— Усатый? А, это старшина катера. Нас Таня познакомила. Гришкой его зовут.

Грачев вспомнил свою поездку к подводникам, маленький катер. Ну, конечно, тот самый Гришка рассказал ему о старом боцмане Сизове. «Не горюй, Гришка, доплывем…» — так успокаивал парня боцман. Но не доплыл. Ради другого. Этот Сизов чем-то похож был на Васю Новикова. Петру даже казалось, что он знаком с ним лично, вместе ходил на катере, здоровался за руку и удивлялся, зачем такому молодому боцману такие большие усы. Смешно и глупо думать об усах, когда погиб человек, он там, на глубине. Только память о нем…

Крылов говорил впервые так легко и свободно, да еще в каюте лейтенанта. Он добавил, что Гришка теперь учится на капитана судна, но усы не сбрил — тому боцману подражает.

— Как, говоришь, звать жену боцмана, Катерина? — спросил Петр. — Двое детишек осталось… Ну-ка, скажи, где она живет. Навестить ее надо. Помочь. Комсомольцев бы встряхнуть. Я доложу замполиту.

«Есть в нем что-то…» — подумал о лейтенанте Крылов.

Море. Оно, как человек. И любить умеет, и ненавидеть. И грустить. И петь. Когда море пело, Петру чудилась русалка — высокая, стройная и красивая. Выйдет из воды, отряхнет с распущенных кос белую, как сахар, пену и ласково скажет:

— Здравствуй, романтик! Я долго ждала тебя. Ты грустишь?

— Где мой отец, ты была у него?

— Я превратила его в камень вечной славы. И каждый день прихожу к нему. Он лежит на дне. Он не один. Рядом с ним те, кто был тогда в лодке.

И вот уже нет русалки. Только боль, свернувшаяся клубочком где-то в сердце.

— Сюда, пожалуйста!

Леденев открыл дверь каюты и пропустил вперед себя мужчину в штатском. Гость поздоровался и, сняв очки, долго смотрел на Петра. Неловкое молчание нарушил замполит:

— Это и есть лейтенант Грачев. Да вы садитесь.

Гость сжал пальцами очки, и Петр подумал, что вот сейчас лопнет стекло и близорукий человек останется без очков. Мужчина снял шапку, и Петр увидел седую, удивительно седую голову.

— Узнаю… — сказал мужчина. Не то Петру, не то себе.

Грачев пожал плечами:

— Простите, тут какая-то ошибка. Я вижу вас впервые. Кто вы?

— Савчук я, Евгений Антонович. С лодки… — он вдруг осекся и снова внимательно посмотрел на лейтенанта. — Бывший минер. С лодки вашего отца. Грачева Василия.

Петр присел на койку. Потянулся к лежащей на столе пачке сигарет. Он никак не мог зажечь спичку.

— Как это было?

— Тяжело…

И Савчук рассказал лейтенанту о последнем походе лодки, о том, как простился с его отцом — Василием Грачевым.

— А дальше, что было дальше? — голос у Петра сорвался.

Савчук после паузы продолжал:

— Выбрался я из торпедного аппарата. Утро было. Тихое утро. И солнце. А кругом — море. Синее-синее, аж глаза болят. Плыл я. Добро, попался пустой бочонок, вот и держался. А потом меня подобрал торпедный катер… На выручку лодки ушел водолазный корабль, да что толку? Запоздали… А просьбу твоего отца, Петя, я выполнил — то его письмо отослал твоей матери.

— Оно у меня, — прошептал Петр.

— Береги его, — Савчук нагнулся к чемодану и извлек оттуда сверток в жесткой бумаге. Раскрыл его, и Петр увидел пожелтевшую тетрадь. Местами чернила расплылись от воды, кое-где листы загнулись. — Это дневник твоего отца, — сказал Савчук. — Лет десять назад, когда я служил еще на флоте, корабли аварийно-спасательной службы обследовали ту подводную лодку. Все погибли в отсеках. А дневник и вахтенный журнал в сейфе нашли. Возьми, тут все написано. Береги, слышь?

Петр взял тетрадь, и словно повеяло ему в лицо порохом и гарью тех фронтовых дней.

— Спасибо, Евгений Антонович! Спасибо… — Голос у него сорвался.

Савчук с горечью сказал, что по болезни с флотом простился, а то бы от моря — никуда.

— Отец твой как-то говаривал мне: если жена родит сына — будет он моряком. Крепко он в это верил.

На пороге каюты появился Серебряков. Он кивнул Грачеву:

— Приглашайте гостя на чай в кают-компанию.

— Спасибо, я вот покурить на палубе хочу, — сказал Савчук и достал из кармана портсигар.

…Петр провожал взглядом сутулую фигуру Савчука. Нежданно-негаданно вошел в его жизнь этот седоволосый человек, и всю ночь вспоминал лейтенант его голос. Голос человека оттуда.

Дул сильный ветер, море штормило. В открытый иллюминатор командирской каюты влетали брызги, но Грачев этого не замечал. Он внимательно слушал Серебрякова. Поступил приказ срочно выйти в море и, взаимодействуя с другими кораблями, обстрелять огневые точки «противника» на берегу. Петр еще ни разу не обеспечивал работу корректировочного поста, поэтому старался все уяснить, учесть советы.

— Вопросов нет? — спросил в заключение капитан 2 ранга, поднимаясь из-за стола. — Что ж, желаю успеха, лейтенант.

Петр только сейчас заметил, что с плеча Серебрякова свисал погон — видно, пришивался наскоро. Командир перехватил его взгляд.

— Это Иришкина работа. Спешила в Дом офицеров.

«Ира дома? А Голубев говорил, что уехала к сестре», — чуть не спросил Петр.

— Значит, Крылова посылаете? Вы хозяин в БЧ. Вам лучше знать людей, кто и на что способен.

Серебряков, задумавшись, раскачивался на носках. Он еще был под впечатлением разговора с флаг-связистом и поэтому неожиданно для Грачева заговорил о нем. Голубев в Ленинград рвется, адмирал советовался, посылать его или нет. Все высказались «за».

— А вот я… — Серебряков на секунду замялся. Есть вещи, которые не подлежат обсуждению, тем более с подчиненными. Но командир был уверен, что Грачев поймет его правильно, поэтому сказал, что был против. Голубев в службу глубоко не вникает.

— Потом о вас речь зашла. Гончар уснул на вахте, а вы мне не доложили?

«Вот подлец, все-таки наврал адмиралу», — подумал о флаг-связисте Грачев и горячо стал уверять командира, что не спал Гончар на вахте, просто Голубев его запугал.

— Я верю матросу, он не соврет.

— А вот мы сейчас проверим, — Серебряков через рассыльного вызвал радиста Гончара и попросил его рассказать все как было. Только честно.

Прав лейтенант, Гончар не спал. Он только слегка наклонил голову, прослушивая эфир. А Голубев сразу же кричать: «Почему спите?» Гончар вскочил, растерялся, но тут же пришел в себя: «Я всегда так сижу!»

«Я все видел! — повысил голос Голубев. — Вы что, хотите, чтобы я лишил вас классности?! Мне это сделать недолго».

— Раз такое дело, я и не стал возражать, — глухо закончил Гончар.

Матрос ушел. Серебряков, нахмурив брови, пальцами пощипывал кончики усов. Неловко как-то получилось. Потом он сел. Грачев был рад, что его доводы подтвердились. Он почему-то верил, что командир сейчас же доложит об этом адмиралу, но после паузы капитан 2 ранга вдруг сказал:

— При случае я все объясню адмиралу.

Грачев так глянул на Серебрякова, что тот спросил:

— Вы недовольны?

— Василий Максимович, по-моему, это надо сделать сейчас, — Петр произнес эти слова и легко вздохнул.

— Да? — капитан 2 ранга нахмурился. — Это — по-вашему. Есть дела поважнее, и рекомендую вам, Грачев, больше думать о них. И еще один совет, — продолжал Серебряков, — у меня есть звание и должность. А вы — Василий Максимович. Мы ведь не в гостях, а на корабле.

Грачев смущенно пожал плечами.

— В каюте у вас был старпом, и я… — начал было Петр, но Серебряков прервал его жестом:

— Все равно. Докладывайте о себе по уставу. Кстати, когда вы ушли, знаете, что сказал Скляров? Он культурно намекнул, что я балую вас. Учтите.

— Есть!..

Полчаса назад Грачев заходил к Серебрякову узнать насчет радиовахт в море. Вошел без стука в его каюту, хотел сказать «товарищ капитан второго ранга», а вырвалось — «Василий Максимович…» Серебряков смолчал, а Скляров, сидевший рядом с командиром, качнул головой, будто хотел сказать: «Как вам не стыдно, лейтенант?»