— Ты говоришь правду.

— Когда я передал вам о цене, которую он требовал за оказанную им будто бы услугу, не вы ли решили, что предложение это должно быть принято и виновный будет наказан в присутствии всех жемедаров?

— Совершенно верно, Арджуна!

— Почему же, о Адития, скрыли вы от меня ваши настоящие намерения? Почему же, если донос его был ложный, вы допустили, чтобы я обвинил одного из наших, и наказали клеветника помимо меня, как бы опасаясь, что я спасу его? Так ли поступили бы вы, не потеряй я, по неизвестным мне причинам, вашего доверия?

— Ты произнес слова, полные горечи, о Арджуна, забыв при этом, что решение Трех не подлежит твоему суждению… К чему было бы скрывать от тебя наши имена, скрывать наши лица и не позволять тебе присутствовать на совещаниях, если мы обязаны сообщать тебе о наших действиях и объявлять причины наших решений? Нас Три, а не четыре, нас Семь, а не восемь, Арджуна, и помни, если ты дорожишь жизнью, что есть тайны, которые убивают. Та, в которой ты упрекаешь нас, принадлежит к числу таких… Достаточно и того, что ты заметил ее! Браматма не голова, это — рука, которая повинуется, так же не сознающая того, что она делает, как дождь не сознает, почему он падает, гром — почему он гремит, ветер — почему он волнует море… В своей гордости ты дошел мало-помалу до того, что вообразил себя настоящим вождем общества «Духов Вод», тогда как ты старший слуга его… Я скажу больше — раб! Благодари Шиву, что он разрешил тебе спросить древнего из Трех и ты остался жив! Я сказал. Убирайся! Вон отсюда, собака!

Затем с мрачным видом, думая, что его понимают одни только его товарищи, прибавил:

— Еще один браматма, который нуждается в покое!

Браматмы никогда не получали увольнения, они отдыхали только в могиле. Слова эти были сказаны древним из Трех, чтобы оскорбить гордость Арджуны; браматмы знали слишком много тайн общества, чтобы им позволяли вернуться к частной жизни. Последние слова Адитии были ударом хлыста для браматмы, и он страшно побледнел. Несмотря на это, он три раза преклонился перед тем, кто нанес смертельное оскорбление его тщеславию, и вышел, бросив на него украдкой взгляд такой ненависти, который ясно указывал, что человек этот не остановится теперь перед самой жестокой местью.

Опустив за собою тяжелую кашемировую портьеру, закрывавшую вход в зал заседания, он прошептал еле слышно про себя, ибо даже стены этого странного здания могли услышать его слова:

— О! Я докажу тебе, что гром иногда умеет сам выбирать голову, которую он хочет поразить!

И с горящим от волнения лицом, обуреваемый невыразимым бешенством, бросился он вон из дворца Омра. Он повернул уже к развалинам, собираясь идти к себе домой, когда заметил, что его факир, Утсара, не следует за ним. Он остановился и громко свистнул… Спустя несколько минут шум и треск кустарников показал ему, что его услышали:

— Это ты, Утсара? — спросил он.

— Да, господин! — отвечал факир.

Факир этот всегда служил Арджуне. С тех пор, как браматма был возведен в достоинство, мало завидное для человека честолюбивого, — лет пять тому назад, — он сам избрал себе этого факира среди послушников, которых общество держало в «аргхаре» Тривандерма. Человек этот, с которым он всегда хорошо обращался, любил его и был ему безгранично предан, а так как он самым бесспорным образом доказал это во многих весьма важных случаях, то Арджуна, забыв всякую осторожность под влиянием только что полученного им смертельного оскорбления, решил открыть ему задуманный им план мести.

— Утсара, — сказал браматма, — могу я рассчитывать на твою преданность?

— До самой смерти, господин, — отвечал последний.

— И даже если бы я захотел отомстить врагу, который вот уже несколько времени осыпает меня оскорблениями и унижает меня?

— Скажи слово, господин, и завтра же этого человека не будет.

— Кто бы он ни был?

— Будь это даже самый древний из Трех, — отвечал факир.

Он произнес эти слова так тихо, что они как легкий шорох дошли до браматмы; несмотря на это, последний невольно вздрогнул.

— Тише! — сказал он. — Есть имена, которые никогда не должны срываться с твоего языка… Если тебя слышали… Видишь ты едва заметный беловатый свет, окаймляющий горизонт на востоке? Это предвестник дня… Ну так знай: мы не увидим восхода солнца…

— Знаю, господин!.. Каждый куст кругом дворца…

Он не докончил своей фразы и, выхватив кинжал, одним прыжком очутился в чаще кустов, росших в нескольких шагах оттуда.

Пронзительный крик огласил воздух… Послышалось падение тела на землю

— и в ту же минуту Арджуна услышал Утсару, говорившего ему вполголоса:

— Скорее, за мной! Негодяй успел крикнуть… через десять, двадцать минут все сбегутся сюда.

Браматма поспешно повиновался: Утсара с телом своей жертвы на спине бежал так легко впереди него, словно не нес с собой никакой тяжести. Он делал множество поворотов, стараясь запутать свои следы, и с необыкновенной быстротой находил дорогу среди целой кучи развалин, где спутник его не мог бы пройти даже днем.

Вдруг Арджуна услыхал шум тела, падающего в воду. Утсара, не замедляя шагов, бросил труп, от которого нужно было во что бы то ни стало избавиться, в один из бесчисленных колодцев древнего Беджапура.

— А теперь, — сказал он, ускоряя свой бег, — слушай, они бегут по нашим следам.

Крик факира — тот, которого Утсара поразил кинжалом, был тоже факир — поднял тревогу среди его товарищей, находившихся по соседству; все они бросились по следам беглецов, — это было не трудно, так как последние уже мало думали о том, чтобы заглушить свои шаги… Факир браматмы, все время внимательно прислушивавшийся, понял скоро по раздающимся кругом восклицаниям, что они были окружены со всех сторон и неминуемо должны были попасть в руки преследователей. Он остановился.

— Круг суживается, — сказал он браматме, — через три минуты они будут здесь… Надо спрятаться…

— Куда?

— О! — отвечал факир, ударяя себя по лбу, — зачем я не подумал об этом раньше!.. Еще одно усилие, и мы, быть может, добежим…

Они молча продолжали бежать по направлению к могиле Адила-Шаха, среди оглушительных криков преследователей, которые указывали друг другу направление, принятое беглецами… Они не пробежали и пятидесяти шагов, как Утсара остановился.

— Скорее! — сказал он своему господину. — Садись ко мне на плечи, крепко держись за мою шею руками… и не мешай мне…

Спрашивать было некогда, преследователи приближались… Браматма повиновался. Одаренный геркулесовой силой, Утсара вскочил на край колодца, находившийся на высоте двадцати дюймов от земли, и, придерживаясь за выступы стены, исчез среди ползучих растений и лиан; последние росли из расщелин камней в таком изобилии, что плотно соединялись над головами беглецов, скрывая внутренность колодца. Факир остановился, склонившись и упершись головой в стену, чтобы ни малейший шум не выдал их убежища. Он встретил широкий каменный выступ, какие бывают в колодцах на известном расстоянии друг от друга и устраиваются для облегчения работ. Браматма сидел на нем, крепко держась за растения.

В ту же минуту послышались поспешные шаги, приближавшиеся со всех сторон; к ним примешивались голоса преследователей, которые спрашивали указаний друг у друга. Для беглецов наступила минута сильнейшей тревоги; их ждала неминуемая гибель, попади только их колодец в круг исследований, который все более и более суживался. Факиры, искавшие следов, должны были, наверное, прийти к тому заключению, что нужно самым тщательным образом осмотреть все предметы; невозможно было допустить, чтобы колодцы ускользнули от их внимания.

Они, конечно, не посмели бы поднять руки на браматму, но кто мог помешать им донести обо всем совету Трех, а ввиду вражды Арджуны с трибуналом ему нечего было ждать снисхождения: он должен был приготовиться к участи своего предшественника, заживо замурованного в Башне Мертвых.

Уже многие браматмы кончили свою жизнь таким насильственным образом. Пост этот могли занимать только люди вполне почтенные, но рабство, в котором их держал комитет Трех, ревниво охранявший свою власть, представляло такой контраст с роскошью их дворцов, многочисленной свитой и атрибутами могущества, окружавшими их, что они редко удерживались от искушения посягнуть на власть тайного комитета. Попытки эти были их смертным приговором: в один прекрасный день они исчезали бесследно, убитые кинжалом их собственного факира, который был всегда преданным орудием комитета. Утсара был редким исключением, и его давно отправили бы на другую службу, если бы только комитет подозревал, как беспредельна преданность его своему господину.