– Я уже слышал все это.

– Нет, ты не слышал. Тебе придется выслушать свою мать, которая любит тебя и хочет спасти твою душу. Тебе придется отказаться от помощи этим людям. Танос, мой Танос! Ты разбиваешь мне сердце.

– Мама, у нас полный дом гостей. Я не хочу обижать их, стоя весь вечер в кабинете и слушая твои проповеди о том, в чем ты ничего не понимаешь. Неужели ты мне ни капли не веришь?

– Верить тебе, когда ты продаешься таким негодяям, как Альдана? Да меня от тебя тошнит. – Она бросила трубку.

Есть хоть кто-нибудь, кто не смотрел вечерние новости?

На столе лежала бейсбольная перчатка. Он поднял ее и потрогал мягкую кожу. Черт! Он ударил кулаком по перчатке. Черт, черт, черт.

Лиаракос выключил свет и остался сидеть в темноте, ослабив галстук и устроившись поудобнее на диване. Сначала он слышал голоса за дверью, шум вентиляции, потом звуки куда-то исчезли.

Шумы как бы отошли на задний план, как гудение толпы вечером на стадионе «Тинкерфилд» в Орландо, которая вздыхает и охает в такт игре.

Там никогда не бывало много народу, в хорошие вечера – тысячи полторы. Но, независимо от количества людей, эти жаркие душные вечера доставляли удовольствие. Мячи летели со скоростью примерно восемьдесят миль в час, достаточно быстро, если вам сорок один, а вы стараетесь достать один из них своей битой. В те редкие моменты, когда удавалось ударить по мячу, выкладывался до конца, чтобы прийти первым. Иногда сам себе удивлялся, отражая бросок.

Теперь то лето казалось сном. Лиаракос все еще чувствовал запах пота, ощущал землю под шипами своих туфель, видел, как мяч отделяется от биты и летит по направлению к нему, а он его ловит. В этот момент он знал, что находится на вершине своей жизни. Солнце, пот и смех товарищей по команде…

Кто-то тряс его за плечо.

– Папа, папа, проснись.

В кабинете горел свет.

– А?

Это была Сюзанна, его двенадцатилетняя дочь.

– Папа, что-то с мамой, она закрылась в ванной наверху и не хочет выходить.

Танос Лиаракос вскочил как ужаленный и бросился из комнаты. Через гостиную мимо ничего не понимавших гостей вверх по лестнице, перепрыгивая через две ступеньки сразу. Сюзанна в ночной рубашке бежала следом, стараясь не отставать.

Он подергал ручку двери. Заперто. Лиаракос забарабанил кулаком в дверь.

– Элизабет, Элизабет, ты слышишь меня?

Ничего.

О Боже, только не это, только не это!

– Элизабет, если ты немедленно не откроешь, я сломаю дверь.

Сюзанна и ее младшая сестра стояли в проходе и смотрели, то и дело всхлипывая.

– А вы, девочки, идите в свою комнату, делайте, как я сказал. – Они ушли.

Он пнул дверь. Девочки стояли в дверях своей комнаты и плакали. Лиаракос уперся спиной в стену, а правой ногой с силой ударил в дверь. Дверь треснула. Он ударил еще, и замок поддался.

Элизабет лежала на полу. Вокруг ноздрей следы белого порошка. Остатки порошка на столике. В руке зажата свернутая в трубочку долларовая банкнота. Глаза не фокусируются, зрачки расширены. Сердце бьется как у загнанной лошади.

Черт!

– Где ты взяла это, Элизабет? Кто дал тебе кокаин?

Он с силой встряхнул ее. Ее глаза поплыли.

– Ты слышишь меня, девочка, кто дал тебе кокаин?

– Джеф, у-у, Джеффер…

Лиаракос опустил ее на пол и направился в спальню к детям.

– Сюзанна, вызови скорую. Набери 911. Твоей маме плохо.

Дочь плакала навзрыд. Он взял ее за плечи и посмотрел в глаза.

– Ты можешь сделать это?

Она кивнула и вытерла слезы.

– Хорошая девочка. Набери 911 и сообщи им наш адрес, пусть пришлют скорую помощь.

Назад в холл, мимо ванной, вниз по лестнице, перескакивая через две ступеньки. Т. Джефферсон Броуди стоял у дальней стены.

Броуди поднял руки вверх, лишь только Лиаракос накинулся на него.

– Сейчас, Танос…

– Убирайся из моего дома, ты, сукин сын.

Лиаракос ударил его тем, что подвернулось под руку. Броуди упал, а двое мужчин схватили Лиаракоса за руки.

– Вон! Вы все, вон отсюда! – Он освободил руки. – Вечеринка закончилась. Убирайтесь все из моего дома к такой-то матери!

Он указал рукой на Броуди, который сидел на полу и потирал челюсть.

– И заберите это дерьмо с собой, иначе я убью его.

Глава 6

Будильник прозвенел в шесть утра. Танос Лиаракос выключил его и перевернулся на спину. Спал он меньше часа. Вернувшись из госпиталя около трех, он проверил детей и прислугу – служанка, когда он позвонил ей в полночь, великодушно согласилась провести ночь с детьми. И служанка, и дети спали в одной кровати. Лиаракос настолько устал, что спать не хотелось. Последний раз, помнится, он смотрел на часы около пяти утра.

Он принял душ, побрился и оделся. На кухне оставил записку детям:

С мамой все в порядке. Она в больнице и еще спала, когда я от нее уезжал. В школу можете сегодня не ходить, оставайтесь дома с Марлой, если хотите.

Люблю вас обеих,

Папа

Выезжая из гаража, он заметил в конце дорожки, на тротуаре, телерепортера и оператора с камерой. Они что-то прокричали ему, когда он сдавал машину задним ходом, прямо на них. Два оператора. Один так и не уходил с дороги. Лиаракос, не останавливаясь, продолжал медленно сдавать назад. Репортер, женщина, держа микрофон у стекла, пыталась задавать вопросы.

– Альдана действительно угрожает американцам? Он больной? Сколько он вам заплатил?

В этом театре абсурда ответов от него она и не ожидала. Лиаракос знал. Вся суть этого представления заключалась в том, чтобы задавать риторические вопросы. Стремление быть первыми особенно отличало тележурналистов.

Задний бампер уперся в треногу камеры. Только тогда оператор убрался.

Лиаракос выехал на улицу, включил передачу и нажал на газ.

Утро было пасмурным. Ветер волнами гнал вдоль улицы сухие листья. То там, то здесь возникали небольшие смерчи, листья несколько секунд быстро кружились в хороводе, а затем разлетались в стороны.

Его жена все еще спала. Жалюзи в комнате были опущены, свет потушен. Не снимая пальто, Лиаракос тихонько присел в кресло для посетителей.

Через несколько секунд его дыхание успокоилось, они дышали в такт. Тело Таноса расслабилось.

Ему было под сорок, когда он понял, что способен смотреть на свою жизнь как сторонний наблюдатель, как на пьесу, которую видел неоднократно. Вся его жизнь проходила перед ним ежедневно, сцена за сценой. Он знал, как все это было и как должно было быть.

Бреясь каждый день перед зеркалом, он отчетливо представлял, как морщины станут еще глубже, щеки обвиснут, а волосы поседеют и начнут выпадать. Перед ним было немолодое, стареющее все больше и больше лицо.

В лечебницах, он знал, воспоминания использовали как своего рода ежедневный курс терапии. Медсестры поощряли пациентов, находящихся почти при смерти, к воспоминаниям, попыткам оглянуться на свою жизнь, выткать из ее разрозненных событий цельное полотно как учебное пособие для еще не родившегося поколения.

Танос Лиаракос прикинул, как это будет выглядеть, если посмотреть на свою жизнь со стороны. Все его успехи и достижения, которые он считал необычайно важными, при такой двойной перспективе безжалостно уменьшались. Победы в суде утрачивали сладость, а поражения не отзывались такой болью. Он нашел путь уживаться со своей жизнью, а может, это Господь подсказал ему его. Неважно. Только будущее имеет смысл.

Находясь в полудреме, Лиаракос перебирал цветные стекла своего внутреннего калейдоскопа прошлого и будущего. Его отец ступил на американский берег с палубы корабля, прибывшего из Греции, имея в кармане пятьдесят долларов и запасную рубашку, а превратил их в пять магазинов, торговавших сэндвичами, которые помогли ему отправить троих своих сыновей в колледж. Его мать растила детей, пока отец работал по двенадцать – пятнадцать часов в сутки. Эти горько-сладкие дни безвозвратно ушли. Они так же далеки, как день, когда Одиссей покорил Трою. Вот почему голос его матери казался ему голосом из прошлого, который он скоро утратит. Скоро-скоро он будет стоять у ее могилы и у могилы отца, чувствуя, как жизнь уходит, будто песок сквозь пальцы. Вот почему он так терпеливо относился к ее нравоучениям и нежно любил ее.