Похоже, что все тождественные механизмы оперируют в двух различных областях человеческого поведения. Литературная метафора привносит единство в два несовместимых образа, находя в них общий элемент. То же самое верно для стереоскопии зрения. Два образа растворяется в том, что для них является общим. Таким образом, зрение поднимается от плоскостности до трехмерности.

Вспоминаю, какие картины висели в комнате моих родителей. Это была картина Рембрандта, изображающая священника Ансло, утешающего вдову, (из Берлинского музея) и «Мадонна на троне» Андреа дель Сарто. Только теперь, через полвека, я понимаю курьезное несоответствие христианского искусства на стене нашего дома и еврейского происхождения моей семьи. Я затрудняюсь сказать, что значили для нас эти картины: доброе, благородное лицо священника, идеальная красота мадонны, преданность среднего класса к традиционному искусству — все это, я уверен, было сублимированно. Как и хорошие слуги, картины выполняют свою службу неприметным образом.

Наша вера в бессмертие поддерживается представлением об уникальности личности: мы говорим, что незаменимый и оригинальный человек не может бесследно исчезнуть, не оставив зияющей дыры в мире. И действительно, в памяти людей остается воспоминание о том, какими необычными были люди. Однако, в широком смысле слова верно и обратное. Особенность природы состоит в том, что время все уравновешивает. Всегда сохраняется зима и лето, собаки и деревья, любовь и грусть, и поэтому несмотря на все повороты судьбы все существенное остается. Если бы мир состоял только из изменений, то ничего бы не было, кроме них. Обратите внимание на то, что мы всегда склоняемся к тому, чтобы понимать существование как сущность. Все, что обладает сущностью, требует существования, и мы можем утверждать, что ничего, лишенное сущности, не может быть.

Книга Джорджио де Чирико «Воспоминание о моей жизни» — одна из самых не интеллектуальных книг, написанных художником, которую я когда-либо читал. Как можно быть хорошим художником, не будучи интеллектуальным? Правда, я знаю интеллектуальных художников, создающих не интеллектуальное искусство. Роден — один из них, Рой Лихтенберг представляет собой пример современного типа. Но я никогда не видел, чтобы совершенно тупой художник мог создавать интеллектуальное искусство.

Друзья дали мне фотографию гештальпсихологов, собравшихся на профессиональную встречу. Кёлер, Лёви, Катц, Мишотте, Хайдер смотрят в камеру, только Вертхаймер смотрит на своих коллег, наблюдая, как они ведут себя перед фотографом. Он всегда оставался истинным психологом.

Хорошие переводчики с большой осторожностью относятся к словам, которые существует в обоих языках. Гамлет пользуется словом «философия» (There are more things in heaven and earth than are dreamt of in our philosophy»), но Август Вильгельм Шлегель в своем немецком переводе пользуется термином “Shulweisheit”, Это значит «то, что принимают за мудрость в школах».

Д. Арган рассказал мне, что когда в Индии он прибыл на вокзал, то ему сообщили, что его поезд опаздывает на 22 часа.

Но если вы хотите, предложили ему тут же, то вы можете воспользоваться вчерашним поездом, который ожидается сейчас и он приходит минута в минуту.

В раннем искусстве, когда художник не сдерживался требованием реалистической точности, размеры изображаемого предмета определялся его функцией в визуальном представлении. Для этих целей кинематограф контролировал размер, определяя дистанцию между объектом и камерой. Поэтому пистолет в руке принимал размеры целой толпы. Это свободное обращение с размерами часто играло негативную роль. Скорее, опыт, руководимый древней и существующей перцептивной логикой.

Картина в картине — это то же самое, что говорить по-французски во французском романе среди итальянцев или шведов.

На северном портале собора в Шартре скульптор изобразил Бога, создающего птиц и собирающегося сотворить Адама. Адам стоит позади Творца. Хотя он, как первый человек, присутствует в композиции, для Создателя он еще только образ, который будет создан реально. Через семьсот лет в романах и фильмах нашего времени мы тоже видим воспоминания, страхи и фантазии в их конкретности как образы, преобразующиеся в реальность. Но, по-видимому, существует различие между старыми и новыми принципами. Художник романской эпохи еще не выработал средства для различения между умственным образам и реальным восприятием, потому что реальность осуществлялась через видение монахов, предсказателей и мечтателей. Наоборот, современный художник отказывается от всех приемов сделать это различие видимым, потому что он больше не мечтает придать конкретность физическому миру, а не миру умственному.

Кэрол, учительница в школе, предложила своим ученицам разыграть сцену суда Париса. Школьницы приняли это предложение, но вскоре вернулись, так как они не могли договориться, кто будет играть Афродиту. Но Кэрол отказалась рассудить их. «Если, — сказала она, — Зевс не смог принять решение, то как могу это сделать я?». (И, между прочим, если бы Парис отдал золотое яблоко Афине, троянцы завоевали бы греков, и история Запада стала бы совершенно другой).

Реалистическая деталь в искусстве означает для нас как оправдание, так и его отсутствие. Когда Джордж Гросц (Grosz) в рисунке, изображающем сцену казни, обозначает на топоре палача торговую марку «Солиген», он хочет сказать, что человек, которого казнят, является жертвой капиталистического общества.

Рисунки художников, изображающих суды с их обвинителями и обвиняемыми, выглядят исключительно неофициально, как изображения ближайших соседей. Это потому, что в судах обычно разбираются дела с мелкой преступностью, насилием или психологическими нарушениями. Я видел изображение одного суда, который остался в моей памяти как общественный суд, это картина Дэвида Лоу, запечатлевшая Нюрбергский процесс над руководителями нацистов.

Для того, чтобы научиться понимать искусство, необходимо принимать их идеи без предрассудков. Когда Вермеер показывает свою модель фронтально, а художника изображает сзади, мы не должны надеяться забежать вперед или повернуть художника лицом. Скорее всего, модель играет здесь доминирующую роль, а художник вместе со зрителями рассматривает ее. У Рембранда и Веласкеза были и противоположные композиции, в которых лицо художника становилось главным предметом изображения.

Не очень умно молиться за спасение души, потому что на самом деле люди молятся за спасение тела, чтобы спасти душу.

Машины возрождают страх перед ожившими умершими. История с Франкештейном возникает в эпоху индустриальной революции. В наше время в популярные романы наполнены историями о восстании компьютеров.

Хороший редактор, с которым я работал, учил меня выбрасывать первую страницу во всякой рукописи. Он говорил: «Это делает начало новым и интересным. Автор нуждается в подготовке, читателю этого не нужно».

Художники-портретисты XVIII века создали для своих моделей, которые им позировали, новые требования. Они выбирали для них определенный момент, жест, выражение. Тем самым они подготовили Европу к фотографии.