Портретист Чак Клоуз пишет свои картины с фотографий, так как считает, что именно они дают ему критерий того, что хорошо, а что плохо. В действительности, буквальное копирование фотографий является чем-то противоположным, чем верность природе. Глядя на фотографию как на модель для живописи, художник вычленяет иррациональные формы от изображаемого предмета. Но стерильное копирование фотографии ведет к мазохистской капитуляции, вместо поиска смысла в изображаемом.

Только несколько лет прошло с тех пор, как Александр Баумгартен ввел в обиход слово «эстетика» (1850), а между тем профессор эстетики стал уже главным характером, хотя и странным. У Гофмана в «Коте Муре», опубликованном в 1819 году, профессор Лотарио, рассерженный на слишком эрудированного кота, говорит своим коллегам: «Я знаю, вы завидуете тому, что он пишет стихи. Но не беспокойтесь, он никогда не станет профессором эстетики».

Я размышляю о грации личности, которую Клейст в своем эссе о кукольном театре описал как открытие романтиков. На самом деле, еще в раннем Ренессанса Бальтасар Кастильоне в своей «Книге о придворном» пишет о грации и считает ее как характерную особенность искусства. Конечно, между этими двумя концепциями есть существенное различие. Для романтиков грация представляет средство интеллектуального контроля и развития интуитивного творчества, тогда как Ренессанс связывал грацию с непринужденностью исполнения и считали ее принадлежностью благородного воспитания. Этот идеал элегантности и дилетантизма сохранился в XIX веке в Англии в образе денди.

Современное искусство становится оппозиционным, потому что оно в большей степени, чем прежде доверяет природе. Импрессионисты изучали местный колорит, находили цвета в тени, находили контуры в солнечном ландшафте. Как показал Гомбрих, то, что считается правдой природы, во многом зависит от того, что усваивается с помощью традиции.

В мире существует парадоксальная ситуация, когда миллионы людей живут мирно, но в каждой стране живет группа людей, которая стремится к прямо противоположному. Я спрашиваю самого себя. Существует ли в социальной иерархии черта, за которой исчезнет враждебность? Или же человеческое общество усиливает проявление дьявольского закона природы, согласно которому агрессивность будет усиливаться, от свадьбы до создания семьи, в деревнях, городах, нациях, где накапливаемое зло находит себе выход.

В живописи обнаженное тело выглядит курьезно изолированным. В замкнутом существе совершенно отчетливо видно подчинение законам тяготения. Каждый элемент человеческого тела — округлая голова, цилиндрические туловище и тело, яйцевидные бедра — помещаются вокруг своих центров. Особенно в живописи его горделивая фигура выделяется среди других существ. Ему остается только взять роскошную римскую тогу или одежду ангела, чтобы взлететь в рай. В скульптуру, где тело более изолированно и становится закрытым миром, неприкрытые члены демонстрируют совершенство.

Каков онтологический статус компонентов, составляющих гештальт? Его природа основана на отношениях, в нем нет ничего «как такового». Отношений нет только в вещах, которые не существуют. Дилеммы возникают во всех областях, где появляется отношения гештальта — в области физики, экономики и, конечно, перцепции.

Можно заметить, что на высших уровнях совершенства произведения искусств различных культур начинают удивительным образом напоминать друг друга. На выставке бронзовых голов из Нигерии, которым насчитывается 500 лет, я был поражен их классической красотой, которая напомнила мне не только

греческую скульптуру, но и произведения из Египта, Японии и Китая. На вершине развития стиля искусство, несмотря на свои национальные и расовые различия, выражает простоту, совершенные пропорции, ясность выражения подобно платоновскому «эйдосу» в человеческом проявлении.

Когда картина завершена, художник исчезает с ее полотна. До этого момента незавершенность композиции, удары кисти свидетельствовали о присутствии автора. Но как только в картине появляется ритм целого, она больше не принадлежит никому. Картина допускает к себе наш глаз, но не руки, кому бы они не принадлежали.

Хотя статья Вальтера Беньямина об искусстве в эпоху механической репродукции получила свою заслуженно высокую репутацию, читатели часто упускают ее существенные положения. Беньямин не делает различия между репродукцией и тиражированием оригинала. Репродукция часто лишает нас качеств, которые присущи только оригиналу. Но вместе с тем, даже самая плохая репродукция может содержать «ауру», потому что она не объективное свойство, а качество, которое дает произведению искусства потребитель. Даже дешевая репродукция Мадонны Рафаэля в спальне итальянского крестьянина может обладать магией иконы. Оригинал и копия становятся дешевкой тогда, когда произведение искусства сводится к коммерческому потребительству и определяется исключительно ценой. Тиражирование, увеличение копий оригинала — фильмов, книг, фотографий, гравюр. — не является причиной утраты ауры. Каждая тиражированная копия может обладать аурой, как и оригинал.

Однажды, слушая лекцию одного популярного художника о его творчестве, я обнаружил чудовищное расхождение между его замечательным визуальным талантом и абсолютно пустым умом. Его живопись приятно смотрится, но она тривиально изображает тривиальности. То, чего не хватает этому художнику, это не образование. Некоторые великие художники были менее образованы, чем он. Ему не достает постоянного интереса к глубинным основам жизни, к проблемам рождения и смерти, любви и веры, опасности и защищенности, богатства и простоты, страха и гармонии. Сколько талантов в искусстве, литературе и музыке расходуют свой дар в пустоту!

Дидро принадлежит одна из ранних нападок на теорию, согласно которой искусство дублирует природу. В своем «Диалоге об актере» он доказывает, что игра актера, обуреваемого страстями, кажется странной на сцене, зато игра актера, который будет контролировать свои страсти, будет выглядеть вполне естественно. Дидро называет это «парадоксом» и это действительно парадокс — игнорировать различие между искусством и природой.

Пилигримаж во Флоренцию сегодня обнаруживает исчезновение великих оригиналов. В мрачный день «Троица» Мазаччо в церкви «Санта Мария Новелла», так хорошо известная по репродукциям, кажется темным пятном на стене. Его же стенная роспись в церкви «Санта Мария дель Кармине» застраивается лесами. Рафаэль вывозится из галереи Уфицци на реставрацию. Экран из пластика, которым завешивают другие шедевры, чтобы их не трогали посетители, приводит к тому, что зрители видят только свое собственное отражение. Многовековая грязь скрывает краски, а мрак церквей погружает их в темноту. «Давид» Микеланджело возвышается на своем пьедестале, но расстреливается фотокамерами как новый Себастьян. Посещение Венеры в собрании Медичи ограничивается тремя минутами. В конце концов, изнуренный пилигрим ковыляет домой, чтобы там неторопливо перелистывать яркие репродукции в своих альбомах об искусстве.

Среди философов существует эпидемия представлять себя экспертами искусства или науки, откуда они заимствуют свои тезисы. Это проявляется в фальшивой оригинальности, которой пользуются наши профессора эстетики. Философы они часто используют третью часть квартета Бетховена или панно мастера Барберини, хотя их положения настолько тривиальны, что они бы могли быть проиллюстрированы народной песенкой или пейзажем из календаря.