— В море. Был тут у нас один лихач. Кирилл Рубцов. Чуть не загубил весь экипаж…

Поздней штормовой ночью катер возвращался в бухту. У островка неожиданно наскочил на скалу, разбился и стал тонуть. Кто-то из мотористов успел бросить спасательный круг. Штурман уцепился за него и не выпускал из рук. А боцман, сняв полушубок, стойко держался на плаву. Изредка хватаясь за круг рукой, он бодро басил:

— Не горюй, Гришка. Нас увидят.

Буксир всех подобрал, а их не нашел. Яркий луч прожектора метался по бунтующей воде, нервничал, но на людей не попадал. Рыбаков уносило течением. Когда луч проскакивал мимо, Гришка кричал, что было сил, но голоса его никто не слышал. Он рыдал, как дитя, проклиная капитана Рубцова. Но когда к нему приближался боцман, умолкал. Не хотел, чтобы тот видел его слезы.

Буксир так и не обнаружил людей. А море шумело. И было в его голосе что-то очень грозное. Люди, уставшие, замерзшие, плыли к берегу, где зеленым глазком мигал маяк. До берега ближе, чем до катера, и к тому же туда их несло течением. Боцман все чаще и чаще припадал к спасательному кругу. Штурману становилось страшно, когда за круг брался боцман. Круг не выдерживал, весь уходил в воду, и тогда Гришка захлебывался. Вот ведь как бывает. Не знаешь, где тебя ждет это самое… Страшно. И вдруг под самым Гришкиным ухом раздалось:

— Круг не бросай. Один доплывешь. Поклонись Катюше…

И боцман отстал. Гришка звал его, но тот не откликался. Он плыл навстречу морю. А потом его скрыла вода.

— В море остался боцман, — продолжал старшина. — Когда хожу этими местами, каждый раз сирену даю.

Паренек умолк. Грачев молча смотрел на темные волны, и в бликах заходящего солнца ему мерещились какие-то тени. Казалось, это старый боцман делает последние гребки. Навстречу морю.

Долго Петр ходил по кораблям, встречался со многими людьми, но минера с лодки отца так и не нашел. Уже перед уходом катера забежал в штаб. Седоволосый адмирал, в годы войны командовавший бригадой, сказал, что Савчук давно ушел с флота, живет где-то в Москве. Он пообещал позже сообщить его адрес.

Возвращался Петр тем же катером. Только теперь он забрался в кубрик и думал о минере с лодки. Не выходил у него из головы и старый боцман.

На корабле Петра встретил замполит.

— В запас тот минер ушел, — угрюмо ответил Петр.

— А вас тут флагманский специалист все искал, — сказал Леденев. — Сходите на соседний эсминец, он такт.

Вскоре Петр вернулся от Голубева. Вечером учение по радиосвязи, надо готовить людей.

После вахты матросы отдыхали. Костя Гончар грустно играл на гитаре. Он тосковал по хутору Зеленый Гай, что раскинулся на берегу Дона. Земляки уже давно убрали хлеб, посеяли озимые. Мать засолила огурцы, помидоры. Ждет она Костю.

Мама! Нежное и доброе чувство охватило Костю. «Сынок, — говаривала она, — на море у тебя друзей будет много, а мать одна».

Одна… Эшелон после формирования остановился на соседней станции, в семи километрах от села. Узнала мать, в дождь и слякоть прибежала на вокзал, принесла узелок с горячими пирожками. Пусть ест на здоровье.

«Сохрани тебя, господь», — она вытерла слезы.

Костя неловко опустил глаза. «Эх, мама! — подумал он. — От господа бога кукиш один!».

А потом… Потом не вынесла разлуки, приехала (Костя служил тогда на водолазном боте). Обняла сына, всплакнула: «Исхудал весь, тяжко на море-то?..»

«Скорее бы в отпуск», — вздохнул Гончар.

Крылов подсел к нему, толкнул в плечо:

— Чего киснешь? Костя, а правда ты скоро женишься?

Гончар перестал играть. До чего же вредный этот Игорь! Заставил ветошь бросить за борт, а ему влетело.

— Подлый ты, — сказал Костя.

У Крылова загорелись глаза.

— Я — подлый? Ну-ка повтори, салажонок! — Игорь сильно рванул к себе гитару, занес кулак, но в это время в кубрик вошел Зубравин. Крылов вмиг присмирел, и мичман ничего не заметил. Он упрекающе покачал головой — опять гитара? Лучше бы книжку почитали или поспорили о чем-нибудь, ну, скажем, о любви.

— А, Гончар? — Зубравин подмигнул матросу.

Костя стушевался:

— Музыку люблю.

Крылов съязвил:

— В артисты метит.

Зубравин молча вынул ив кармана телеграмму и протянул ее Гончару. Костя растерянно взял листок, пробежал глазами: «Встречай завтра десять утра, вагон пятый тчк целую Надя».

— Так это… это моя… — Костя густо покраснел.

— Ваша невеста? Помню, помню. Ну вот что, лейтенанта нет на корабле, но я рискну отпустить вас. А вахту отстоит Крылов. Он у нас штрафник.

«Нашел козла отпущения», — обиделся Крылов.

Костя Гончар — коренаст, плечи широкие, лицо доброе, чуть рябоватое. Вот только уши… Не раз Костя в душе обижался — что с ними делать, куда ни пойдешь, сразу в глаза бросаются. А радисты, его дружки, нередко шутили: мол, у Гончара вся сила в ушах! Ни одного сигнала не спутает. Костя не сердился. Зато старшина Русяев подобных шуточек и себе не позволял, и слушать не любил. Попыхивает на полубаке папироской, рассуждает:

— Не горюй, Костя. Уши что? Вот душа — это другое дело. У иного, глядишь, глаза и лицо что надо! И фигура… Словом — красавец! А девчата от такого в сторону шарахаются. Почему? Душа у него червивая. А у тебя она светлая, как морская вода. И если полюбит какая — помни мое слово, — навсегда. Вот только почаще ходи на танцы.

Но Костя предпочитал сидеть на корабле и подменять на вахте тех, у кого были знакомые девушки. Ребята за это души в нем не чаяли. И хвалили, не скупясь. Но, пожалуй, больше других его ценил Зубравин. Однажды Гончар вернулся из увольнения расстроенный. Мичман это заметил. Что случилось? За Гончара ответил Федор Симаков:

— С девушкой познакомился, а она… убежала!

Костя покраснел до корней волос.

— Убежала? — спросил мичман, лукаво прищурив глаза, и, не дождавшись ответа, добавил: — Ты, Костя, не больно пекись о них. Успеешь еще себе найти. Девушка подобно пчеле — чуть что, и ужалит.

На другой день, в субботу, Гончар сошел на берег. Солнце щедро поило землю лучами. Он побрел к сопке, где стоял памятник героям-батарейцам. Пионеры как раз возлагали к орудийному лафету венки. Потом Костя долго смотрел на море. С высоты скалы оно казалось серо-зеленым. Ветер крутил волны, бросал ноздреватую пену на камни. Косте было грустно. Он снова вернулся в парк, уселся на скамейке. Рядом у куста низкорослой березы сидели двое. Девушка в голубой шапочке с накрашенными губами все смеялась, просила дать ей веточку березы. Парень сорвал, а Костю злость взяла. А почему он и сам не знал.

Костя встал и направился к выходу. За спиной услышал чей-то голос. Обернулся — Надя. Он так и впился в нее глазами.

— Что вы так смотрите? — она улыбнулась краешками губ.

— Шапочка у вас пестрая, — растерянно выпалил он.

Она подошла к нему совсем близко, серьезно сказала:

— Зачем меня обманули?

— Я? — Костя часто заморгал ресницами.

А кто же? Пока она покупала в гастрономе яблоки, он ушел.

— Простите, я… Я не знал…

Она повела его к скамейке, стоявшей в тени деревьев.

— Сядем, — тихо сказала она и заглянула ему в лицо. — Отчего такой грустный?

Письмо ему мать прислала, вот и вспомнились родные края.

— Скучаешь по дому? — Ее лицо было так близко, что Костя стушевался.

— Я? Нет. Мать скучает…

Помолчали, потом она тихо спросила:

— Скажи, а чайки кричат перед смертью? Лебеди, те, да, а как чайки?

Гончар засмеялся. И чего ей вдруг это пришло в голову? (Не мог знать Костя, что она вспомнила своего Генку. В тот день, когда его лодку перевернуло на лимане, пронзительно кричали чайки.) Она встала, хмуро бросила:

— Насмешник…

Костю словно хлестнули по щеке. Он взял ее за руку, заглянул в глаза. В них, как в пруду, горели светлячки.

— Прости… — И посмотрел на часы. Она догадалась, что ему пора на корабль.

— В четверг у меня день рождения, приходи?..