…Питер встретил меня унылым бесконечным дождем, о существовании которого я даже не подозревала. Добравшись до города, я купила себе на окраине дешевенькую куртку: у меня почти не было вещей, а в летнем джемпере я выглядела нелепо. Спрятавшись под курткой, я наконец перевела дух и осмотрелась.

Питер ничуть не был похож на Москву. Москва была образом жизни, в Питере же господствовали состояния, сильно зависевшие от воды над головой, под ногами и – для разнообразия – в реках и каналах.

За три месяца я отвыкла от множества людей, домов, машин. От меня еще пахло картофельным полем, прелью лесов и землей – и потому я легко затерялась в толпе дачников и грибников в резиновых сапогах: такое количество людей со старыми рюкзаками и в непромокаемых китайских куртках даже не снилось респектабельной Москве.

Я была в Питере только один раз, поздней зимой, когда оттепель сменялась мгновенными морозами и город насквозь продувался ветрами. Тогда он сильно мне не понравился, за что я была бита любителем большой воды пустынным азиатом Нимотси, обожавшим Питер до самозабвения.

Бедный мой Нимотси. Воспоминание о нем стало той ниточкой, которая вытянула прошлое и заставила подумать о будущем, отрешившись от созерцания серых домов и серых людей.

На Московском вокзале я легко подцепила старушку и спустя полчаса стала обладательницей ключа от маленькой квартирки на Васильевском острове, о котором знала только то, что там собирался умереть Иосиф Бродский.

Предложенные с лету двести пятьдесят долларов за месяц произвели на старуху неизгладимое впечатление, которое даже не понадобилось подкреплять документами. После завершения сделки я отправилась на Приморскую, в свою временную обитель.

В этой квартирке меня не интересовало ничего, кроме наличия ванной. По дороге, ошалев от цивилизации, я накупила кремов и шампуней, чтобы смыть с себя монастырскую ложь во спасение и подготовить тело к будущей жизни. Я выбирала самые дорогие кремы и самые дорогие шампуни, я вдруг чертовски захотела хорошо выглядеть и хорошо пахнуть.

Это новое, неизвестное доселе, женское ощущение кружило мне голову. Едва добравшись до квартиры, я успела ответить на телефонный звонок – звонила моя старуха: хорошо ли устроились?

Да, да, спасибо, все хорошо.

После этого я отключила телефон и влезла в ванную. Я провалялась в горячей воде до вечера под рев радиоприемника: жизнь, от которой я так долго была отлучена, агрессивно напомнила о себе.

Тело было легким, чисто вымытое и смазанное кремом до самых потаенных уголков, оно неожиданно показалось мне совершенным в теплой темноте чужого старого трюмо. Высокая грудь, подобранный живот, сухие щиколотки…

Господи, неужели это я?

Спасибо тебе. Господи!

Я поймала себя на мысли, что читаю молитву – привычка, приобретенная в монастыре, показалась мне милой. Я вообще пребывала в каком-то приподнятом расположении духа. Задуманная авантюра с Аленой казалась мне симпатичным приключением, я жаждала помериться силами и с ней, и со всем миром – почему бы и нет?..

Но сначала нужно было подготовиться, набраться сил и выстроить стратегию.

Жуя котлеты, купленные в кулинарии на первом этаже, я набрала Аленин номер. Только бы он не изменился – ведь со времени наших ночных бдений во вгиковском общежитии прошло уже семь лет. Я понятия не имела, чем занимается Алена, она тоже не давала знать о себе, я всегда была для нее пустым местом; но по отдаленным отзвукам, когда-то услышанным, когда-то подслушанным, я знала, что из Питера она никуда не уезжала и на деньги родителей, слепо любивших ее, прикупала машины, водные кровати с подогревом и туры в Западную Европу.

Алене всегда нравилась Европа с ее свободными нравами. Еще ей нравилось в гордом одиночестве заседать в кабаках, иногда лениво подснимая девочек – или молоденьких мальчиков, в зависимости от настроения. Мальчики нужны были ей, чтобы поддерживать себя в форме и не терять того обаяния женственности, которое в ней всегда присутствовало.

Она была абсолютной женщиной с абсолютно мужским складом характера – циничным и прозорливым. Абсолютно мужским в ней было и желание идти напролом и всегда добиваться своего. Она умела флиртовать и создавать вокруг себя ауру пробиваемой искрами желания чувственности, но сразу же теряла интерес к объекту, когда получала свое.

Чтобы добиться успеха, ее нужно было заинтриговать, во-первых, и держать на коротком поводке – во-вторых.

Я это знала, на протяжении нескольких лет я видела Алену в разных состояниях: безумной влюбленности, когда она была готова вывернуться для человека наизнанку, и ледяного отчуждения, когда человек переставал ее интересовать. И эту тонкую грань между влюбленностью и отчуждением нужно было соблюсти, если ты решилась вступить в игру.

Она была одиноким волком, и это роднило ее с мужчинами.

Она была импульсивна, и это роднило ее с женщинами.

Я знала о ней все или почти все. И я знала главное – человек никогда не изменяет себе, мой случай не в счет – я-то готова была изменить себе с кем угодно.

Я знала, что ее любимые духи называются “OUTRAGE” – “Изнасилование” (она предпочитала – “Надругательство”); я знала цвет волос, который ее завораживает, я знала макияж, который ее не раздражает, я даже знала тип ее женщин – и я подходила под него. Я знала, что может ей нравиться в еде и выпивке, в режиссуре и книгах; ее покоряли умные женщины и цитаты из старого советского кино; ее сводил с ума черный цвет и женские брючные тройки, короткие стрижки и серебро.

Нужно только подготовиться, и почти наверняка она клюнет – ей нравились терпкие новые ощущения. И готовность жертвы к обольщению тоже. Но еще больше ей нравилось сопротивление.

Мягкое сопротивление, ироничное сопротивление – этой линии я и буду придерживаться.

Итак, я набрала Аленин номер.

Долгие гудки, сухой щелчок автоответчика, и Аленин голос, который я вспомнила почти сразу же: “Как ни странно, меня нет дома…"

Действительно, как ни странно.

Ее не было дома ни в двенадцать, ни в два, ночная птичка, – она отозвалась только утром, недовольным голосом.