

Ночлег, по его проекту, должен был быть устроен на дереве, соседнем с их собственным, для чего на его ветвях надлежало устроить помост, или платформу. Нечего и говорить, что со стороны Иоганна предложение это вызвало взрыв негодования, который, однако, мало-помалу утихал по мере того, как местные жители знакомили его с названиями тех чудовищ, которые по ночам имели неприятное обыкновение разгуливать у корней этих деревьев-великанов. Перечень этот далеко еще не был окончен, когда всемирный гастроном, как называл его Курц, заметил, что тратить времени попусту нечего и что к постройке этой площадки необходимо приступить как можно скорее.

Таким образом, работа под руководством главы семейства, как говорится, закипела и еще за полчаса до захода солнца на ближайшем дереве уже была готова довольно обширная площадка, сплетенная частью из ветвей того же дерева, частью из других палок и прутьев. Сверху это нехитрое ложе было устлано толстым слоем мягкого мха, в который можно было зарыться для защиты от утренней свежести. В устройстве этой воздушной постели принимало участие все общество, не исключая даже детей, которые с большим интересом помогали переносить и подымать на дерево необходимый материал.

Усталые и непривычные к такой работе, друзья наши оказывали в ней лишь очень сомнительную помощь своим хозяевам, почему еще больше уронили в их глазах свое человеческое достоинство.

Наконец все приготовления были окончены и завершены всеобщим ужином, который, как и обед, состоял, конечно, из тех же плодов, а после ужина хозяева предложили всем немедленно же отправляться на покой, так как солнце уже скрылось и короткие тропические сумерки готовы были смениться быстро надвигавшейся ночью.

Ганс и Бруно помогли Иоганну и дяде Карлу кое-как взобраться на их помост, где, утомленные событиями этого дня, его волнениями, непривычным костюмом и работой, европейцы наши поспешили зарыться в мох.

— Ну, вот мы и устроились! — довольным тоном произнес профессор. — Не знаю, как вы, друзья мои, но я начинаю приспособляться к первобытной культуре.

— Не извольте беспокоиться, господин профессор, мы следуем за вами; с завтрашнего дня я начинаю учиться каркать по-вороньему, что в этом гнезде будет приличнее немецкой речи…