Что-то в нем дрогнуло, но он тут же взял себя в руки.

– Силой своей чувственности ты должен обольщать, соблазнять публику, – вновь заговорила Габриэль. – Во имя Бога и во имя дьявола пользуйся всеми возможностями театра так, как сочтешь нужным.

– Разве не были духовными творения твоего Мастера? – спросил я. При мысли о нем и его картинах по телу моему разлилось тепло. – Мог ли кто-либо, глядя на великие произведения того времени, сказать, что они лишены духовности?

– Я и сам задавал себе этот вопрос, – отозвался Арман, – множество раз. Чего в них было больше – духовного или плотского? Становился ли ангел, изображенный на картине, чем-то материальным, или, напротив, трансформировалась материя?

– Независимо от того, что с тобой сделали впоследствии, ты никогда не сомневался в величайшей ценности его работ, – сказал я. – Я уверен в этом. Материальное и в самом деле трансформировалось. Его материальные творения переставали быть просто живописью, они становились магией, точно так же как во время убийства кровь перестает быть просто кровью и становится самой жизнью.

Взгляд его затуманился, но я не уловил каких-либо исходящих от него образов. Какой бы дорогой ни возвращался он в прошлое, он шел по этому пути в полном одиночестве.

– В театре, как и в живописи, – говорила Габриэль, – духовное и плотское существуют рядом. Все мы по натуре склонные к чувствительности демоны. Вот что следует тебе понять и что послужит тебе ключом к дальнейшей жизни.

Он на мгновение прикрыл глаза, словно желая скрыть от нас свои чувства.

– Иди к ним и вслушайся в музыку, которую исполняет Ники, – убеждала Габриэль. – Твори вместе с ними в Театре вампиров. Ты должен уйти от того, что разрушало тебя, к тому, что заставит тебя испытывать удовлетворение. В противном случае у тебя не останется никакой надежды.

Не знаю, стоило ли ей говорить с ним так резко и откровенно.

Однако он вдруг кивнул головой, и губы его сжались в горькой усмешке.

– Важно только понять вот что, – тихо продолжала она, – ты всегда бросаешься в крайности.

Он смотрел на нее непонимающим взглядом. Возможно, до него просто не доходил смысл ее последних слов. Мне же показалось, что она чересчур жестоко поступает с ним, говоря столь горькую правду. Он, однако, ничего не возразил. Лишь его лицо стало вдруг задумчивым и гладким, как у ребенка.

Он долго сидел, молча глядя на огонь, потом заговорил снова:

– Но зачем вам вообще уезжать? У вас теперь не осталось здесь врагов. Никто не собирается воевать с вами и изгонять вас отсюда. Почему вы не можете управлять этим маленьким обществом вместе со мной?

Означали ли его слова, что он согласен присоединиться к остальным и стать членом маленькой труппы театра на бульваре?

Он больше не спорил со мной. Только спрашивал, почему я не могу создать эту… как я назвал ее?.. имитацию жизни там же, на бульваре, если уж мне это так необходимо.

Однако, задавая этот вопрос, он едва ли рассчитывал получить мое согласие. Он отлично знал, что я не в состоянии видеть этот театр, не в силах видеть Никола. Даже сама идея исходила не от меня, предложение было сделано ему Габриэль. Он понимал и то, что настаивать и уговаривать нас уже поздно и бесполезно.

– Мы не можем жить среди нам подобных, Арман, – в конце концов ответила за меня Габриэль.

Это был наиболее правдивый и точный ответ, подумал я, удивляясь тому, что сам не осмелился высказать его вслух.

– Путь Дьявола – вот что нам нужно, – сказала Габриэль. – И нам вполне достаточно друг друга. Возможно, когда-нибудь, через много-много лет, после того как мы побываем во множестве мест и увидим тысячи вещей, мы возвратимся сюда. И тогда соберемся вместе и побеседуем так же, как этой ночью.

Казалось, он отнесся к ее словам довольно спокойно, однако узнать, о чем он думает, было теперь невозможно.

Мы долго сидели молча. Не знаю, сколько времени мы провели в полной тишине.

Я старался не думать больше ни о Мариусе, ни о Ники. У меня уже не было ощущения грозящей мне опасности, но я испытывал страх перед близкой разлукой, которая, я был уверен, будет горькой и печальной. К тому же меня мучила вина за то, что, получив в подарок от этого юноши удивительную повесть его жизни, я слишком мало смог дать ему взамен.

Тягостное молчание прервала наконец Габриэль. Она поднялась со своего места и подошла к скамье, на которой он сидел.

– Арман, мы уезжаем. Если это будет зависеть от меня, то уже завтра к полуночи мы будем очень далеко от Парижа.

Он смотрел на нее спокойно и обреченно. Понять, какое решение он в конце концов принял, было невозможно.

– Даже если ты не захочешь присоединиться к остальным в театре, прими от нас хотя бы то немногое, что мы в состоянии тебе дать. У моего сына достаточно денег, чтобы облегчить тебе вступление в этот совершенно новый для тебя мир.

– Ты можешь жить в башне, сделать ее своим убежищем, – добавил я. – Пользуйся ею столько, сколько сам захочешь. Магнус считал, что это вполне безопасное место.

После минутного размышления он кивнул с угрюмой вежливостью, но не произнес ни слова.

– Позволь Лестату дать тебе достаточно золота, чтобы ты мог жить как настоящий джентльмен, – продолжала Габриэль. – Все, что мы попросим у тебя взамен, это оставить в покое бывших членов твоего общества, если ты не захочешь вновь стать их предводителем.

Он вновь пристально посмотрел на огонь, и его спокойное лицо стало невероятно красивым. Потом молча кивнул. Но этот жест означал лишь то, что он слышал обращенные к нему слова, но отнюдь не значил обещание чего-либо.

– Если ты не пойдешь к ним, – медленно заговорил я, – то, по крайней мере, не причиняй им вреда. Не причиняй вреда Никола.

После этих слов выражение его лица слегка изменилось. Мне показалось, что на губах его промелькнула слабая улыбка. В обращенных ко мне глазах я прочел презрение.

Я отвернулся, но этот взгляд нанес мне сокрушительный удар.

– Я не хочу, чтобы ему причиняли боль, – повторил я напряженным шепотом.

– Неправда. Ты хочешь, чтобы его уничтожили, – так же шепотом ответил он. – Чтобы тебе больше не пришлось ни бояться, ни страдать из-за него.

Презрение на его лице было теперь совершенно очевидным.

– Арман, – вмешалась в разговор Габриэль, – он не представляет никакой опасности. Эта женщина вполне сможет держать его в руках. Но он может научить всех вас очень многому, что касается нынешних времен, если, конечно, вы прислушаетесь к тому, что он будет говорить.

Какое-то время они молча смотрели друг на друга. Лицо Армана вновь стало нежным и красивым.

И вдруг он с необычайной галантностью взял руку Габриэль и крепко сжал ее. Оба они встали, он отпустил ее руку, отступил на шаг и расправил плечи. Потом посмотрел на нас обоих.

– Я пойду к ним, – голос его звучал мягко. – И возьму то золото, которое вы мне предлагаете. Я найду себе убежище в этой башне. Я научусь всему, что сможет мне дать ваш обожаемый птенчик. Но я поступаю так только потому, что все это плавает на поверхности огромной бездны, в которую я погружаюсь. Однако я не утону, а сначала пойму и постигну все до конца. Я не оставлю вам в распоряжение вечность без… без последней битвы.

Я пристально всматривался в него, но не смог уловить ни одной мысли, способной прояснить смысл этих слов.

– Возможно, что по прошествии многих лет ко мне вновь вернутся желания, аппетит и даже страсть. Быть может, когда мы встретимся в другом веке, эти понятия перестанут быть для меня абстрактными. Я стану таким же бодрым, как вы, вместо того чтобы быть слабым отражением вашей энергии. И тогда мы обсудим все проблемы бессмертия и великой мудрости. Тогда поговорим о покорности и мщении. А сейчас достаточно того, что я признаюсь в своем желании встретиться с вами снова. Я искренне хочу, чтобы в будущем пути наши непременно пересеклись. И только по этой причине я сделаю то, о чем вы меня просите, но чего на самом деле не хотите: я пощажу вашего злосчастного Никола.