– Эй, ты, старая перечница, куда лезешь? Забрался в свою скорлупу и думаешь, тебе все можно? А про голову забыл? Если не образумишься, смотри, как бы тебе ее не лишиться!

– Кто это сказал? – Джон-Том поглядел на Маджа. Выдр, в свою очередь, уставился на Колина.

– Значит, не ты прохаживался на мой счет? – спросил тот.

– Конечно, не я, приятель. И, выходит, не ты отпустил ту гнусную шуточку насчет орехов?

– Вовсе нет.

Клотагорб двинулся в обход поляны и достиг ее дальней стороны, когда вновь раздался тот же голос:

– Что, настолько одряхлел, что уже и по прямой ходить не можешь?

Ба, да из тебя песок сыпется! Интересно, из чего – из мозгов или из задницы?

Волшебник отступил на шаг или два, и голос умолк.

– Тут стена, – объявил Клотагорб и утвердительно кивнул в ответ на изумленные взгляды товарищей.

– Стена? – пробормотал Джон-Том, который, как ни старался, не мог различить никакой стены. – С чего вы взяли, сэр? Мир ничуть не изменился, все осталось точно таким, каким было вчера вечером.

– Целенаправленная пертурбация, – объяснил Клотагорб. – Она должна задержать нас здесь. По всей видимости, тот, кого мы разыскиваем, не обделен ни способностями, ни могуществом, хотя его мысли представляются бредовыми, а методы – весьма нетрадиционными. Мы заперты в клетке.

– Хозяин, но я не вижу прутьев. – Сорбл распростер крылья и, взлетев, поднялся над землей на добрый десяток футов.

– Ба, пирожница с крылышками! – воскликнул обладатель невидимого голоса.

– Нет, – поправил его второй, столь же неприятный голос, – это не пирожница, а летающий веник.

Сорбл словно ударился с лета о стеклянный потолок. Он неуклюже взмахнул крыльями, сумел слегка замедлить собственное падение и тяжело плюхнулся наземь; быстро вскочив, филин воззрился на небо над головой.

– Извините, что не поверил вам, хозяин. Я будто врезался в крышу.

– Все равно ничего не вижу, – пробурчал вконец озадаченный Джон-Том.

– Мой мальчик, клетка, в которой мы очутились, далеко не обычная. Я перевидал на своем веку клетки из дерева и из железа, слышал о таких, которые лепят из глины или сплетают из шелка. Мне известно даже о существовании клеток из тел живых существ. Но я никогда не сталкивался с такой, у которой вместо прутьев – угрозы и оскорбления.

– Ему не нравится! – произнес нараспев хор невидимых голосов. – Он считает, что мы преувеличиваем!

– У вас ничего не выйдет, – изрек Клотагорб. – Вы не удержите нас надолго и не заставите перессориться между собой. Мы для вас – чересчур крепкий орешек. Вы уже имели возможность убедиться в тщетности своих усилий. – При этих словах волшебника Мадж и Колин обменялись озадаченными взглядами. – Нам ведомо, что вы подчиняетесь тому, чей рассудок помрачен, а потому, несмотря на все ваши выходки, не можете причинить серьезного вреда находящимся в здравом уме.

– Он обозвал нас чокнутыми! – возмутились голоса. – Посмотри на себя, старикашка! – Раздавшийся затем хохот постепенно сошел на нет; он смолкал как бы исподволь, с той же неотвратимостью, с какой закрывается дверца сейфа.

– Ерунда какая-то! – воскликнул Джон-Том. – По-моему, сэр, у вас разыгралось воображение. Пошли отсюда! – Юноша направился в сторону ближайших деревьев.

– Ишь ты какой умный выискался! Эй, паренек, ты, верно, из тех, кто ничего не знает и все понимает? А черепаха все знает, но ни шиша не понимает!

Джон-Том миновал кострище и уткнулся носом в ничто – твердое, плотное, неподатливое ничто. Он вытянул руку вверх и обнаружил над головой нечто вроде совершенно прозрачного винилового покрытия.

– Провалиться мне на этом месте!

– Смотри, допросишься! – предостерег голос. Юноша поспешно отступил.

– Прутья из слов надежнее металлических, – проговорил Клотагорб. – Такова горькая правда, с которой почему-то не всегда примиряются.

Итак, произошла пертурбация, окончания которой мы не можем дожидаться.

Необходимо отыскать способ выбраться из ловушки. Слова не менее губительны, чем пламя, только они воздействуют не на тело, а на дух.

– Чушь! – Джон-Том схватил дуару и натянул на уши шапку. – Сейчас я им покажу! Мы с Маджем выбирались из стольких переделок, справлялись и с джиннами, и с морскими чудовищами, со злыми колдунами и прочими неприятностями, так что оскорбления нас не остановят. – Он перекинул дуару на грудь, ударил пальцами по струнам и запел.

– Гляди: чаропевец, – сообщил один голос другому. – Интересно, на какой помойке его раскопали?

– Коты и то лучше поют.

Джон-Том невольно попятился.

– Послушайте, как заливается, – вмешался третий голос. – Пой, пой, соловушка ты наш.

У Джон-Тома задрожали руки. Он начал сбиваться с ритма.

– Бедняжка! Уже устал. Отдохни, мы потерпим.

Джон-Том вынужден был опуститься на колени. Слова песни, которую он пытался спеть, застряли у него в горле.

– Да он и мухи не обидит, – заявил четвертый голос. – Странно: такой покладистый, а друзья его не выносят.

Тут Джон-Том понял, что не может больше ни петь, ни играть. Он судорожно сглотнул – оскорбления застряли комом в горле – и попытался вздохнуть. Ему давным-давно не приходилось иметь дело со столь могущественной и безжалостной магией, а уж что касается формы, в которую та облеклась, – с подобным он столкнулся вообще впервые в жизни. Лишь теперь юноша осознал, насколько силен пертурбатор. Что можно противопоставить такой мощи? Что бы спеть, чтоб хоть немного исправить положение? Ведь назначение рок-музыки – поднимать настроение, веселить, бодрить, а никак не повергать в отчаяние.

Подожди-ка! Существует же разновидность рока, которая представляет собой музыкальный протест против любой власти, против всех и всяческих традиций. Юноша кое-как ухитрился встать на ноги. Да, все остальное здесь не годится. С кого начнем? «Оксо», «Секс Пистолз», «Дэд Кеннедис», «Блэк Флэг» или что-нибудь поновее? Поджилки у Джон-Тома по-прежнему тряслись, однако мало-помалу к нему возвращалась уверенность в собственных силах.

Как вскоре выяснилось, он сделал правильный выбор. Мадж зажал уши, физиономия Клотагорба выразила удивление, смешанное с отвращением. Что ж, значит, все в порядке, значит, он поет именно то, что нужно! Как и всякий более-менее сносный панк-рокер, Джон-Том прилагал максимум усилий, чтобы оскорбить своих слушателей.

– Ну как? – спросил очередной голос. Джон-Тому показалось, что прутья невидимой клетки сжимаются и свободного пространства остается все-меньше и меньше. Он пошатнулся, но не упал.

– Осторожнее, – посоветовал кто-то из незримых наблюдателей. – Он может быть опасен.

– Кто, он? Не смеши меня! Это же овечка в овечьей же шкуре!

– Поет так, будто его заставляют из-под палки.

Джон-Том вновь попятился. Каждое оскорбление било точно в цель, обрушивалось на него, как и положено любому мало-мальски стоящему оскорблению, подобно удару тяжеленной кувалды. Он чувствовал себя боксером, который ведет бой продолжительностью в пятнадцать раундов.

Руки юноши словно прилипли к дуаре, однако он продолжал петь, ибо ничего иного ему не оставалось. Некая сила упорно оттесняла его назад.

«Мои оскорбления чересчур прямолинейны, – подумалось Джон-Тому, – вот почему они не очень эффективны». Выражениям, которые слетали с уст юноши, и вправду не хватало некой непристойной изысканности. Он как бы превратился в вооруженного топором варвара, которому противостоит с полдюжины быстрых как молния фехтовальщиков. Если бы только он смог нанести один-единственный приличный музыкальный удар, то наверняка бы сокрушил треклятую клетку! Но поток оскорблений, что изрекали обладатели насмешливых голосов, по-прежнему не иссякал, и Джон-Том чувствовал, что потихоньку проигрывает. Колкость там, язвительное замечание насчет телосложения сям, весьма нелестная характеристика всего рода Меривезеров – голоса упреждали буквально каждую фразу юноши.