В комнату вбежал Федька. Он застыл у порога, разглядывая Кирилла.
— Сынок, разве батю не узнаешь? — сказала мать.
— Вырос-то как? — Кирилл притянул малыша к себе. — Небось скоро в школу пойдешь. Портфель куплю тебе, ручку, карандаш.
— И букварь! — осмелел Федя. — Я уже сам читаю. Правда, мама?
— Правда, сынок, правда.
Таня с волнением наблюдала за ними. Федя смеялся, хватал Кирилла за нос, тыкался подбородком в колючую отцовскую щетину и все спрашивал: «Где был, папка? Почему долго не писал? Мы с мамулей скучали, все ждали тебя. Ты плавал, папка?»
— Плавал. Волной в море смыло, чуть совсем не затонул. Выбрался…
— Гостинец мне привез, папка?
— Привез. Такого, Федька, ни у кого во дворе не найдешь! — Кирилл достал из сумки голубую матроску и развернул ее. — Бери, Федька. Носи на здоровье. Быть тебе моряком! Ловить тебе, сынок, рыбешку на Мурмане.
Федя сиял, и Таня не могла удержаться от улыбки. На секунду она забыла о семейных неурядицах, и как-то стало тепло на душе. Кирилл подмигнул ей:
— Для Федьки, женка, я еще не то достану.
Мальчик сиял от радости.
— Папка, а у меня есть новый костюмчик! — похвалился Федя. — Дядя Игорь подарил. Он такой добрый! За мной в садик приходил. Ты знаешь, мы здорово с ним играли в Чапаева. Дядя Игорь даже саблю мне сделал.
Кирилл помрачнел.
— Покажи-ка мне костюм, — попросил он сына..
Кирилл долго мял его в руках, потом бросил в печку.
Чиркнул спичку.
— Кирилл, ты что? — бросилась к нему жена.
— Не желаю, чтобы моего сына одевали всякие… — Он не договорил. Таня, бледная и растерянная, прижалась щекой к косяку.
— Глупый ты, Кирюша…
Федя плакал, вытирая кулачками слезы.
— Папка, зачем ты сжег костюмчик?
— Не хнычь, сынок. Я тебе завтра похлеще костюм куплю. Как у космонавта, хочешь? У меня денег знаешь сколько?
«Ревнует», — вздохнула Таня.
— А я думал, разлюбила ты меня, — сказал Кирилл, когда сын уснул. Потом он спросил, где это мать.
Уехала Дарья Матвеевна. С неделю у нее жила, Федю в садик водила.
— Душевная старушка, а вот ты…
Кирилл махнул рукой, мол, хватит, и потянулся к ней. Таня отшатнулась:
— Не балуйся, руки, как клешни у рака. Зачем Федюньку обидел?
— Сгоряча я. Не сдержался, — и хотел поцеловать ее, но Таня убежала на кухню.
«Сама придешь, не стану упрашивать», — фыркнул Кирилл. Он снял сапоги и лег на кровать. Не идет к нему жена, стоит у окна. Кирилл видит на стене тень от ее лица. Вот тень шелохнулась и снова замерла.
— Ты скоро, женка? — позвал он.
— На кухне прибрать надо…
Кирилл промолчал. А Таня стояла у окна. Рядом шумело море. Ей вспомнилось, как она полюбила Кирилла, рыбака-помора, черноглазого красавца с копной светлых волос. «Танюша — звездочка ясная…» — Он тогда был добрым, Кирилл. Дарил ей цветы. Однажды вернулся с промысла и сразу к ее отцу:
«Максимыч, отдайте за меня свою дочь! Полюбилась мне. Рыбачу в море, а она перед глазами…»
«Любишь?» — спросил Максимыч.
«На руках носить буду. Человек я смирный, работящий».
«Гляди, Кирилл, замараешь девичью честь, утоплю в море. Слышишь?»
«Я-то замараю? Чувства у меня к ней сердечные…»
Таня тогда находилась в другой комнате и все слышала. Сердце гулко колотилось в груди. Потом отец позвал ее. Она вышла, потупив взор.
«Руки твоей просит Кирилл. Решай сама».
«Подружились мы с Кирюшей, папа…» — тихо сказала она.
В тот вечер они долго сидели на берегу. Август был теплый. Море словно засыпало. Кирилл обнял ее и тихо прошептал:
«Сынка подаришь мне?»
Теперь все это прошло, остались лишь горькие воспоминания. Правда, где-то еще теплилась надежда: может, образумился Кирилл, может, другим стал?
— Танюшка, поди сюда, — сонно позвал ее муж.
Потом он захрапел. Она погасила свет и одетая легла на диван.
Проснулась Таня от музыки. Это за стеной у соседей заиграло радио. Было десять минут восьмого. Кирилл еще спал, широко разбросав руки. Он дышал глубоко и неровно, словно нервничал во сне. Она стала собираться на работу. Кирилл заворочался, открыл глаза:
— Куда так рано?
— На смену…
Кирилл потянулся к стулу, на котором лежали папиросы.
— Эх, женка… Ни черта в тебе нет святого.
Вечером он пришел домой пьяный, без шапки.
— Опять за свое? А костюм сыну принес?
— Потом, в другой раз…
«Не любит он нас, не любит». Перед Таней стоял тот самый, прежний, ничуть не изменившийся Кирилл.
— Чего глаза пялишь?
Таня открыла гардероб, и к ногам Кирилла полетели два отреза и туфли.
— Возьми, они жгут руки.
Кирилл подошел к жене и крепко ударил ее по щеке.
— Рыжуха!..
Таня схватила с вешалки пальто, хлопнула дверь.
Крылов вошел в радиорубку, бросил на стол бескозырку.
— Федька, есть закурить? Нет…
Симаков, несший вахту, спросил:
— Опять сердечные неурядицы?
— Отбрила, — вырвалось у Крылова. — И, кажется, навсегда.
Федор снял наушники с мягкими каучуковыми подушечками, приготовился слушать. Но Игорь небрежно махнул рукой:
— Пошел ты, Федя, в гости к крабам. Для них ты собеседник подходящий.
Крылов от нечего делать включил приемник. Яркая белая лампочка осветила шкалу, и через несколько секунд эфир заговорил сотнями голосов. Игорь тихо запел: «Любовь не тихая вода, а бурное течение…»
Симаков возразил:
— Я с тобой не согласен. Есть любовь и тихая, но чистая, как слеза. А есть и бурное течение, да вода в нем мутная.
— Эх ты, философ, — усмехнулся Крылов. — Тихая любовь — это не любовь. Скажешь, нет? Вот у нас в колхозе есть большой пруд. Стали разводить в нем зеркальных карпов. А летом — засуха. Солнце жжет. Вода в пруду стала теплой. Не прошло и трех дней, как пропал зеркальный карп. Вот так и человек…
Симаков не стал больше спорить. А Игорь напряженно думал. «Самое лучшее, пожалуй, снова сходить к Тане. Выбрать время, когда не будет Кирилла, и серьезно поговорить. Может, она погорячилась, может, запугал ее этот пьяница, может, наконец, она растерялась в первые минуты. Все могло быть. Хуже, если Таня кривила душой…»
Игорь даже не шелохнулся, когда в рубку вошел Грачев. Лейтенант выключил приемник. Стало тихо.
— Вы что? — спросил Грачев. — Уши болят?
— Я, как и вы — музыку люблю.
Петр спокойно заметил, что музыку надо слушать не в радиорубке. Здесь боевая аппаратура, она не для развлечения.
— Разрешите вопрос, товарищ лейтенант?
— Да.
— Я раньше играл на пианино, а теперь позабыл многие вещи. Хочу попросить вашу жену помочь. Она ведь скоро приедет?
Грачев вместо ответа пригласил матроса к себе, а когда они вошли в каюту, он сказал:
— Так вот, Крылов, нет теперь у меня музыки. И жены нет.
Они смотрели друг на друга. Петр с горькой откровенностью, Крылов — испытующе: уж слишком просто сказал лейтенант «жены нет». Другого нашла?
— Ты угадал. — Петр вздохнул. — Аспиранта консерватории.
— Сволочи! И он, и она!
— Не надо так, Игорь.
— Простите, вырвалось.
— Она не хотела, чтобы я уезжал на Север. Да, нескладно началась моя служба. То одно, то другое. Я же на берег хотел уйти, подальше от моря. Но раздумал. Помните, тот случай с миной? Я тогда завидовал вам, Крылов. Глупо, но было. Как говорится, факт.
Игорь пожал плечами: мол, все уже прошло, не об этом речь.
— А как у вас сейчас с Таней? Не сердитесь, что спрашиваю, и не бойтесь. Дальше меня не пойдет. На откровенность отвечают откровенностью.
— И у меня все… А я люблю ее.
Грачев внимательно слушал матроса и в душе оправдывал его: что ж, если у них все крепко, то он может стать и хорошим отцом для Феди. Но что-либо советовать в таких случаях Петр не может.
Проговорили долго. Потом лейтенант вспомнил, что как-то у клуба он видел Крылова с одним парнем. Усатый такой, Петр тоже с ним встречался, а где, не припомнит. Кто он?
