— Что она у тебя делает?

Аня ответила еще тише:

— Искала Марину. Я не хотела ее пускать в амбулаторию и… кое-что произошло…

Виски прострелило дурным предчувствием. Очень дурным. Он прямо-таки ощущал, как все рушится.

— И что же случилось? — Каждое слово пришлось выпускать из себя медленно, будто их тянули наружу раскаленными щипцами.

Аня молчала. Тишина на том конце провода не просто звенела — она гремела. Давид не выдержал:

— Эмма все еще у тебя?

На этот раз Аня ответила быстро:

— Да.

— Я сейчас приеду. Никуда не отпускай ее.

— Ладно.

Аня отключилась, и Давид остался наедине с безмолвием. Он пытался понять, в какой момент все покатилось под откос.

Дрожащими исцарапанными руками Аня осторожно положила телефон на стол и судорожно выдохнула. На ее теле не осталось живого места. Синяки и царапины покрывали, кажется, каждый сантиметр. Она даже дышала с трудом — не то, что двигалась. И сходила с ума. Иначе как результатом сумасшествия все увиденное она назвать не могла. Может, это галлюцинации? Или она тоже отравилась волчьим лыком?

Аня зашла в комнату с медальонами и забралась с ногами в дряхлое кресло. Прижав колени к груди, она обняла их, изо всех сил стараясь сдержать дрожь. Ей нужно быть как можно дальше от Крельска. Бежать отсюда. Спрятаться. Но внутренний голос, издевательски посмеиваясь, останавливал ее. Куда она пойдет? К кому обратится? К матери, которая выгнала? У нее нет ни дома, ни семьи… Если бы приняла предложение Давида, то получила бы квартиру и деньги. Господи, почему она ведет себя, как идиотка?! Из-за принципов и гордости лишилась всего. И возможно лишится жизни. А ведь Давид, наверное, такой же, как Эмма… Именно поэтому он и хотел, чтобы она уехала… Потому что они все здесь такие! Вчерашние сказки оборачивались жуткой пугающей реальностью. От ужаса сводило мышцы. Только среди блестящих в тусклом свете амулетов и старых лент Аня себя чувствовала в безопасности. Это тоже признак сумасшествия.

Она старалась не думать о спящей в соседней комнате Эмме, об Артуре, во взгляде которого застыли страх и сожаление. Нужно отвлечься. Да, верно! Она должна что-то нарисовать! Аня выбралась из кресла и на подгибающихся ногах проковыляла к разложенным на полу листам и краскам. Она мало что соображала и видела перед собой только красные радужки и оскалившуюся пасть с острыми зубами. Это все неправда. Не может быть правдой. Аня притянула к себе плотный лист шероховатой бумаги. Бугорки на поверхности ласкали пальцы, успокаивали. Не глядя, Аня нащупала коробку с пастелью и подвинула ближе. Ей было страшно. Очень страшно. Одиноко. И хотелось плакать. То, что она увидела, не могло существовать на свете. Не должно существовать. Это неправильно. На бумагу капали слезы, портили и без того жуткий уродливый рисунок. Нарисованный монстр превращался в гротескное чудовище. Почему-то грустное, с печальными желтыми глазами, которые вместо того, чтобы гореть яростью, светились таинственным лунным светом. Громкий стук в дверь вырвал Аню из пелены галлюцинаций. Она отбросила мелок и вскочила на ноги. Страх, что настойчивые звуки разбудят Эмму, скрутился клубком в животе. Она прокралась к двери и, приоткрыв ту, выглянула наружу. Давид смотрел ей прямо в глаза, будто слышал ее приближение. А может, и в самом деле слышал? На секунду Аня замялась, но он толкнул дверь вперед, и ей пришлось отступить. Давид уверенно вошел. Его взгляд скользнул по ней почти как прикосновение. Равнодушное лицо изменилось. Его ноздри раздулись, а глаза опасно сверкнули. Он схватил Аню за плечи и тряхнул:

— Кто это сделал?

Она вздрогнула от боли, и горячие ладони тут же разжались, оставив после себя неимоверное ощущение пустоты и обреченности. Давид навис над ней и снова вкрадчиво спросил, едва ли не рыча каждое слово:

— Кто. Это. Сделал?

Аня тяжело вздохнула и всхлипнула. Она не хотела плакать. Пыталась держаться и быть сильной. Но страх оказался сильнее. Ее начала бить дрожь. Давид вскинул голову и втянул носом воздух. Это было настолько по-звериному, что Аня удивилась, как раньше не замечала в нем животных повадок. Нет, конечно, замечала… У них у всех. Но разве могла она предположить, что скрывается за странностями жителей?

— Эмма?

Аня дернулась, и обхватила плечи руками:

— Она спит.

— Я знаю, что она спит. Это она… тебя поранила?

Аня сглотнула. Давид выглядел устрашающе. Он ничего не делал, но золотые вихри в его глазах пугали больше, чем внезапное превращение милой тетушки в огромного волка.

— Она волновалась за Марину…

Давид дернул головой, будто Аня снова его ударила.

— Она будет наказана.

Аню прошиб озноб. Откуда-то она знала, что это не пустые слова.

— Эмма ни в чем не виновата.

Давид протянул к ней руку и очень нежно провел пальцем по длинной царапине на ключице. От его прикосновения в тело хлынуло тепло, и боль отступила.

— Кто же тогда это сделал?

Аня опустила голову, пытаясь спрятаться от его пронзительного взгляда. Ей хотелось, чтобы он снова прикоснулся к ней. Чтобы ласково накрыл ладонью каждую царапину.

— Аня, что произошло?

Он второй раз назвал ее по имени. Произнесенное его чуточку хриплым голосом, оно звучало по-особенному. Ей пришлось поднять голову:

— Ты такой же, как Эмма?

Его лицо окаменело. Выступающие скулы заострились, а щеки впали еще сильнее. Морщины вокруг губ и между бровей стали четче. Дикая первобытная красота, призванная завораживать глупую добычу.

— Я хуже любого, кого ты здесь видела.

Аня отступила, зажимая у горла ворот свободной рубашки. Давид приблизился.

— Рассказывай.

Аня отвернулась и прошла на кухню. Давид абсолютно бесшумно следовал за ней.

— Ну?

Аня подошла к окну и выглянула наружу. Дождь закончился, но день оставался серым и пасмурным.

— Эмма как-то узнала, что Марина здесь. Пришла и… Она пыталась попасть в амбулаторию, но Артур не хотел ее впускать. Я старалась ее успокоить, пробовала увести отсюда. Но потом что-то произошло, и она стала…

Аня замолчала. Она до сих пор не верила в то, что увидела. Может, это просто галлюцинации? Она провела ночь без сна, стала свидетельницей жутких ран, полученных Мариной, и теперь разум играет с ней злые шутки. Давид выжидательно поднял брови. Аня сглотнула ком в горле. Давид проследил взглядом это движение, и ей снова стало не по себе. Набравшись смелости, Аня призналась:

— У нее появились когти, как у Марины, когда она тебя поранила. Потом шерсть. Кости хрустели… Я думала, это что-то вроде эпилепсии или… Но она стала…

Давид оставался неподвижен. Он спокойно ждал продолжения ее рассказа, и Аня снова подумала, что все увиденное — плод бессонной ночи. Но Артур тоже был свидетелем страшной трансформации человека в чудовище. И воспринял это, как само собой разумеющееся. Более того, сказал, что Давид ей все объяснит. Аня не представляла, как можно объяснить подобное. Вкрадчивый голос Давида ворвался в воспоминания:

— Что с ней случилось?

Аня собралась с силами и твердо ответила:

— Эмма стала огромным волком…

На лице Давида не дрогнул ни один мускул. Он просто молча на нее смотрел. Аня сжала пальцы:

— Попытаешься убедить меня в том, что я сумасшедшая?

Его рот изогнулся в кривую линию:

— Мне стоит попытаться?

— У Артура тоже были когти. Он рычал на нее. И сказал, что ты мне все расскажешь.

— Ах он так сказал… — Единственное, что слышалось в его голосе — издевка. Никакого удивления или насмешки над ней. — Откуда раны?

Аня неловко пожала плечами. Почему он продолжает о них спрашивать? Как будто, ему не все равно.

— Я хотела удержать Эмму, и она немного меня поцарапала…

— Немного?! Она могла тебя убить! Ты должна была убраться оттуда, куда угодно и закопаться в земле, чтобы она тебя не достала.

— Она могла навредить Марине.

Давид со злостью схватил стул и швырнул его в стену. Тот с грохотом рассыпался на щепки, оставив несколько вмятин. Огромные куски известки упали на пол. Аня ужаснулась его силе.