— Жениха себе найдет, и увезет он вашу Иру далеко-далеко.

— Был бы человеком жених, так и горевать нечего, — Серебряков покрутил усы.

На другой день он пригласил Грачева к себе домой.

— Пойдем, погостишь! Надо же сына волны представить семье!

— Неудобно как-то, — робко возразил Петр. — В чужой дом…

— В свой. Ну-ка, одевайся. Ведь ты должен знать, как командир твой живет.

— Знакомься, Надюша, — еще с порога произнес он. — Это и есть Петр Грачев, тот самый…

— Проходите, проходите, Петя, — улыбнулась хозяйка.

Грачев вдруг почувствовал, что в этом доме он никогда не будет чужим. В больших темных глазах Надежды Федотовны светились добродушие и ласка. Открытое светло-розовое лицо без единой морщинки делало ее гораздо моложе своих лет. Говорит она ласково, чуточку с грустью, как ехала в Заполярье, как жила в землянке, но никогда не отчаивалась. Больше старалась для мужа — все в морях бывал, приходил ненадолго, а тут Ирина подрастала.

— А вы женаты, Петя? — поинтересовалась хозяйка.

— Постарался…

— И детишки есть?

— С детьми успеется, — покраснел Петр.

Надежда Федотовна, поправив упавшие на лоб волосы, стала рассказывать о соседке. На одной площадке с ними живет. Молодая была — детей не хотела, мол, тяжело с ними. Так и порхала. А потом заболела. Теперь рада бы нянчить сына или дочурку, да нет их. Злая, с мужем грызется. А Серебряковой завидует. Правда, не знает она, как досталась Надежде Федотовне Ирка. Родила ее в убежище, когда рядом рвались бомбы. Просто страшно вспоминать.

«И моей маме со мной было нелегко на море», — подумал Петр.

— Одного не пойму, — продолжала Надежда Федотовна, — как это жена не с вами. Я бы ни за что не осталась одна. Я бы туда, куда муж.

Скрипнула дверь — Серебряков вернулся из магазина.

— Принес сахарок. Надюша, согрей нам чайку!

Когда уселись за стол, в комнату вошла Ира. Тряхнула копной светлых волос, зябко поежилась.

— Гости, честное слово, гости! — и остановила свой взгляд на Грачеве. — А это, конечно, он? Ну, здравствуйте, Петя! Кажется, так вас зовут?

Петр смутился, невнятно пробурчал «добрый вечер», и потупил глаза. Ира присела к столу.

— Папа, а я уже знакома с ним, — она глянула на Грачева. — Помните, у автобусной остановки? Вы назвали меня морячкой.

— Было такое, — Петр чувствовал себя уже веселее. — Я считаю, что в морском городе все моряки и морячки. А вы возражаете?

— Допустим!

— Тогда к морю вы равнодушны. А море, оно всегда бередит душу.

Серебряков покачал головой: «Моими словами чешет».

Ира стрельнула в Петра глазами:

— Вы ошиблись, я просто боюсь его. Оно злое…

— А я в море душу отогреваю, — вмешался Серебряков.

Ира всплеснула руками:

— Папочка, не перебивай, все знают, что ты старый краб… Так вот, Петя, не каждый может с морем жить, как со своим старым другом. Правда?

— Сам еще не знаю, — Петр маленькими глотками отвивал из чашки чай. — Море — это целая жизнь. Смотрите, Ира, цветы, и те растут на зеленой глубине. Правда, цветы эти своеобразные, букет их дороже всего. Морские цветы со дна достать сможет не каждый, а те же, скажем, тюльпаны, сорвет даже малыш.

— Ну и философы, — засмеялся Серебряков. — Кстати, Ира, когда вы с девушками собираетесь к нам на корабль?

— Уже не придем, — махнула дочь рукой.

— Почему? Я посоветовал своим комсомольцам встретить делегацию как следует.

— Голубев всему виновник. — Ира улыбнулась, блеснув белыми, как морская пена, зубами. — Он сказал мне: «Женщина на корабле — это к несчастью!»

— Он пошутил, — заметил Серебряков.

— Ах, пошутил, тогда беру свое обвинение обратно.

Ира встала, начала убирать со стола посуду. Из-под густых черных бровей блестели глаза. Она спросила Грачева, почему он не приходил к ним раньше, и, услышав в ответ: «Служба», погрозила пальцем, мол, хватит оправдываться.

— Признаюсь, это я просила папу, чтобы вы пришли, — и улыбнулась Петру. — Погода ужасная. Не завидую тем, кто сейчас в океане.

— В море баллов семь, не меньше, — заметил Василий Максимович. — Наш «Бодрый» у пирса, а кончится ремонт — и в море. Вот, Петр, тогда оморячишься по-настоящему.

Будь это на корабле, Петр, наверное, и промолчал бы, но тут, в присутствии девушки, он громко, даже несколько рисуясь, ответил, что хоть завтра готов в поход.

— Так я и полагал — что тебе шторм? — Серебряков сделал ударение на слове «шторм».

Петр смутился. Выручила Ира. Она снова завела разговор о своих подругах, которые давно хотят побывать на корабле.

— Приходите, — сказал Василий Максимович, — Петя как раз и будет вашим гидом.

— С удовольствием, — оживился Петр.

— Провожатые нам не нужны, — насмешливо возразила Ира. — Я уже бывала на «Бодром».

— Видали морячку? — усмехнулся отец. — Мою каюту ты, конечно, найдешь, а другие?

— Гриша нам все покажет, — неожиданно сказала Ира. — Он обещал.

— Какой еще Гриша?

— Голубев, конечно.

— М-да… Все надеялся в академию попасть, а сейчас на высшие курсы собирается. Нос по ветру держит. — Серебряков пересел на диван. — Сыграй-ка что-нибудь. Вот и Петя послушает. Он ведь, наверно, любит музыку. Лена у него пианистка.

— А скоро она приедет? — спросила Ира.

— Может, через месяц, — не совсем уверенно ответил Грачев, и это не ускользнуло от внимания Иры. Она близко подошла к нему.

— Скучаете?

— Конечно, — признался Грачев.

Ира молча села за пианино и, взяв несколько аккордов, тихо запела: «Тот, кто рожден был у моря, тот полюбил навсегда…» Петр внимательно наблюдал за нею. Только сейчас он заметил, что у девушки с горбинкой нос, синие глаза. Завитки светлых волос упали на лоб. Розовая кофточка ярко оттеняла ее белую шею. «В ней что-то есть…» — вдруг подумал Петр.

— Вы хорошо играете, — сказал он громко.

Стало тихо. Ира повернулась к нему:

— Шутите?

— Нет, что вы, — ответил Петр. — Я не шучу.

Губы девушки дрогнули в улыбке. Она вновь стала играть… Петр очнулся, тихонько встал с дивана и, нагнувшись к Серебрякову, шепнул:

— Мне пора…

Ира оставила пианино. Она сняла с вешалки фуражку и, подавая Петру, тихо сказала:

— Приходите в субботу, я сыграю вам еще что-нибудь…

На улице моросил дождь. Петру было приятно, когда холодные капли стекали по его раскрасневшемуся лицу. В ушах все еще звенела музыка. Играла Ира, а ведь могла играть и Лена. Нет, видно, не скоро доведется ему обнять жену. Даже писем не пишет. Что делать? Послать ей строгую телеграмму? Еще обидится…

Он мучился. Подолгу ворочался в постели, перебирал в памяти малейшие детали своей семейной жизни. Почему же она молчит? На письмо время можно всегда найти.

Петр грустил. Его раздражали и веселые шутки матросов, и неторопливая деловитость мичмана, и поведение Крылова, и собственная беспомощность. Словом, все.

Взобравшись на сопку, Грачев сразу же увидел свой корабль. Красив эсминец в лунном свете! А Ира? В ней есть что-то такое… — опять неожиданно для самого себя подумал Петр. Он не заметил, как из-за огромного рябого валуна вышел Голубев.

— Куда торопитесь, если не секрет?

— На корабль. Дел много, Петр не ожидал и не хотел сейчас этой встречи.

— Похвально, — заулыбался Голубев. — Знаю, что завтра у вас зачет, и прошу обратить внимание на организацию радиосвязи. Честно говоря, я скидок никому не делаю, — он умолк, о чем-то думая и поглядывая на Петра. Потом, решившись, спросил:

— Вы были у Серебряковых? Ну и как там Ира?

— Ира? — стушевался Петр. — Дома… Веселая. А что?

— Собирался зайти, но дела помешали.

— А меня на субботу пригласили, — вырвалось у Петра.

— Зачем? — голос у Голубева был тугой.

— Люблю музыку…

«Странно, почему он допытывался?» — подумал Грачев у себя в каюте. Он открыл иллюминатор. Пахнуло сырым холодным ветром. Петр прямо в шинели сел в кресло, размышляя о своих делах. Он не сразу услышал сигнал большого сбора и вышел на палубу, когда моряки уже выстроились на вечернюю поверку. Мичман Зубравин, раскрыв журнал, тихо называл фамилии. Потом он доложил, что «нетчиков нет». Грачев быстро осмотрел строй. Вот стоит Гончар, веселый, кажется, сейчас улыбнется, рядом с ним — хмурый Симаков. «Квочка»! Отругал за грязные батареи, так он, видишь ли, надулся.