Погода явно портилась. Небо потемнело. Грачев не догадался надеть под шинель шерстяной свитер и теперь озяб. Скорее бы спуститься в каюту…
— Грачев, определите место корабля, — распорядился Кесарев.
Петр занялся вычислениями. Спешил. Циркуль звякнул на палубу. Наконец все сделано.
— Что ж, место точное, — сказал Кесарев, проверив его расчет. — Но долговато. Секунды беречь надо.
Кесарев придирчиво следил за каждым шагом дублера. Петра коробила опека, ему стоило большого труда молчать. Чертовски тошнило, хотя шторм еще только набирал силу. Серебряков заметил, как побледнел лейтенант, но не вмешивался. Время от времени он запрашивал по телефону гидроакустика, нет ли контакта с подводной лодкой.
Петра затошнило еще сильнее. Он прикрыл лицо рукой и отвернулся: только бы матросы не догадались. Клочко стоял рядом и все поглядывал.
«Дело дрянь, как бы не укачало…» — Грачев жадно глотал воздух, чтобы хоть чуточку облегчить свое состояние.
— Что за мыс впереди? — нагнулся к самому уху Кесарев.
— Кувеньга.
— Разве? А не Звездный? Лучше, лучше театр надо знать, — как бы между прочим заметил Кесарев.
Звездный? Где же Петр слышал это название? Мыс Звездный… Ах, да, в письме отца. «Мы лежим на грунте у мыса Звездный, и я пишу тебе, Любаша, это письмо…» Да, да, он писал здесь. Свое последнее письмо. Видно, о многом отцу хотелось написать, да не успел.
Заваливаясь, корабль изменил галс. От акустика вдруг последовал доклад: эхо, пеленг 320. И почти сразу же Петр услышал бас Серебрякова:
— Дублер вахтенного офицера, выходите в атаку!
Петру сначала показалось, что он ослышался, но, встретившись с вопросительным взглядом командира, все понял. А в динамике рокотал голос акустика:
— Эхо, пеленг 315…
«Что же я стою?» — испугался Петр. Он включил микрофон корабельной трансляции и послал слова: боевая тревога, атака подводной лодки. Глубинные бомбы к взрыву окончательно изготовить! Право руля, на румб 315!
Корабль ощетинился жерлами орудий. Моряки застыли у бомбометов и торпедных аппаратов. Все ждут команды. Только бы не ошибиться! «Ну что ж, товарищ Серебряков, ваш вызов принимаю. Теперь я не робкий. И море меня не побьет. И слез не будет». Как у отца, Василия Грачева. Не колеблясь, вел он свою лодку через минные поля — квадраты смерти, ускользал от вражеских кораблей, топил их транспорты…
— Грачев, почему молчит акустик? — раздался за спиной бас Серебрякова.
Верно, молчит акустик. Неужели потерял лодку? Нет, не потерял, потому что Грачев услышал его голос в динамике, установленном в ходовой рубке: «противник» делает противолодочный зигзаг.
Гулко бьется о борт вода. «Противник» не должен уйти. Не должен! «Отец, ты слышишь?»
— Выхожу в атаку, — доложил Петр.
«Бодрый» ложится на боевой курс. Бомбы и бомбометы — товсь! Петр резко нажал педаль звонка и ревуна. Бомбометы выплеснули языки огня, и взрывы за кормой вспороли тьму.
«Вот видишь, отец…» — Петр крепко сжимал ручку телеграфа.
Подошел Серебряков. Кажется, в его усах застряла усмешка.
— Хорош залп, но опоздали, — сказал он. — Лодка увернулась. Атакуйте еще раз.
Корабль лег на новый галс. И в этот момент акустик доложил, что потерял контакт с лодкой. Петр растерянно посмотрел на командира: как быть? Но тот молчал, будто все, что делал лейтенант, его не касалось. И Кесарев тоже. И старпом будто в рот воды набрал. Акустик повторил свой доклад. Петр подскочил к командиру.
— Лодки нет, — и посмотрел на Серебрякова.
— И меня тоже. Решайте сами.
— Курс у штурмана… — начал было Кесарев, но наткнулся на суровый взгляд командира. Однако и этого намека было достаточно. Петр бросился к переговорной трубке, запросил у штурмана курс лодки и сообщил акустику нужный сектор поиска.
Кипит за бортом вода. Ветер срывает с волн брызги и швыряет их в лицо Грачева. В нем закипает злость. На акустика, на непогоду. Где же лодка? Где?
— Акустик, что у вас?
И вдруг — контакт! Петр немедленно отдал необходимые распоряжения, и вот уже плюхаются в воду черные бочонки, с треском рвутся, поднимая белые столбы воды. Потом все стихло. Петр вытер мокрое лицо.
— Теперь лучше, — сказал Серебряков. — Быстрее анализируйте доклады акустика. Тон эхо изменился, стал много выше, стало быть, лодка уклонилась под корабль. Тут бомбить надо раньше. Не зевать.
Ходовая вахта изматывала Петра. А шторм набирал силу. Вода, шипя и пенясь, лилась с надстроек. У Грачева тяжелела голова. Скорее бы смениться…
— Курс — 300, — приказал Серебряков.
Корабль уходил от мыса. Ветер все еще гулял по палубе, да зеленые валы настойчиво колотили борта, будто старались разбить их и ворваться в теплые матросские кубрики. На шкафуте жалобно заскрипела шлюпка. Послышался голос боцмана Коржова:
— Заводи трос! Так! Еще!
«Туговато Захару Павловичу», — подумал Петр, наблюдая за матросами.
— Что там? — спросил командир.
Петр доложил: лопнул грунтов, моряки заводят новый.
Водяной вал глухо ударил в борт так, что корабль повалился на бок. Грачев чуть не растянулся на палубе, в последнюю секунду он ухватился за железный выступ надстройки. А Серебряков и Кесарев даже не шевельнулись. Стоят, как приросшие. Петр решил, что никто не видел, как его накрыла волна, и даже обрадовался. Но вот капитан 2 ранга покачал головой:
— Осторожней, лейтенант, а то за борт сыграете.
Грачев промолчал, но в душе он стегал себя за неуклюжесть. «Ты же романтик, где твоя закалка?..»
— Грачев, вам звонят из радиорубки! — крикнул Кесарев.
Петр терпеливо выслушал Зубравина. Берег не откликается, все еще нет квитанции о получении радиограммы.
— Что значит «нет»? — вспыхнул Грачев. — Запросите еще берег. Телеграмму должны обязательно принять!
Петр распорядился открыть дополнительную вахту на коротких волнах, но мичман возразил:
— Я — на вахте, а больше нет людей. Симаков только свое отстоял, — прогремела трубка.
— Свое отстоял? Не беда, постоит, еще час.
Корабль делал разворот, и Петр старался не сбиться с курса, Кесарев с усмешкой посматривал на него. «Ясно, его смешит моя слабость».
Наконец «Бодрый» выровнялся и заскользил вдоль скалистого берега. Неожиданно брызнул дождь — мелкий, колючий. Ветер подхватывал его, крутил и пригоршнями швырял в лицо.
— Лейтенант, видите, коптит сейнер? А сигнальщики почему-то не докладывают? Разберитесь, — раздался голос Серебрякова.
«Некрасов зазевался…»
Палуба противно дрожала под ногами, падала, снова поднималась, тогда Петр хватался за переговорную трубу. Он боялся, что волна смоет его. Но приказ есть приказ, и Грачев кое-как добрался до сигнальной рубки. Подсказал Некрасову и — назад. Когда докладывал командиру, тот заметил на пальце лейтенанта кровь.
— Ушиблись?
— Царапина. Задел что-то, — небрежно ответил Грачев.
— Понятно…
Вдали едва заметно мигнул огонек. Но сигнальщики почему-то молчали. Грачев перевалился через леер.
— Эй, моряк, красивый сам собой, чего зеваете в своем секторе? (Клочко часто напевал эту песенку.)
— Вы же сами видите, товарищ лейтенант, — оправдывался сигнальщик.
— Все равно докладывать.
Море шумит сотнями голосов. Петр вспомнил, как Лена однажды убеждала его, что у моря тоже есть музыкальный голос. Смеясь, она рассказывала, как попала в шторм на Черном море, как жалобно скрипел их пароходик. «Ты знаешь, Петя, в шуме моря мне чудилась музыка!»
«Музыка моря», — усмехнулся Грачев. Нет, не поняла Лена этой музыки, иначе бы поехала с ним в Заполярье. Да сколько же стоять еще? Ого! Два с половиной. Долгонько! Одна надежда — может, Серебряков даст «добро» подмениться. Петр позеленел. Палуба казалась ему неустойчивым шаром, на котором может удержаться только эквилибрист. Вот очередная белопенная волна бежит на корабль. Она торопится. Все ближе и ближе ее горбатая спина. Страшным чудовищем нависает она над палубой и с грохотом ударяет по надстройкам. «Смоет!» — вздрагивает Петр. Шинель хоть выжимай. Петру кажется, что его бросили в холодильник. Из последних сил он кричит Серебрякову:
