Нескольких примеров довольно, чтобы показать, что слова Лэнга хорошо описывают отношение жителя Месопотамии к явлениям окружающего его мира. Обычная кухонная соль для нас — неодушевленное вещество, минерал. Для жителя Месопотамии соль была дружественным существом, к чьей помощи можно прибегнуть, если человек стал жертвой колдовства и магии. Пострадавший должен был обратиться к ней следующим образом:

Таким же непосредственным образом — как к дружественному существу, обладающему особой силой, — можно было обратиться и к Зерну. Принося в жертву муку, чтобы умилостивить разгневанное божество, человек мог обратиться к ней так:

Таким образом, и Соль, и Зерно — вовсе не безжизненные вещества, какими они представляются нам. Они одушевлены, у них есть личность и воля, как и у любого явления в месопотамском мире, если взглянуть на него не с точки зрения банального, практического, ежедневного использования, а с точки зрения магии, религии, спекулятивной мысли. Очевидно, что в таком мире имеет больший смысл, чем в нашем, говорить о взаимоотношениях между явлениями природы как о социальных взаимоотношениях, о порядке, в котором они функционируют, как о порядке воль, как о государстве.

Сказав, что для жителя Месопотамии явления природы были одушевлены, персонифицированы, мы многое упростили. Мы завуалировали то потенциальное различие, которое он ощущал. Не совсем верно было бы сказать, что каждое явление было личностью, лучше сказать, что воля и личность присутствовали в каждом явлении — в нем, и в то же время как бы за ним, ибо единичное конкретное явление не могло полностью очертить и выявить связанную с ним волю и личность. Например, определенный кусок кремня имел ясно различимую личность и волю. Темный, тяжелый и плотный, он проявлял удивительную готовность крошиться под инструментом ремесленника, хотя инструмент был сделан всего лишь из рога — вещества более мягкого, чем обрабатываемый камень. Но ведь эту характерную личность, с которой сталкиваешься вот тут, в этом конкретном куске кремня, можно встретить и там, в другом куске, который, кажется, так и говорит: «А вот и опять я — темный, тяжелый, плотный, готовый крошиться; это я — Кремень!» Где бы ты его ни встретил, его имя — «Кремень», и он охотно готов пострадать и покрошиться. Ибо некогда он сразился с богом Нинуртой, и Нинурта в наказание придал ему свойство крошиться⁶.

А вот и другой пример — тростник, росший на болотах Месопотамии. Из наших текстов отчетливо явствует, что сам по себе он никогда не считался божественным. Любая отдельная тростинка считалась просто растением, вещью, как и все остальные тростинки. Однако конкретная отдельная тростинка обладала удивительными, вызывающими священный трепет свойствами. Тростник обладал таинственной силой, заставлявшей его пышно расти по болотам. Тростник был способен на удивительные вещи. Музыка, вылетавшая из пастушеской свирели, или бессмысленные значки, которые с помощью тростникового стиля в руках писца принимали определенную форму и складывались в рассказ или стихи, — силы эти, всегда одни и те же, таились в каждой тростинке. Для жителя Месопотамии они складывались в божественную личность — богиню Нидабу. Это она заставляла тростник разрастаться на болотах. Если ее не было рядом, пастух не мог усладить сердце музыкой из тростниковой свирели. Ей воздавал хвалу писец, когда ему удавался трудный отрывок текста. Таким образом, богиня была силой, присутствующей во всех тростинках, она делала их тем, чем они были, наделяла таинственными свойствами. С каждой тростинкой она составляла единое целое в том смысле, что она пропитывала тростник как одушевляющее и характеризующее начало, но личность ее не растворялась в конкретном явлении и не ограничивалась одной или даже всеми существующими тростинками⁷. Художники Месопотамии в грубой, но выразительной манере ссылались на это родство, когда изображали богиню тростника. Она предстает в человеческом облике в виде почтенной матроны. Тут же изображен и тростник: он прорастает из ее плеч — он составляет с ней одно целое и кажется происходящим непосредственно из нее.

Таким образом, житель Месопотамии чувствовал, что в огромном числе индивидуальных явлений — конкретных кусках кремня, конкретных тростинках — он сталкивается с единой личностью. Он чувствовал, что существует как бы общий центр всех сил, наделенный особой индивидуальностью и сам по себе являющийся личностью. Этот личностный центр пронизывал все конкретные явления и придавал им те свойства, которые мы ь них различаем: все куски кремня — «Кремень», все тростинки — Мидаба и т. д.

Однако еще любопытнее тот факт, что одна такая личность могла сливаться с другими личностями, и тогда, будучи отчасти тождественной им, наделять их своими свойствами. Процитируем в качестве примера месопотамское заклинание, с помощью которого человек стремился слиться, в одно целое с Землей и Небом:

Человек пытается отвести чары от своего тела; внимание его сосредоточено на единственном качестве Земли и Неба — их священной неуязвимости. Когда он станет с ними одно, это свойство перейдет к нему и сольется с его существом, а тем самым он будет защищен от злых чар.

В другом, очень похожем заклинании человек стремится пропитать каждую часть своего тела неуязвимостью при помощи отождествления себя с богами и священными символами.

И в этом случае человек ищет лишь частичного тождества. Качества этих богов и священных эмблем должны влиться в члены человека и сделать его неуязвимым.

Подобно тому, как человек мог частично отождествиться с различными богами, так и бог мог частично отождествиться с другими богами и разделить с ними их природу и их качества. Например, мы узнаем, что лицо бога Нинурты — Шамаш, бог солнца, что одно из ушей Нинурты — бог мудрости Эа, и т. д.¹⁰. Очевидно, смысл этих любопытных заключений в том, что лицо Нинурты получило свой сияющий блеск от сияния, свойственного богу солнца, — и тем самым соучаствует в сиянии свойственном богу солнца и сосредоточенном в нем. Таким же образом его ухо — ибо жители Месопотамии считали ухо, а не мозг, средоточием разума — соучаствует в той высшей мудрости, которая является главным свойством бога Эа.