Надежда привлечь весь юг к восстанию была навсегда потеряна для Сердара. Раджи, более простого народа понимавшие истинную силу европейских государств, знали, что Англия готова будет идти на самые неслыханные жертвы, чтобы подавить восстание. Не уверенные в успехе его и опасаясь в таком случае всевозможных репрессий, они объявили, что согласны восстать только во имя Франции и с ее согласия, и Сердар знал, что они сдержат свое слово. С бешенством в душе решил он поэтому отказаться от всех грандиозных планов своих на Декан и заняться одним только спасением несчастного Кемпуэлла; Гоурдвар-Сикри был накануне сдачи, и, если бы ему удалось вырвать мужа Дианы из рук людей, поклявшихся убить его, успех этот вознаградил бы его за неудачу в Пондишери.

Но сколько затруднений придется побороть для достижения результата! Удрученный гибелью самых дорогих ему иллюзий, он увиделся с молодым Эдуардом, которого он полюбил с истинно отцовской нежностью; один вид этого юноши делал его моложе на двадцать лет, благодаря воспоминаниям, относившимся к самой счастливой эпохе его жизни. Но с ним сделалось еще не то, когда он увидел сестру его, прелестную Мари. Он остановился, пораженный, как громом, и даже потерял на минуту способность говорить; никогда еще природа не передавала такого разительного сходства от матери к дочери: это были те же самые черты лица, те же ласковые и глубокие глаза, в которых отражалась вся девственная чистота ее души, то же ясное и приветливое выражение лица, те же прелестные очертания рта, те же мягкие и волнистые волосы того же красивого цвета, как и у белокурых красавиц венецианских художников.

А когда прелестное дитя обратилось к нему — и тот же голос возник в его воспоминании, — умоляя его со слезами спасти отца, он от всего сердца отвечал:

— Клянусь, что отец ваш будет жив, хотя бы для этого мне пришлось поджечь Индию со всех четырех концов.

Затем он напомнил им, чтобы они совершенно забыли здесь фамилию Кемпуэлл, которая увеличит только затруднение при исполнении данной им клятвы.

— Если по несчастью, — сказал он им, — здесь на борте узнают, что вы дети коменданта Гоурдвар-Сикри, я не буду, весьма возможно, в силах спасти вас, несмотря на то, что я здесь хозяин; сохраните же за собой до новых распоряжений имя вашей матери. Я уверен, оно принесет вам счастье, — добавил он с нежной улыбкой.

Крепость Гоурдвар находилась на равнинах верхней Бенгалии, на реке Ганге, у выхода ее из верхних долин Гималаев. Ее трудно было бы взять, потому что она, подобно орлиному гнезду, была построена на верхушке скалы, но гарнизон ее, не ожидавший восстания, был так быстро захвачен врасплох армией Наны-Сагиба, что не успел сделать необходимого запаса провизии, которой у него оставалось всего только на три месяца, тогда как осада длилась уже четыре месяца. Правда, все тотчас же согласились на половинную порцию, но тем не менее никто не верил, чтобы несчастные выдержали даже пятый месяц осады. Надо было спешить поэтому, чтобы попасть туда вовремя.

В ту минуту, когда Коромандельский берег исчезал из виду, сливаясь с вечерним туманом, Барбассон постучался в дверь каюты, где Сердар сидел уже несколько часов.

— Командир, — сказал он, — вы забыли сказать мне маршрут.

— Обогните остров Цейлон, избегая английской эскадры, которая здесь крейсирует, и держите затем путь на Гоа; это единственный порт, где мы можем высадиться… Сколько времени, думаете вы, нужно «Диане», чтобы добраться до португальского порта?

— Если мы разведем все топки, то разовьем скорость в двадцать два узла, и в таком случае будем через пять дней в Гоа.

— Разводите все! — отвечал Сердар.

— Если ветер будет попутный и мне разрешено будет поднять паруса, мы выиграем целый день с парусами и паром.

— Выигрывай день, выигрывай час… выигрывай все, что можешь… знай, что достаточно пяти минут промедления… чтобы произошло величайшее несчастье.

— Довольно, командир! «Диана» покажет вам сегодня, что она может сделать.

В новом предприятии, задуманном Сердаром, у него не только не было союзников, но даже среди окружающих его людей он мог встретить врагов. Это повергло его в такое отчаяние, что он решил во всем открыться Нариндре. Этот, по крайней мере, если и откажется помочь ему в спасении человека, опозоренного во всем мире убийством во Гоурдваре, не сделается во всяком случае его противником, а потом, кто знает? Привязанность и слепая преданность, какие махрат питал к Сердару, пересилят, быть может, ненависть к чужеземцу, и тогда он решится оказать Сердару помощь, незаменимую в этом случае.

В Сами он был уверен; юноша жил и дышал только своим господином, которого он почитал, как бога, а втроем спасение майора становилось возможным. Но чтобы привлечь Нариндру на свою сторону, необходимо было открыть ему всю свою прошлую жизнь, свои страдания, свои испытания, надо было сообщить ему всю жизнь; он обязан был все сказать, чтобы индус мог понять причины, побуждающие его спасти майора, будь он прав или виноват.

Не зная, что предпринять, он долго ходил взад и вперед по своей собственной гостиной, примыкающей к каюте, куда удалялся обыкновенно, когда ему становилось грустно. Взвесив по зрелому размышлению все обстоятельства, которые обязывали его, так сказать, довериться махрату, чтобы не остаться одному и не потерпеть неудачи в этом предприятии, он все еще не мог побороть своей нерешительности, своей стыдливости, когда на палубе послышался вдруг чей-то свежий и чистый голосок.

Это пела Мари. Сердар остановился взволнованный и дрожащий и стал прислушиваться. Она пела старинный бургундский романс, трогательная мелодия которого так часто убаюкивала его в старинном замке Морвен, где он родился.

О нежная сестра кустарников цветущих, Боярышник чистейшей белизны, Вдыхая аромат твоих цветов душистых, Склоняюсь пред тобой… Мой трепет слышишь ты?

И мелодичный, нежный голос девушки разносился по морю среди ночной тишины, каплю за каплей вливая в душу Сердара волнующие его воспоминания.

Последний звук замер уже давно, а Сердар все еще слушал. Этот голос был голос Дианы, он рассеял его последние сомнения. Он подошел к колокольчику и позвонил… вошел слуга.

— Скажи Нариндре, что я прошу его сойти ко мне вниз.

Пять минут спустя тяжелая портьера, скрывавшая дверь, откинулась, и вошел махрат; приложив руку к сердцу, он склонил голову, как это делают обыкновенно туземцы, приветствуя своих близких друзей.

— Сагиб желал меня видеть? — спросил он.

— Да, мой честный Нариндра! Ты мне нужен для одного из самых важных обстоятельство моей жизни… Садись, и поговорим с тобой.

Махрат сел на циновке против своего друга. Долго, несколько часов подряд говорили они между собою, говорили тихо, хотя знали, что никто не услышит их, но в таких торжественных случаях голос действует заодно с мыслями, которые он передает…

Когда Нариндра вышел из каюты Сердара, его красные сверкающие глаза ясно показывали, что он был взволнован и плакал, а нужно было, я думаю, сильное волнение, чтобы заставить плакать сурового махратского воина. Выходя, он судорожно пожал руку своего друга и сказал:

— Брат, успокойся… мы его спасем!

Все спокойно спали на борту «Дианы», кроме первой вахты. Барбассон-Шейк-Тоффель держал маленькое судно на военном положении, и араб, исполняющий обязанности старшего офицера, спокойно прохаживался по возвышенному юту, когда часовой на мачте крикнул:

— Парус направо впереди!

Барбассон, спавший всегда одним только глазом в своей каюте на палубе, какие бывают на пароходиках, плавающих в тропических морях, соскочил мгновенно с койки… но не успел он переступить за порог двери, как послышался вторичный крик:

— Парус слева позади!

— Клянусь бородой Барбассонов! — воскликнул капитан. — Вот мы и влопались! Пари держу, что попали в самую середину английского флота.